Ермак

— Никакой он не русский. Он по-кыпчакски говорит. А потом, сам посуди: он ни одного татарского мурзу не убил! А Маметкула-хана пленил и с таким почетом принял, будто это его брат родной! Таурзака как принял! А мне верные люди говорили, когда Маметкула брали, человек Ермака старику сказал, что это Сеин Бахта Тагин кочевье Маметкула русским указал.

— Да-да-да... Я это слышал.

— А старик спрашивает: «Кто вы, добрые люди?» А он и говорит: «Казак — сары!» Понял?! Кыпчаки западные!

— Да-да-да... Ай-ай-ай... — прицокивал языком его слушатель.

— И я думаю — этот Ермек не простого рода!

— Ер-мек — «утешитель», значит?! Так?

— Я не знаю, что и думать, но выходит, что так.

— Так, может, он и есть настоящий князь Сибирский?!

— Я этого не говорил! И ты этого не говорил!..

Они опасливо заозирались.

— Слушай! — все-таки не выдержал тот, который сокрушался о пчелах. — Так, может, он и есть законный хан? Почему его так все боятся и никак не могут победить?!

— Я этого не говорил! И ты этого не говорил!

— Ну скажи мне, как брату...

— Не скажу — и трава имеет уши!

Уши имела не только трава. В нескольких шагах от караула лежал, затаившись, Якбулат-ермаковец. Не первый раз он слышал такие рассуждения о Ермаке среди татар. Потому что почти каждую ночь ходил из Кашлыка в разведку, ужом проползая мимо беспечных караулов, в которых сидели, как правило, пожилые татары, насильно приведенные сюда воинами Карачи, — ополченцы.

Якбулат, Сарын, Шерга, Алим и другие ермаковские станичники почти еженощно доползали до ставки Карачи, добирались до самой его белой юрты... И теперь уже знали каждый бугорок, каждую ложбинку вокруг Кашлыка, исползав всю местность вдоль и поперек. Частенько они приносили в крепость еду, потому что голод в Кашлыке стал ужасающим. Подошла к концу даже сушеная конина, которую мелко крошили и заваривали кипятком. На день давали по чашке такого отвара. Но и эта пища кончилась.

В середине июня умер Старец. Ермак, который с ним делил землянку, в ту ночь спал на воле, прямо у стены. Лето вступило в полные права... И утром удивился, когда проснулся сам. Обычно его будил и ставил на молитву неугомонный Старец. Ермак спустился в землянку. Окликнул:

— Дед... а дед...

Старец лежал на нарах, укрытый тряпьем. Ногти па босых ногах его уже почернели. Глаза были открыты.

Ветерок шевелил невесомую бороду старика, когда собрались казаки на панихиду прямо посреди крепости. Ермак читал отходную, жалея, что нетвердо знает слова молитвы. В скрещенные руки Старца вместо свечи, которых давно не было, вложили веточку полыни.

— Прими Господи душу новопреставленного раба Твоего, имя его Ты сам ведаешь...

Застучали комья земли по гробу, встал посреди крепости сосновый крест. Вот и нет Старца...

— И мы скоро за ним! — сказал Мещеряк, когда собрались атаманы в опустевшей Ермаковой землянке.

— Чего делать будем? — сказал Ермак.

— Подмоги из Руси нет! — сказал Гаврила Ильин. — Надо прорываться отсюда и уходить назад, за Камень.

— На чем? — криво усмехнулся Мещеряк.

— То-то и оно, что все струги поломаны.

— Придет подмога! Надо ждать! — сказал Ермак. — Нешто Царь такую добычу упустит! Шутка ли, цельное царство!

— Пока солнце взойдет — роса очи выест! — вздохнул Мещеряк.

— Еще чуток, — сказал Ильин, — и трупы есть начнут. Надо прорываться!

— Кем? — сказал Ермак. — Нас полторы сотни нет. Из них половина едва ходит. Опухши от голода — какие мы вояки?..

— Чего же — ждать, пока все перемрем? Я думаю, — сказал Мещеряк, — возьму-ко я всех ходячих, ночью проползу прямо к ставке Карачи, ну а там как Бог даст...

— Опасно, — сказал Ермак. — А другого выхода нет.

— Хватайте там чего есть и прорывайтесь к воротам — мы вас огнем прикроем.

Тем, кто готовился к ночной вылазке, отдали всю еду. Наварили из сухарных крошек баланду, накрошили туда остатков сушеного мяса. Потом всем велели спать.

