Восемь

— Саша, — бормотал Ним, снова и снова обнимая Соларина. Тот спрятал лицо на плече Нима, глаза его были закрыты,

слезы струились по щекам. Одной рукой он сжимал плечо Нима, словно боялся, что не устоит на ногах. Я не могла поверить своим глазам.

Ушли последние пассажиры, и я отправилась за нашими сумками, которые валялись на земле.

— Давай я возьму их, — произнес Ним, шмыгая носом.

Когда я оглянулась, он шел ко мне, одой рукой крепко обнимая Соларина за плечи, словно боялся, что тот исчезнет. Глаза его были красны.

— Похоже, вы двое раньше уже встречались, — обиженно сказала я, удивляясь, что никто из них ни разу не упомянул об этом.

— Двадцать лет назад, — ответил Ним, все еще улыбаясь Соларину, когда они наклонились, чтобы взять сумки. Затем он посмотрел на меня своими странными разноцветными глазами. — Милая, я до сих пор не верю счастью, которое ты мне подарила. Саша — мой брат.

«Морган» Нима был слишком тесен даже для нас троих, не говоря уже о багаже. Соларин сел на сумку с фигурами, я устроилась у него на коленях, остальной багаж мы распихали куда попало. Пока мы ехали от станции до дома, Ним все не мог отвести от Соларина глаз.

Странно было видеть, как эти двое, обычно такие хладнокровные и уверенные в себе, вдруг так расчувствовались. Сила переполнявших их эмоций была так велика, что мне казалось, будто сам воздух вокруг них звенит от напряжения. Похоже, чувства братьев были такими же загадочными и глубокими, как русская душа, и принадлежали только им одним. Машина ехала по дороге, и под деревянной обшивкой пола свистел ветер. Долгое время мы все молчали. Потом Ним наклонился и потрепал меня по коленке, которой я едва не задевала рычаг переключения передач.

— Полагаю, я должен все объяснить, — произнес Ним.

— Было бы неплохо, — согласилась я. Он улыбнулся мне.

— Я ничего не говорил для твоей же безопасности, и нашей тоже. Иначе я бы сделал это раньше, — объяснил он. — Мы с Александром не видели друг друга с самого детства. Ему было шесть, а мне десять лет, когда нас разлучили…

Слезы все еще стояли у него в глазах, он снова наклонился, чтобы взъерошить волосы Соларина.

— Позволь мне рассказать об этом, — попросил Соларин, улыбаясь сквозь слезы.

— Мы расскажем об этом вместе, — сказал Ним. Когда мы свернули и покатили в сторону его экзотического поместья на берегу моря, они принялись рассказывать мне историю о том, как они пришли в Игру и чего это им стоило.

История двух физиков

Мы родились в Крыму, на берегу Черного моря, о котором писал еще Гомер. Россия стремилась заполучить эти земли со времен Петра Великого.

Наш отец был греческим моряком, который влюбился в русскую девушку и женился на ней. Это была наша мать. Он стал преуспевающим торговцем, имел маленькую флотилию небольших судов.

После войны дела пошли хуже. Все перепуталось в мире, особенно на Черном море, окруженном странами, которые все еще считали себя находящимися в состоянии войны.

Однако там, где мы жили, жизнь была прекрасна. Средиземноморский климат на южном берегу, оливковые рощи, лавр и кипарисы. Горы заслоняют эти места от снега и сильных

ветров. Татарские деревни и руины древних крепостей тонут в зелени вишневых садов. Это был рай, расположенный вдали от сталинских репрессий и самого Сталина, который все еще управлял страной железной рукой.

Тысячи раз наш отец обдумывал план отъезда. Хотя у него были связи с моряками на Дунае и Босфоре, которые уверяли его, что безопасно проведут нас через границу, он никак не мог решиться. «Куда ехать?» — спрашивал он. Конечно, не в его родную Грецию или Европу, все еще переживавшую послевоенный передел. И тогда случилось то, что перевернуло наши жизни.

Это произошло в конце декабря 1953 года, дело шло к полуночи, с моря приближался шторм. Вся наша семья уже отходила ко сну, ставни на окнах дома были закрыты, огонь в печке догорал. Мы, мальчики, спали в комнате на нижнем этаже, поэтому мы первыми услышали стук в окно. Это не было постукивание веток дерева о ставни, что порой случалось при сильном ветре. Стучал человек. Мы открыли окно. На улице стояла женщина с серебристыми волосами, одетая в длинный темный плащ. Она улыбнулась нам и приблизилась к окну, чтобы забраться в комнату. Через некоторое время она уже стояла перед нами на коленях. Она была очень красива.

