Ермак

— Ты сказал! — подытожил старый Кочур и перекрестился.

— Аминь... — прошелестело за столом.

— А как я свой грех понимаю, — сказал Ермак, — то и на Круг в Черкасск мне идти незачем. Там только распря усилится.

— Коли не идешь и Шадры — нет, — сказал молчавший дотоле Басарга, — распри не будет.

— Братья атаманы! — сказал Ермак. — Не вините меня за Шадру, здесь он сатанинское смущение наводил! Нельзя нам без Руси!..

— Ты не учи! — хлопнул ладонью по столу старый Ясс Кочур. Здесь не робята сидят! У каждого своя голова на плечах... Окацапился, у бояр учить навострился на Москве! На Дону Круг царствует! Как Круг решит — так и будет. И ты нас не учи!

— Простите, Христа ради! — ответил Ермак.

— Бог простит! — усадил его строго, как мальчишку, старый Кочур. — Сядь и молчи! Ты свое сказал.

— Как это на Круг не пойдешь? — подскочил Шабан. — Да чуть не весь Дон тебя атаманом кричать хочет, а ты не пойдешь!

— Ты, глухарь, говори, да откусывай! — закричал атаман Шебалко. — Кто это его кричать в атаманы собрался? Он откуда-то на Дон явился, собственные юрты не бережет, гдей-то Царю московскому услужаить, а мы, то есть коренное казачество, его слушаться должны... — Он сбился на кыпчакский язык и завопил уже вовсе несообразное, позабыв, что атаманы язык этот понимают не все.

— Видали? — загрохотал Ермак, разом перекрывая своим басом все голоса. — Это здеся, на атаманском совете, а что на Кругу будет?

— А на Кругах всегда так-то! — спокойно ответил Яков Михайлов. — На то он и Круг — кто кого переорет.

— Что вы как дети малые! — остановил крик старый Кочур. — Я только напомню тебе, Ермак, что кто на Круг не пришел — тот из Донского Войска уходит. Донское Войско за него стоять не обязано.

— Ну что ж, — сказал Ермак. — Видать, судьба моя такова... Пойду со своим юртом к Волге. Мы и так, почитай, на Волге кочуем.

— Да ты че, батька! — закричал Черкас. — На Волге одна голутва! Там коренных казаков нет!

— Кисмет, — сказал Ермак. — Видать, принимать мне строгановскую службу. Кисмет, — повторил он. — Вот оно и возвернулось, Пермское воеводство.

— Чего? — не понял Яков Михайлов.

— Да не свернуть с пути-дороженьки! Как Бог судил... — ничего не объяснил ему Ермак.

Атаманы еще кричали, то расходясь, то затихая, часа два. Пока не стало ясно, что мнения у всех разные. Одни — такие, как старый Ясс, Казарин, Басарга, Букан, стояли на том, что никуда ходить не надо — пусть каждый владеет юртом своим и помогает соседям, ежели придет враг. Другие возражали, что в степи так не удержаться и нужно всех казаков отправить на юг, где с русскими стрельцами бить ногаев и турок. Третьи убеждали, что нужно вместе с крымским ханом отбить приток русских мужиков, что как вороны на жнивье лезут в Старое поле и распахивают все новые и новые уделы.

Единственно, в чем сходились все, это то, что в Старом поле не прокормишься и какую ни на есть службишку приискивать надо. Хоть Царю московскому, хоть королю польскому — как Янов, что из-под Пскова с поляками замирился и к ним на службу пошел немцев бить, — хоть с крымцами противу кавказцев, хоть с запорожцами противу крымцев...

— Так вот же она — служба! — сказал Черкас. — Идти под Камень от сибирских людишек Русь оборонять.

— Далеко и сумнительно! — сказал старый Кочур. — Тут не сегодня завтра в Старое поле ногаи придут, а казаков — раз-два и обчелся. Дай Бог, чтобы станицы свои отвести сумели.

— А на Волге? — кричал Басарга. — На Волге черемиса бунтует, скоро подымется вся! Туды уж стрельцы скопом идут. Пойдешь на Волгу, тамо голову-то тебе враз, как куренку, отвернут!

— Вот и выходит, что кисмет, — сказал, будто самому себе, Ермак, — и податься, кроме как к Строгановым, некуда.

Они вышли из атаманской избы, разлеглись на солнышке — Черкас, Мещеряк, Михайлов и старый Ермак.

