Страница 19 из 33
Через восемь дней, 23 июня, около 4 часов пополудни, мы пришвартовались в порту Фуншал на Мадейре. Судно уже шло под парусами и машиной, палуба была надраена, где надо — покрашено, и «Терра-Нова» с полным грузом имела вполне пристойный аккуратный вид. Уже были проведены некоторые научные работы, в частности траление и магнитные наблюдения.
Но даже тогда, в самом начале пути, мы по многу часов работали с помпами, и ни у кого не оставалось сомнений, что они станут нашим постоянным кошмаром.
На Мадейре, как и повсюду, нам щедро предоставили всё необходимое. Рано утром 26 июня, после того как Пеннелл в течение нескольких часов производил магнитные наблюдения, мы снялись с якоря.
Двадцать девятого июня (в полдень мы находились на 27°10′ с. ш., 20°21′ з. д.) я с полным правом записал в дневник:
«Две недели как мы в плавании, а если заглянуть в кают-компанию, можно подумать, что прошло не меньше года».
Покидая Англию, мы почти все были едва знакомы, но офицеры и команда сразу же принялись за дело, а при таком тесном общении люди очень скоро или притираются друг к другу или ссорятся навеки. Давайте заглянем в каюты вокруг небольшой кают-компании в кормовой части. Первая слева принадлежит Скотту и лейтенанту Эвансу, но Скотта пока нет на борту и его место занимает Уилсон. В соседней с ними каюте — Дрэйк, секретарь. По правому борту размещаются Отс, Аткинсон и Левик — последние двое врачи, по левому — Кемпбелл и штурман Пеннелл. Рядом с ними вахтенные начальники Ренник и Боуэрс, который только что вернулся из Персидского залива. В следующей каюте обосновались метеоролог Симпсон, работавший до этого в Шимле, специалисты по морской биологии Нельсон и Лилли. Замыкает ряд «детская» — в ней, естественно, живут самые молодые, а следовательно, самые благовоспитанные: Райт — физик и химик, норвежец Гран — инструктор по лыжам{31} и я — помощник Уилсона и младший зоолог. Таковы наши специальности, хотя в многообразии выполняемых всеми работ теряются узко профессиональные обязанности каждого.
Характеры выявились уже в первые дни. Уилсон, знающий, кажется, всё обо всём, и о важном и о пустяках, всегда готов прийти на помощь, исполнен сочувствия и понимания, направо и налево даёт дельные советы, трудится без устали, самоотвержен до предела. Пеннелл умудряется весь день напролёт сохранять прекрасное расположение духа, и когда берёт высоту светила, и когда несёт свою вахту на капитанском мостике, и когда, сменившись, остаётся, полный энергии, на палубе и выполняет любую чёрную работу, а вдобавок ещё часами ведёт магнитные наблюдения, что вовсе не входит в его служебные обязанности. Боуэрс, как выясняется, лучший моряк на борту — он точно знает, что где лежит и что находится в том или ином ящике либо тюке; ему не страшны ни холод, ни жара. Симпсон — бесспорно, серьёзный учёный, увлечённый своим делом; ему много и бескорыстно помогает Райт, но и в корабельных работах он тоже всегда в числе первых. Отс и Аткинсон обычно держатся вместе, работа так и кипит в их руках.
Отвечавший за судно Эванс — впредь я буду называть его лейтенантом Эвансом, чтобы не путать со старшиной Эвансом, — много сделал для того, чтобы сплотить сырой материал в ядро, способное без трений выдержать тяготы почти трёхлетнего пребывания в узком, изолированном от остального мира обществе. Его правая рука — Виктор Кемпбелл, старший помощник, чаще всего его называют просто «старпом», успешно поддерживает на судне порядок и дисциплину. Я очень боялся Кемпбелла.
Сам Скотт из-за дел, связанных с экспедицией, не мог плыть в Новую Зеландию на «Терра-Нове», но поднялся на борт в Саймонсбее, откуда мы взяли курс на Мельбурн.
С Мадейры до мыса Доброй Надежды сначала шли спокойно. Вскоре вступили в полосу жаркой погоды, и по ночам каждый доступный кусочек палубы использовался в качестве спального места. Наиболее привередливые развешивали подвесные койки, но большинство располагались на любом свободном пространстве, скажем, на крыше холодильника, где им не мешал бегучий такелаж{32}, и спали, завернувшись в одеяла.