— Я — Минерва, ваша бабушка, — сказала женщина. — Вы должны звать меня Минни. Я проделала долгий путь и очень устала, но времени отдыхать нет. Я в большой опасности. Разбудите маму и скажите ей, что я здесь.

После этих слов она нежно обняла нас, и мы помчались наверх будить родителей.

— Она все-таки пришла, твоя бабка, — буркнул отец нашей маме, его глаза слипались со сна, и он тер их рукой.

Мы с братом удивились: Минни ведь сказала, что она — наша бабушка, как же она могла приходиться бабушкой нашей маме? Отец обнял жену, которую очень любил, а та стояла в темноте босая и дрожала. Он поцеловал ее медно-рыжие волосы, затем глаза.

— Мы так давно ждали этого и боялись, — пробормотал он. — Наконец это произошло. Давай одеваться. Я пойду вниз, встречу ее.

Подхватив нас, он спустился вниз, туда, где его ждала Минни, стоя рядом с уже почти погасшим камином. Она подняла на него свои большие глаза и шагнула, чтобы обнять.

— Йозеф Павлович, — сказала она на чистом русском. — Меня преследуют. У нас мало времени. Мы должны бежать, все. У вас есть корабль где-нибудь в Ялте или в Севастополе, на котором мы можем отплыть сегодня ночью?

— Я не готовился к этому, — начал он, положив руки нам на плечи, — Я не могу в такую погоду выйти в море с семьей. Вы должны были меня предупредить. Нельзя требовать от меня выходить в море в глухую ночь…

— Говорю вам, мы должны уходить! — закричала она, хватая его за руки и выталкивая нас с братом на улицу. — Вы пятнадцать лет знали, что наступит такой день, — теперь он наступил. Почему же вы говорите, что вас не предупредили? Я проделала такой путь от Ленинграда…

— Значит, вы нашли это? — спросил отец дрожащим от возбуждения голосом.

— О доске ничего не известно. Но это я сохраню любой ценой.

Откинув плащ, она подошла к столу и при тусклом свете лампы поставила на него не одну, а целых три шахматные фигуры, которые светились золотом и серебром.

— Они были спрятаны в российской глубинке, — сказала она.

Наш отец стоял, и его глаза не могли оторваться от фигур. Мы шагнули к столу, чтобы коснуться их. Золотая пешка и серебряный слон, инкрустированные драгоценными камнями, и конь, украшенный серебряной филигранью, — он стоял на задних ногах, ноздри его раздувались.

— Вы должны пойти в порт и арендовать судно, — прошептала Минни. — Я присоединюсь к вам с моими детьми, как только они оденутся и упакуют вещи. Но, во имя Господа, поторопитесь и возьмите это с собой.

Она показала на фигуры.

— Это мои дети и моя жена, — запротестовал он. — Я отвечаю за их безопасность.

Минни приблизилась к нам, ее глаза сияли огнем более ярким, чем фигуры.

— Если эти фигуры попадут в чужие руки, вы не сможете защитить никого! — прошипела она.

Отец посмотрел ей в глаза и, похоже, решился. Он медленно кивнул.

— У меня есть рыбацкая шхуна в Севастополе, — сказал он. — Слава знает, как ее найти. Самое большее через два часа я буду готов выйти в море. Будьте там, и да поможет нам Бог.

Минни сжала ему руку, и он в два прыжка взлетел по лестнице на второй этаж.

Наша новообретенная бабушка велела нам немедленно одеваться. Родители спустились вниз, отец обнял маму и спрятал лицо у нее в волосах, словно хотел запомнить ее запах. Потом он в последний раз поцеловал ее в лоб и повернулся к Минни, которая тут же вручила ему фигуры. Он кивнул нам на прощание и исчез в ночи.

Мама быстро причесала волосы, осмотрелась затуманенными глазами вокруг и велела нам с братом отправляться наверх и помочь ей собрать вещи. Когда мы бежали по лестнице, мы услышали, как она тихонько говорит Минни: