Волки севера

— Я же говорю, что ты человек, не рассчитывающий на помощь ЭВМ. Многие бы назвали тебя старомодным.

Стовин не ответил. Он смотрел в окно из теплого зала, где шел снег. Да, снег. В этом году он выпал чрезвычайно рано. Даже природа не успела подготовиться к этому и деревья стояли с еще не опавшей листвой. Солнце садилось. Его оранжевый шар над западным горизонтом был окружен пурпурным диском. Завтра я еду в горы, — подумал Стовин. — Нужно, чтобы на колеса машины надели цепи, если я не хочу, чтобы меня привезли туда на носилках. Он снова взглянул на Дайану, на ее узкое интеллигентное лицо, обрамленное короткими прядями пепельных волос, на квадратные плечи, на маленькие крепкие груди.

— Я хочу тебе кое-что рассказать о волках, Стовин, — сказала она. — Но сначала я послушаю эскимосские легенды.

И он рассказал ей о Катмаи, о Бисби, о Танцоре, появившимся возле Демаркационной точки, а когда они пили кофе, Дайана рассказала ему то, что сообщил ей Ван Гельдер. Стовин задумался.

— Так о чем же говорит их поведение? — наконец сказал он. — Я не ошибся, Дайана. Они собрались в огромную стаю. А вокруг ледника сидело в ожидании еще больше.

— Не знаю, — медленно проговорила она. Будь я проклята, если я что-нибудь понимаю. Мне бы хотелось увидеть это. Конечно, есть одно возможное объяснение этого, хотя большинство зоологов не любят прибегать к нему, так как его невозможно выразить цифрами или точными фактами.

— Какое объяснение?

— Память предков. Вполне возможно, что какое-то событие заставило волков вспомнить то, что передавалось из поколения в поколение с древнейших времен и до поры до времени было заковано в глубинах подсознания. И теперь волки стали вести себя так, как вели себя их дальние предки, скажем, 20 000 лет назад. Таков был образ их жизни в те времена, сказал Ван Гельдер.

— 20 000 лет назад?

— Да. В Великий ледниковый период.

Ее автомобиль стоял возле ресторана.

Она встала из-за стола, похлопала себя по животу.

— Мой Бог, Стовин, — сказала она. — Обед с тобой — это смерть моей диете. Техасские тосты и пирог с земляникой! Это все равно что играть в русскую рулетку с моим счетчиком калорий.

— Твою фигуру ничто испортить не может, — сказал он, с улыбкой глядя на нее. Он наклонился, чтобы, как обычно, поцеловать ее в щеку, но она внезапно повернулась к нему и быстро поцеловала в губы.

— Звони, — сказала она, — мне нравится русская рулетка.

Стовин смотрел, как ее автомобиль развернулся на площади и исчез из виду в потоке машин. Сердце его бешено колотилось.

Саид аль-Акруд медленно шел по раскаленному песку к верблюду, который жевал коричневыми зубами, видневшимися из-под сморщенной верхней губы, пустынную колючку. Он со своим стадом — верблюдом, верблюдихой и последними тремя овцами — находился в самом сердце песчаной пустыни. Он поднял глаза на Ахагарские горы, пляшущие в огненном мареве на горизонте. Солнце пылало жаром. Неведомо откуда появившийся овод ударился о черно-голубую вуаль туарега, защищавшую лицо от кинжальных ударов песчаной пыли. Саид отбросил рукой. Он был удивлен — за последние два часа это было первое живое существо, встреченное им в этой мертвой пустыне.

Саид очень беспокоился. В руке у него был пружинный капкан, который он должен был поставить, чтобы поймать газель, хотя он знал, что шансы на удачу совсем мизерны. Здесь был путь, по которому многие поколения газелей ходили к роднику в Занде, в десяти милях отсюда. Газели предпочитали этот путь, так как он позволял видеть местность далеко вокруг и заметить врага — гиену или шакала. Однако здесь уже несколько недель не появлялись газели.

Шестой год в этой местности не было дождей и сухая пустыня стала совсем мертвой. Верблюды и овцы слабели и гибли. Мясо и молоко, служащие основной пищей туарегов, пропадали вместе с их животными. Мир изменялся, и Саид должен был принять решение.

