Ермак

— Я не мусульманин, — спокойно сказал Ермак. — И мой Бог не велит мне держать гарем. Мы считаем это грехом.

— Вы не имеете жен?

— Жена у нас есть. Но только одна.

— А где твоя жена? Ты ведь совсем молод.

— Я — старик! — сказал Ермак. — А жена моя умерла. Ее убили.

— Почему же ты не взял другую? Разве ваш закон этого не позволяет?

— Не хочу! — сказал Ермак. — Как тебе объяснить? Сказывают, ежели убить лебедку, то осиротевший лебедь никогда больше пары не заводит. Видать, я от их рода! Не хочу!

— Она была красивая?

— Не знаю, — сказал атаман.

— Я похожа на нее?

Ермак глянул на женщину в упор. Ей было лет двадцать пять. Это была, наверное, старшая жена Кучума. Или главная, или любимая... Кто их разберет!

— У тебя детишки есть? — спросил он.

— Нет, меня привезли недавно. У Кучума и без меня много жен и сыновей. А сейчас он уже слишком стар для того, чтобы иметь детей!

— Я тоже стар, — усмехнулся Ермак.

— Ты сильный, ты еще совсем не старый. А у тебя есть дети?

— Нет, — сказал атаман. — Все погибли.

— Я рожу тебе сыновей... — сказала женщина, жадно глядя прямо в глаза казаку. — Я твоя жена по праву победителя!

— Моя жена в Царствии Божием! — сказал Ермак. — Когда Господь призовет меня к себе и, ежели помилует, мы снова будем вместе...

— Ты думаешь, что там, на небесах, у тебя будут жена и дети? — зло улыбнулась женщина, вероятно желая обидеть отвергающего ее.

— Сказано в Писании, — ответил Ермак серьезно. — В Царствии Божием нет ни мужей, ни жен.

— Наверное, ты не можешь обладать женщиной! Ты уже не можешь! — засмеялась она.

— Не хочу! — сказал Ермак.

— Почему?!

— Я так решил.

Зейнаб закусила губу.

— Ладно! — сказал, вставая, Ермак. — Засиделся я! Прощайте. Живите, ничего не бойтесь. Никакой беды вам не будет. Живите безопасно. А хотите, мы вас с караулом к хану отправим?

Женщина засмеялась звонко и заливисто, так, что на груди ее запрыгали и заплясали монеты тяжелого золотого мониста.

— Ну ладно! — сказал атаман, выходя назад, во двор. — Прощевай!

Он прошел обратно через юрту быстрым шагом и ушел подальше, к валам и пищальникам.

— Ну, как вы тут? — спросил он казаков неожиданно громко.

— Да ничего! — ответил охотно один из его сородичей. — Сторожим. Как от тебя, батька, каким-то зельем пахнет... Сладко, пра... Где ты был?

— Смех сказать! — ответил Ермак. — В гареме ханском.

— Во как! — засмеялись казаки. — Куды только нашего брата не заносит! Ну, и как там?

— Да ничо! Сухо... Куревом, вона, каким-то пахнет.

— Ладно табе про курево! Бабы-то какие?

— Да кто их знает? — сказал атаман. — Сидят гам о какие-то... Хрен их разберет.

— Атаман, — спросил подошедший Мещеряк. — Чего с гаремом-то делать?

— Так давай Кучуму отошлем! — сказал Ермак. — Нам от него одни заботы. Не должно ведь бабам в казачьем лагере быть!

— Да ты чо?! Он их перережет всех! Он же их оскверненными считает!

— Так уж и перережет?!

— Да как курей! — сказал Мещеряк. — Всех до единой.

— Мы ж до них не дотрагивались!

Это ему что? С открытым лицом кто-нибудь был?.. Все — покойница! Ты чего, про басурманский закон не слыхал?

— Эх ты, мать честна... — ахнул Ермак. — А что ж теперь делать?

— Углядел, что ль, кого? — спросил веселый казачонок Карга.

— Раз углядел, батька, придется тебя женить!

— Ладно вам глупости-то городить! — сказал Ермак. — Чего делать-то будем?

Истошный женский крик был ему ответом. Кричали сразу несколько женщин. Ермак обернулся. За юртами, треща и разгораясь, поднимался огненный столб.

— Ух ты! Пожар! — крикнул Мещеряк. — Ой, на амбары перекинется. Прощевай, добыча!

— Нет, — сказал как-то обмякший Ермак. — Не перекинется. Ветра нет.