Разбудили ближе к полночи. Помолились. Ермак обнял каждого, перекрестил:

— С Богом, ребятушки!

Полсотни казаков тенями прошли за стены и растворились в ночном тумане.

— Господи! Только бы дошли! Только бы в темноте на караулы не напоролись!

Но даже когда в непроглядной тьме столкнулись с татарами и те окликнули: «Кто идет?», Мещеряк ответил по-татарски:

— Из разведки идем — заблудились, где юрта Карачи, что-то никак не выйдем?

Ничего не подозревая, дозорные татар обстоятельно растолковали, как пройти. И только когда казаки прошли, один из дозорных, дремавших у стога сена, который нужно было поджечь в случае тревоги, спросил спросонок:

— А это кто был?

— Да какие-то из стражи Карачи! В разведку ходили под стены.

— А как зовут?

— Не знаю... Новые какие-то. Вчера еще пополнение пришло. Они, наверно, оттуда — ходили подходы к стенам смотреть. На случай штурма, наверно...

— Какой там штурм! — зевнул караульный. — Не хватало еще на штурм идти — понапрасну погибать... Эти в крепости и так скоро с голоду передохнут.

И когда под утро загрохотало в лагере Карачи, караул всполошился:

— Что это?! Московская подмога подошла?!

Но это был уже самый разгар боя. Первая его часть — невидимая, неслышимая — пошла так, что ни один караульный не проснулся и не крикнул.

Казаки вырезали около двух сотен из дружинников Карачи. Половина ставки была завалена трупами, когда поднялась паника. В темноте и тумане татары выскакивали из юрт, метались между коновязями и обезумевшими конями. В нескольких концах ставки заполыхали юрты, запасы сена, и сразу с нескольких концов загрохотали выстрелы.

Крики, выстрелы, вопли раненых и задыхающихся в пылающих юртах. Толпа ополченцев, мечущаяся по лагерю...

Карача выскочил из юрты и был тут же сбит бегущими людьми. Его бы совсем затоптали, если бы стоявшие у юрты телохранители не втащили его за ноги обратно в юрту. Карача слышал, как в темноте кричали его сыновья, созывая свои отряды. Как старший, где-то рядом с юртой, приказывал слугам: «Отца! Отца вывозите через озеро!»

— Сынок! — завопил Карача. — Что случилось?!

— Русские прорвались! Казаки наступают!.. Уходите, отец!.. — прокричал за войлочной стеною сын.

— Московская рать подошла?

— Не знаю! — крикнул сын, и это были последние его слова, слышанные Карачей. Выстрелом из пищали сыну Карачи разнесло голову, когда он вел татар против засевших на холме казаков. Но это было уже утром.

А сейчас, в темноте, среди полыхающих кострами юрт, обезумевшей толпы, Карача был подхвачен слугами. Немилостиво доставлен на берег озера, что было в пяти верстах от Кашлыка с напольной стороны, и кое-как, в черпающем бортами воду челноке был доставлен на другой берег. Второй сын Карачи был затоптан в ночной панике. Люди и кони метались так отчаянно, что казаки не могли сквозь них прорваться обратно в крепость.

Вылазка затягивалась. Мещеряк понял, что пылающим лагерем, бесноватой толпою его отряд прочно отрезан от Кашлыка.

Атаман приказал бросать все, что успели нахватать в темноте казаки, и тащить только колчаны со стрелами, воду и еду на пригорок, где стоял ханский шатер. Вокруг сгоревшей ставки спешно наваливали баррикаду, стягивали телеги, готовясь к обороне.

Восходящее солнце осветило полностью разгромленный и снесенный конями и толпой лагерь Карачи. Трупы зарезанных и задавленных густо валялись на пепелищах сгоревших и дотлевающих юрт.

— Во наваляли! — сплюнул, глядя на эту картину, Якбулат. — Смотреть тошно.

— Верно! — сказал белобрысый, конопатый казачок. — Я думал, вот ужо до отвала наемся. А сейчас вон и есть не могу! Аж воротит...

Запах паленого войлока, горелого человечьего мяса густо стоял над боем.

— Заряды беречь! — приказал Мещеряк. — Бей стрелами и болтами.

Первые два ряда были положены полностью. Но хорошо обученная дружина продолжала, скользя на крови и спотыкаясь о трупы, карабкаться на холм.