Осторожно оттолкнув верблюда. Саид тихо поставил капкан. Он поставил его возле колючего куста, где газели по пути на водопой останавливались пожевать ветки. Верблюд уже лег. Дергая за веревку, привязанную к кольцу в носу. Саид заставил его подняться и погнал в обратный путь, к лагерю, разбитому у подножия Ахагарских холмов. Он хотел бы ехать верхом, но верблюд за последние недели сильно ослабел. Лучше сохранить его силы. Он может скоро понадобиться.

Когда он прибыл в лагерь через два часа, он был вымотан и очень хотел пить. Две тощие собаки с лаем выскочили из тени чахлого куста. Два ребенка в лохмотьях, пасущие небольшое стадо овец на склоне горы, начали спускаться вниз. Саид выпрямился, поправил вуаль и пошел к столбу, где он обычно привязывал верблюда.

Его жена Зеноба начала сразу же готовить чай. Она вскипятила воду в старом котелке на углях костра и приготовила чай в медном сосуде. Затем она аккуратно наполнила пиалу. Саид стал пить. Он сидел на овечьей шкуре в тени шатра. Перебросившись несколькими словами с Зенобой и сыновьями Хамиддином и Мухамедом, он погладил младшего сынишку Ибрагима по голове, съел тарелку плова и вышел из шатра. В центре небольшого лагеря, где жило племя туарегов из десяти семей, стоял шатер их вождя Муссы. Голубые полотнища шатра слабо колыхались на вечернем ветру. Жена Муссы Земама выскользнула из шатра, как ящерица, когда туда вошел Саид. Он сел рядом с Муссой. Их вежливая медленная беседа — о состоянии пастбищ, об исчезновении газелей, о плохих условиях для жизни овец — продолжалась до тех пор, пока Земама не принесла кофе и снова вышла. Саид посмотрел на вождя.

— Я принял решение относительно того, о чем мы говорили неделю назад. Я ухожу послезавтра.

Мусса посмотрел на него. Солнце уже садилось. Ветер пустыни становился холодным, звезды загорались в небе, как алмазы.

— Ты берешь младшего, Ибрагима?

— Да. Он не выживет здесь. Мальчик не может расти без мяса.

— Верно. Ты идешь к Хуссейну, в Таманрассет?

— Да. Он брат моей матери. У него большие стада.

— Сейчас трудное время. Тебя ждет нелегкий путь. Пусть Бог хранит тебя и твоих родных.

Саид поднялся.

— Всего хорошего. Мусса.

С этими словами он вышел под холодно усыпанное алмазами небо пустыни. Холодный ветер ударил ему в лицо.

ЗИМА

Глава 7

Ирина Михайловна была первым человеком в Новосибирске, услышавшим поступь Танцора. Однако собаки в соседних дворах уже почувствовали его и впоследствии Ирина так и не могла сказать, что же разбудило ее — лай собак или ощущение страшной тревоги.

Она лежала возле своего мужа Николая в спальне, в маленьком двухэтажном домике на левом берегу великой реки Оби. И ее, непонятно почему, охватила безотчетная дрожь. Привычные огни речного ледокола, отражаясь ото льда, медленно плыли по белому потолку над ее головой. Этот приземистый угловатый труженик выполнял свою обычную работу — расчищал в реке, скованной льдом, канал. И затем звук… да, да, грозный, отдаленный рев. Ирина вскочила с постели и подбежала кокну. На другом берегу Оби сквозь пелену медленно падающего снега она видела фонари вдоль улицы Свердлова, видела место, где она пересекается с Красным проспектом. Ирина взглянула на часы. Четыре тридцать… Еще целых два часа. Кажется, шум становился все ближе и громче…

— Николай, — позвала она.

Муж сонно повернулся в постели.

— Николай, творится что-то странное. Послушай. Ник… о…

В нарастающем крещендо рева дом затрясся, как сделанный из картона. Фотография отца Николая, где он был запечатлен в форме офицера Пятой Гвардейской Танковой армии, упала со стены, чашки в дубовом буфете задребезжали, оконные рамы треснули и двойные оконные стекла посыпались в сибирскую ночь. Морозный воздух при температуре двадцать градусов ниже нуля хлынул в комнату.

Ирина отшатнулась от жгучего холода, и в этот момент к окну подскочил Николай.

— Смотри… смотри… что это?..

Николай схватил ее.

— Отойди от окна, Ирина.

Она в ужасе приникла к нему, но осталась возле окна. Огни ледокола исчезли. Улица Свердлова и Красный проспект не были видны. Длинная линия фонарей Обского моста мгновенно погасла, и в этот момент Николай и Ирина увидели Танцора.