— Отеческий юрт оборонять? — говорил Ермак, лежа на спине и глядя, как плывут в теплом небе облака. — А чего в нем оборонять? Качалинскую станицу Шадра разогнал. У нас и было всего две отары, да табун, да людей с десяток. Городок этот оборонять? На шута он сдался — голову класть. Сожгут, ну и сожгут — новый построим. Кабы тут семьи были, да детишки, да животы, а так — стены одни... И кормиться нечем. Вот тебе и розмысл... Как ни кинь, а всюду клин...

— Выходит, не клин, — вздохнул Михайлов, — а кол точеный на хитрую задницу!

— Я, батька, с тобой пойду! — сказал Черкас. — Мне деваться некуда!

— А я-то! — сказал Михайлов. — Мы как два пальчика на одной руке! А ты чего думаешь, Мещеряк?

— А с кем идти-то? — спросил касимовский атаман. — С кем? Надо Круг собрать да казаков поспрошать, а то со мной два десятка, с тобой два, у Михайлова полусотня, да с Ермаком человек с полета будет. С кем идти?

— Задача! — вздохнул Ермак. — Дон не пойдет. Ясное дело, не пойдет. Некому тут идти. Все войны с ногайцами боятся, да и нестроение на Дону. Атамана выберут, а уж он расположит, как да что... А мы сбоку припека. Мало людей. Там вон тысяча, шутка ли, таково стоит, что ее и не видал никто... А ведь тысяча!

— Вот что! — сказал Мещеряк. — Вы тута Круг собирайте скорый! Может, еще с полета казаков гожих к вам пойдет, а я побегу на Яик, в Кош-городок. Там поспрошаю охотников.

— Да там голутва одна! — сказал Черкас.-Тамо одни с Москвы тати да беглые, казаков коренных нет...

— А тебе не все едино, какая их мать родила?

— Дерутся они славно! Много славушки имеют! — сказал Михайлов. — А деваться им, как и нам, некуда! Особливо если черемиса поднимется да ногаи попрут. Тута с одной стороны ногаи, с другого бока — черемиса, и кругом стрельцы — царевы слуги: вота и поворачивайся!

— Вот так оно и ладно будет! — поднялся Мещеряк. — И нечего ждать. Я в ночь на Яик пойду, человек пять казаков возьму и пойду...

— Опасно идти! Тут буртасы да татары кругом, а за Волгой — не пойми кто.

— Бес не без хитрости — казак не без счастья. А вы подымайтесь стругами до Сары-тоу, до Желтой горы. Помнишь такую? От Переволоки, от Царицы-реки, верст с четыреста с гаком?

— От Сары-су, что ли? — спросил Ермак.

— Ну! А тамо я вас перейму. Не то,нежели ровно на восток скакать, прямо в Кош-Яик и попадешь!

— Ну что ж! — сказал Ермак. — Выходит, это наша дорога, наша судьба, и никуда от нее не денешься...

Однако, следуя традициям, веками сложившимся па Дону, Круг в Качалине-городке все же был учинен.

Казаков собралось немного, человек четыреста. Все остальные шли в Раздоры и Черкасск — там был главный Круг. Как и предполагали атаманы, охотников следовать с Ермаком набралось всего с полсотни, в дополнение к тем, что шли за своими атаманами из Пскова.

Поделили струги, поделили припас, простились друг с другом и пошли, бросив Качалин-городок впусте: одни на Низ, на Круг Донской, другие, числом в две с половиной сотни сабель, вытащили струги из Дона, набрали в баклаги святой его водицы и впряглись в лямки — покатили, на собственной силе да на катках, струги через Переволоку в Волгу-матушку.

За трое суток, где каткой, где по песочку волоком, а где и на плечи поднявши, прошли без малого полета верст и бережно опустили струги на волжскую волну.

Дивился строгановский тиун такой быстроте. Без обычного крика и ругани работных людей, без суеты и споров каждый казак вставал либо катки подкладывать, либо лямки тянуть. А в двух местах, растянувши широкие пояса, по-особому захватив их через плечи, казаки подняли струги и пронесли их несколько верст, оберегая смоленые днища от каменистой дороги, от кремнистой скрипучей осыпи.

Шли почти не останавливаясь. От утренней зари до заката, только в сумерках разжигая костры и готовя скудную пищу — жидкий просяной кулеш с диким степным луком и малыми кусочками соленого сала кабаньего. Да еще как-то щедрый с казаками старенький попик, которого, как и строгановского тиуна, волоком не отягощали, сказал:

— Наедайтеся, казаченьки, сала; как волок кончится, обратно поститься станем. Это уж ради трудов тяжких я вас от поста разрешил. Терпите до Пасхи.