Пока мы шли под ветром на парусах, можно было купаться утром прямо за бортом, но при работающей машине приходилось довольствоваться обливанием из шланга. Впрочем, многим это даже пришлось по душе, особенно после того как за купающимся Боуэрсом погналась акула.
Рано утром палуба неизменно представляла собой интересное зрелище. На часах ещё нет шести, а уже всех свистают наверх, к помпам, так как наше судно сильно течёт. Оно считается сухим, когда в льялах{33} воды на десять дюймов, а перед откачкой футшток обычно показывает более двух футов. Через час-полтора работы с помпами судно в общем доходит до состояния сухого, с нас же, наоборот, течёт в три ручья.
Как только вахтенный офицер отдаёт команду «Стоп качать!», все поспешно сдирают с себя одежду и кидаются к борту за водой, но попробуй достань её на ходу корабля маленьким ведёрком на лине! Сначала ничего не получается, и эти напрасные усилия были бы забавны, если бы не всевидящее око старпома с капитанского мостика. Попробуйте, читатель, при случае таким манером набрать воды, особенно при высокой волне; вы и воды не получите, и очень скоро останетесь без ведра.
Бедного старпома огорчала потеря вёдер.
На первых порах всем приходилось туго: штивали уголь, брали рифы и убирали паруса на реях, занимались такелажными работами на палубе и в то же время вели магнитные и метеорологические наблюдения, ловили сетью морских животных, препарировали их для коллекций и т. д. Нагрузка почти не менялась на протяжении всего плавания, длившегося около пяти месяцев, только укладка грузов и окрасочные работы под конец требовали меньше времени, чем в первые недели. 1 июля нас перегнало единственное, если мне не изменяет память, виденное нами судно — барк «Инверклайд», направлявшийся из Глазго в Буэнос-Айрес. День был жаркий, тихий, море гладкое словно стёклышко, и барк, шедший на всех парусах, походил, как заметил Уилсон, «на нарисованный корабль в нарисованном океане».
Два дня спустя, находясь к северу от островов Зелёного Мыса (22°28′ с. ш., 23°5′ з. д.), мы вошли в полосу северо-восточного пассата. Было воскресенье, на корабле производилась генеральная уборка, первая после выхода в море. За один день мы перешли из чистых прозрачных голубых вод в мутные тёмно-зелёные. Предполагают, что столь разительное изменение цвета моря, наблюдавшееся почти в тех же местах экспедицией на «Дисковери», вызвано огромным скоплением пелагической фауны — планктона. Планктон дрейфует по поверхности океана, в отличие от нектона, который плывёт под ней. «Терра-Нова» была оснащена сетями с очень мелкими ячейками для сбора этих крохотных обитателей открытого моря вместе с водорослями — мельчайшими растительными организмами, которые служат планктону обильным кормом.
Планктонные сети можно опускать на полном ходу судна, и мы не ленились брать пробы.
Пятое июля преподнесло нам неприятный сюрприз. В 10.30 утра вдруг раздался звон судового колокола, а вслед за ним команда: «Занять места по пожарной тревоге!». Два огнетушителя «Минимакс» быстро справились с огнём — он вспыхнул в лазарете от зажжённой лампы, опрокинутой качкой. Вскоре о нём напоминали лишь подпалённые бумаги, сильный смрад и большие лужи на полу, но мы поняли, как опасен пожар на такой старой деревянной посудине, и с тех пор вели себя осторожнее.
В таком путешествии природа выступает в своём наиболее привлекательном обличье, а тут ещё рядом был человек, как свои пять пальцев знающий китов, дельфинов, морских свиней, рыб, птиц, паразитов, планктон, радий и многое другое, что мы наблюдали в микроскоп или бинокль. Нельсон поймал португальского военного кораблика (Arethusa), проплывавшего под кормовым подзором у самого борта. Эти животные распространены очень широко, но понять, насколько они красивы, способен лишь тот, кто имел случай наблюдать, как они, только что извлечённые из морской пучины, носятся в большом стеклянном резервуаре, сверкая всеми своими красками. Португальский кораблик отчаянно пытался выбраться из резервуара и норовил ужалить каждого, кто до него дотрагивался. Уилсон его зарисовал.