Из юрт выскакивали визжащие женщины, отбегали подальше и выли, глядя на разгорающееся пламя. Древняя старуха волокла подушку и ковер. Проходя мимо Ермака, она зло глянула на него и плюнула на атаманские сапоги.

Пожар как пыхнул, так и погас. Утром татарки копошились на пепелище и спорили, что сделала сначала Зейнаб — зарезалась и, падая, опрокинула курильницу или подожгла ковры факелом и зарезалась?

Ермак слушал их визгливые голоса, тупо глядя на черное пятно горелых бревен, досок и кое-где тлеющего войлока. На деревянную мечеть, на избы и полуземлянки и как ни в чем не бывало пасущихся поодаль коров и лошадей.

К обеду стали возвращаться жители города Сибирь. Тащили детей, скарб.

— Ну что, атаман? — сказал вернувшийся в город веселый Кольцо. — Взяли мы Сибирь-то! Все! И добыча здеся — я те дам! Пол-Москвы купить можно!

— Татар не забижайте! — сказал Ермак. — Забирайте все из анбаров, да и пойдем отседова. Берите только Кучумово. Жителей не трожь!

— Да кому они нужны! Пущай себе живут, — сказал Щербатый.

— Шевелитесь быстрея! — ощерился Ермак. — Не волыньте! И выходим прочь отсель!

— Через чего это? — удивился Пан.

— А не ровен час Кучум вернется, как мы с татарами вперемешку оборону держать станем? Они нас сонных перережут.

— Да выгнать их всех отседова,-да и вся недолга! — сказал Кольцо.

— Мало тебе греха? Мало?! — закричал вдруг Ермак.

— Ты чо! Ты чо! Белены, что ль, объелся? — оторопел Кольцо.

— Надо! Надо выходить! — примирительно сказал Мещеряк. — Тут оборону держать негде! Налетит Кучум — нам на этих валах не отмахаться!

Ермак спустился к реке, перелез через борт струга и лег на носу, завернув голову архалуком.

— Чой-то он? — шепотом спросил казака-ермаковца Черкас. — Не приболел?

— Да нет! — ответил Карга. — Спит! Приустал, вот и спит.

— Ну и пущай спит! — сказал Пан. — Вон он — Сибирь! Взяли! А и то сказать, Сибирь этот таков, что плюнь да разотри...

— Татарин не за стенами! Он в поле силен! — не согласился Щербатый.

— Бивали мы их и в поле! И еще бить станем, — сказал Черкас.

— Идите вы отсель! — погнал их Карга. — Дайте Ермаку спокой!

Из города грудами носили меха, валили в струги и отплывали на низ, где в пятнадцати верстах обнаружили на острове ладное городище Кучумова Карачи — визиря, или воеводы.

Карачин-остров

Ермак впал в странное полузабытье. Сказалось перенапряжение. Собственно, с того времени как поскакал он из Москвы во Псков за телом Черкашенина, роздыха не было ни на минуту. Без малого год и пять тысяч верст за спиной. Бои с Баторием, Шадрой, Алеем, а теперь вот с Кучумом... Напряжение не только физическое — греб и тащил струги атаман наравне со всеми, наравне со всеми стоял в сече, — но и напряжение душевное...

Ермаку в странном, путаном сне виделись и Черкашенин, и Урусов; маленький Якимка что-то кричал и махал ручонкой, будто звал куда-то. Приснились мать и жена, но почему-то с лицом Зейнаб...

Ермак помнил, что просыпался, поднимал голову, но сил было мало, и он опять не то засыпал, не то проваливался в беспамятство.

Когда он проснулся, то не сразу понял, где находится. И только спустя несколько секунд сообразил, что лежит на носу струга, укутанный мехами, а на лицо ему падают снежинки.

— Вот те и Пермское воеводство! — крякнул он, поднимаясь и садясь на лавку. Струги стояли, причаленные к большому острову. По всему берегу копошились казаки — тащили со стругов всякую рухлядишку за насыпные валы с рублеными башнями по углам.

— Ну что, батька, очухался? — спросил, наклоняясь к нему, Мещеряк. — А мы уж думали, ты помер. Двое суток спишь!

— Ух ты! — не поверил Ермак. — Двое суток, и не чую!

— То-то и оно. Вишь, зима пала! Придется тут зимовать — назад не выгрести. Да не сомневайся! Припасу хватит. И тут еще много чего надыбали!

— А что это?

— Карачин-остров! Тут от Сибири-города верст с десять. Хорошее место. Тут и зимовать решили. Ты уж не серчай — спал ты так, что тебя не добудиться было.