Ермак

Июль кончался, пали первые росы. По утренней росе и примчался дозорный казак, слетел с коня перед атаманами и, словно боялся, что близкие враги услышат, прошептал:

— Татарва многими силами на броды вышла!

— Кто? — только и спросил Ермак.

— Языка взяли, сказывают, Алея-хана вой. Алея! Он не то сын, не то племяш Кучумов!

— Племяш Кучумов, — засмеялся, ощеря мелкие зубы, Мещеряк, — а супостат — наш!

— Вот тебе, Ваня, мой доказ! — пробегая мимо Ивана Кольца, пообмигнул Ермак. — Давай-ко конно по берегу, а мы на стругах!

Решено было дать Алею войти в реку и, ударив конно и со стругов, постараться побить его в воде, на переправе.

К вечеру выгребли на броды. Большая часть татар уж переправилась, остальные беспечно перевозили на плотах амуницию, стараясь не замочиться, тянули в поводах коней. Кони фыркали, испуганно ржали, теряя под копытами дно, плыли за плотами, тревожно насторожа уши.

Алеевская пехота набивалась на плоты так, что едва не переворачивала их. Страх был совсем утрачен. На плотах стояли смех и шутки.

Лучники толкались, спихивая друг друга в воду у берега. Командиры покрикивали на них. Но видно было, что молодые ребята в войне небывальцы, потому и весь поход, и переправа кажутся им забавою. Видать, им удалось уж разорить какую-то деревню не то солеварню — на нескольких кольях, которые торчали на берегу, уже было насажено с десяток голов.

Старым волчьим обычаем казаки обошли беспечное войско, как загоняют стадо на водопое, и, опять-таки по-волчьи, растянувшись полукольцом, не спеша подошли к переправе. В это время половина гребцов, высадившись на противоположном берегу, плотными рядами подошла на расстояние выстрела. Вровень с ними выгребали струги.

Татары шли настолько беспечно, что даже не выставили боевое охранение. Сторожа закричали, когда струги борт в борт уже шли поперек всей реки.

Ермак поднял и установил на бердыше тяжелую пищаль и без команды, первым, поднес к ней фитиль. Зашипел порох, пыхнуло пламя, и грохнул тяжелый выстрел, пошел с визгом свинец. Ахнуло с берега. Ударом ядра, попавшего точно в толпу на плоту, взметнуло оторванные руки и головы, будто брызги от густой каши. Еще два ядра ударили в лодку и в толпу у воды.

Плоты начали переворачиваться, татары, в большинстве своем не умеющие плавать, хватались за коней, кони бились и давили в ужасе пловцов.

С воем и свистом пошла к переправе конница. Ермак, отбросив пищаль, взялся за самострел и вбивал тяжелые болты в мешанину тел, почти не прицеливаясь, зная, что каждая полуфунтовая стрела-болт прошивает двоих-троих человек!

Татарин в красном архалуке, кружась на дорогом высоком коне, махал нагайкой, выстраивая переправившихся конников для контратаки, но пешие казаки пробежали навстречу ему и с полета шагов, припав на колени, дали второй, плотный и точный, залп.

Опытный Алей не стал испытывать судьбу, а, махнув нагайкой, приказал отходить от переправы, бросив на произвол судьбы пеших и раненых. Увидя, что вся татарская конница, разом повернувшись, пошла от реки, пешие кинулись врассыпную к лесу. Поймать их не было никакой возможности, потому что бежали они налегке, побросав все доспехи и оружие, мгновенно исчезая в густых зарослях.

Народ это был местный, лесной. Все им было тут знакомо и ведомо. Сыскать их, да еще в вечерних сумерках, казаки и не пытались. Раненые же потонули -прежде, чем успели их вытащить из широкой реки.

На стругах протрубили сбор. Собрались на пологом песчаном берегу. Разгоряченные боем, казаки отмывали пороховую копоть, смеялись, обсуждая только что происшедшую стычку.

— А ить мы их не отбили! — сказал атаман Никита Пан. — Оне ить куды хотели, туды и пойдуть!

— Поздно подошли, — согласился Ермак. — Теперь ищи ветра в поле!

— Вдогон нужно, вдогон! — горячился Кольцо. — Поймать их надо! Сейчас коней на ту сторону переправить, и вдогон.

— Как раз в темноте на засады ихние и напорешься! — сказал спокойный и рассудительный Савва

Болдырь. — Их, вон, с тысячу и боле. Ты со своей полусотней много чего там сделаешь!

— Не догнать! — сказал Ермак. — И неча пытаться. Да и ряда у нас с купцами еще не было. Мы что, уж о службе уговорились? То-то и оно. Благодарите Бога, что у нас никто не ранен, не убит, да и поплывем дальше.

Теперь шли со всеми военными предосторожностями, только днем, далеко высылая вперед конные разъезды по обеим берегам реки.

В самую жару, в июле, на переломе лета, встретили нарядные струги с богатым угощением и питьем. Прослышав про казачью победу, купцы именитые Строгановы послали своих слуг казакам навстречу, чтобы почтить их почетом и лаской.

Казаков начали кормить и поить уже на стругах. И если бы не строгость атаманов, то в Чусовые городки прибыли бы казаки в полном непотребстве. Но атаманы цыкнули, есаулы гаркнули, и ни одна чарка с хмельной медовухой не перекочевала с борта на борт.

— Правильно, — похвалили атаманов казаки постарше. — Мы еще не рядились, а по пьяному разговору нам и цена будет грош...

Перед городками остановили струги, посменно вымылись, отпарились в посадских банях, где, не то что в степи, не вели счет каждому полену, а мылись и парились вволюшку, до изнеможения, до сладкого обморока.

Вот тут по чарке и выпили. И наелись от пуза! Два дня стояли в пяти верстах от городков. Чистились, стригли бороды, обломками кос брили фасонисто усы, стригли в скобку отросшие космы. Чистили до блеска оружие.

На третий день утром без бечевы — только на веслах, да распустив белокрылые паруса, строго держа строй, выплыли под бревенчатые стены города.

Ладно гребли одетые в синие архалуки казаки Ермака, в серые сермяжные кафтаны — яицкие казаки. В пестрых чепанах и малахаях — казаки Мещеряка.

В белых рубахах и красных кафтанах стояли на высоких носах своих стругов, положив левые руки на рукояти клычей-сабель, заломив высокие шапки-трухменки, атаманы.

Будто государево войско сходили казаки по гулким доскам на пристанские мостки. Тяжко бухали сапогами по деревянным мостовым.

Шли по четыре в ряд в блестящих шлемах и ладных кольчугах, положив на плечо тяжелые пищали и масляно блестящие полумесяцы бердышей, стрелки.

Несли хорунжие хвостатые бунчуки и били в тулумбасы довбуши. Жутко и гнусаво хрипели диковинные трубы.

За стрелками, ведомые особливыми атаманами, шли копейщики с длинными пиками и рушницами, шли латники в начищенных панцирях. По-татарски подбритые бороды, или расчесанные надвое, или подстриженные, скрывали упрямые подбородки. Весело и грозно, не по-мужицки глядели ясные серые, голубые и вовсе черные глаза.

За гребцами пошла конница, где господствовали усы и подбородки в свежих бритвенных порезах. Вились за плечами капюшоны бурнусов, балахонов из белой шерсти, алели невиданные на севере башлыки, и шелковые косицы тумаков с кистями свисали с лихо сбитых на бровь шапок. Впереди, избоченясь, в алом кафтане с серебряными застежками, в шелковом персидском плаще ослепительной белизны, с павлиньим глазастым пером на шапке, горяча коня, ехал Иван Кольцо. Русые кудри его сразу запали в душу многим посадским красавицам.

Хорош был атаман в полном расцвете мужской силы, когда еще держится во взглядах и походке юношеская горячность, но уже по-медвежьи бугрятся железные мышцы.

Ермак с пушкарями замыкал колонну. Шел он, как всегда, неторопливо. Заложив руки за спину, крепко ставя сапоги на гулкие доски. Под стать ему были и остальные пушкари — немолодые, кряжистые, прокопченные в пороховом дыму.

Городовые и воротные казаки, служившие в Чусовых, стояли вдоль всего пути и на стенах у пушек, гордясь земляками.

Перед хоромами Строгановых, скорее напоминавшими царский терем, прямо на улице были накрыты широкие столы, и казаки сели пировать все, поместившись на лавках. Атаманы во главе с Ермаком и Иваном Кольцом прошли в купеческие палаты.

Хоть и недалек был путь, а Ермак специально пошел позади всех, чтобы рассмотреть городок.