Безжалостная ложь

– А я думала, вы хотели, чтобы мы сошлись, – легко возразила Клодия, поворачиваясь так, дабы не видеть того, кто, уступив ее с понурым – видом, по-прежнему стоял на краю площадки.

– Сошлись, да не разошлись вовсю, – чудовищно скаламбурил Марк, ухмылкой неприятно напоминая отца. – Должен предупредить вас, Клодия, что по женской части у отца не ахти какая репутация. Очень уж он любит конкурировать. Противостоять вызову попросту не может, а когда победит, то как будто теряет интерес…

– И, по-вашему, я для него – вызов? – спросила Клодия, внутренне содрогаясь.

– Ну, в вас есть нечто этакое не-тронь-меня, даже в платье, до которого так и подмывает дотронуться, – поддразнил он, проводя ладонью по зеленой, как листва, ткани у нее на бедре. – А отец терпеть не может, если ему что-нибудь запрещают…

– Почему-то я не могу себе представить вашего отца как дамского угодника, – неловко пробормотала Клодия, сознавая, что если Морган следит за ними, то, разумеется, превратно поймет поглаживание по бедру. – Прежде всего, не та у него внешность…

– Уж кто-кто, а вы, – рассмеялся Марк, – должны бы знать, что книгу по обложке не судят. Но вы правы, он таким и не был. Дело в том, что он крайне целеустремлен. Если чего-то захочет, не отстанет, пока не добьется. А многих женщин эта аура сдерживаемой агрессии крайне влечет. Бывало, я приводил домой подружек, а они посмотрят разок на отца и из кожи лезут вон, только бы он обратил на них внимание.

– И обращал? Или это была одна из причин вашей ссоры? – не могла не спросить Клодия.

– Может быть – подсознательно… – медленно признал Марк, будто прежде об этом и не задумывался. – И не то чтобы он их поощрял. Видимо, в те дни его отчужденность особенно к нему влекла, так как он со всеми держался на расстоянии, даже со мной. О, он уделял мне внимание, когда находил время, и я получал все самое лучшее, но никогда по-настоящему не ощущал себя частью его жизни в реальном внешнем мире, в деловом мире, который, по всему, так волновал и удовлетворял его. И так как он боялся, что в ожидании наследства я избалуюсь, он меня легко к себе не допустил бы. Я всегда оставался бы его сыном, его долгом, его ответственностью – и никогда равным ему, никогда тем, с кем бы он мог разделить эту ответственность. Он был неспособен кого-либо сделать своим представителем, всегда ему необходимо управлять всем самому. Видимо, на какое-то время я сделал его жизнь адом, пытаясь привлечь его внимание и в то же время выйти у него из-под контроля. Вы его прежде не знали, поэтому не можете себе представить, до чего же он изменился за последние несколько лет. Сам еле верю. Теперь он развлекается с таким же усердием, с каким трудится… он как будто… не знаю… менее отчужденный и замкнутый, более… более…

– Мягкий? – с кривой усмешкой подсказала Клодия.

– Мягкий! Во-во, похоже, именно так. Мягкий! Более… доступный. Это я насчет женщин и имел в виду… он предается светской жизни едва ли не с таким же напором, с такой же агрессивностью, с какой занимался делами.

– Вы как будто его не одобряете, – заметила Клодия: ее позабавил обмен ролями. – Теперь, когда вы в конце концов на него работаете, неужели, по-вашему, он уделяет своей деятельности недостаточно внимания?

– Не на него, а с ним: я теперь его равноправный компаньон, – поправил Марк, причем его светло-карие глаза засверкали от юношеской надменности. – Я поверить не мог, когда он согласился добавить слова «… и сын» к названию фирмы. Нет, я не понимаю, почему это он хочет, чтобы остепенился я, пока он так весело проводит время.

– Серита, – догадалась Клодия. Марк поднял голову, как бы в ожидании критики, а затем сконфуженно пожал плечами.

– Она – славная девочка, но если отец думает, будто я женюсь лишь для того, чтобы снабдить его внуками, пока он еще не одряхлел и способен получать от них удовольствие…

Клодия побелела, споткнулась, и, прежде чем она успела сохранить равновесие, Марк выхватил ее из толпы.

– Извините! Вам, видимо, надоело катать камни по площадке? Я вижу, что десерт прибыл, так что можно и вернуться к старику…

Клодия позволила Марку заботливо усадить себя перед аппетитным сооружением из свежей малины, украшенной стеблями из белого и темного шоколада так, чтобы походить на букет роз.

Однако есть расхотелось.

Морган налил ей последние капли красного вина, которое заказал к великолепному главному блюду.

– Вам это как будто нужнее, нежели мне[6], – провокационно пробормотал он. – Видимо, годы сказываются. В юности вы, полагаю, танцевали ночи напролет… да еще на столах!

– Да – когда-то! – ответ последовал немедленно и яростно. Она сдержалась, подняла бокал и ради успокоения отхлебнула, приказав себе воздержаться от чрезмерной реакции. – Один-единственный раз – когда Крис стал чемпионом. Думаю, я имела право на некоторые излишества.

А на самом деле это Крис, никогда не отказывавший прессе в лишней фотографии, водрузил ее на стол и уговорил позировать фоторепортерам.

Марк смотрел то на отца, то на Клодию и мялся.

– А я не знал, папа, что тебе известно про Клодию и Нэша…

– Про Клодию мне все было известно и при первой нашей встрече, – ответил отец, не отводя взгляда от ее бледного лица. – Кроме того, что это считается секретом.

Клодия напряглась. Неужели он объяснит, когда произошел этот первый раз? Густо-синие глаза уловили ее тревогу.

– Да нет, просто дело в том, что пресса до того донимала Клодию после гибели Нэша, что ей пришлось прямо-таки уйти в подполье, лишь бы нормально жить, – сказал Марк, когда она промолчала.

Ах ты, рыцарь без страха и упрека, подумала Клодия, ведь он и не ведает, что, пока он защищает ее честь, его честь она умышленно запятнала, сказав, что беременна от него.

– Полагаю, речь о деньгах Криса – ведь их растратил его импресарио, не так ли? И разве его родные не подняли бучу насчет вашей возможности унаследовать его состояние – как выяснилось, несуществующее?

Клодия принужденно кивнула. Информацию о ней два года назад он добывал, несомненно, из газетных подшивок, поэтому совсем неудивительно, что составил о ней превратное впечатление.

Сперва, огражденная любовью Криса, она забавлялась тем вздором, какой то и дело печатали о ней в светской хронике. Их с Крисом смешило, что ее считают этакой роковой женщиной, в то время как при первом знакомстве она была довольно тихой, серьезной двадцатилетней провинциалочкой, с мучительно наивными представлениями о колдовском мире, куда ее стремительно ввергла любовь к Крису. Наивность вскоре оказалась раздавленной, но главная суть ее характера не изменилась. Несмотря на сильный нажим со стороны, на то, что родители так и не простили ее за открытое сожительство со знаменитым любовником, Клодия и на миг не поддавалась искушению поверить тому, что о ней помещали в периодике.

– А удалось что-нибудь возвратить, когда импресарио поймали, Клод? – спросил Марк. – Я читал, что дело разбирали в Штатах. И, знаете, при таких обстоятельствах у вас были очень хорошие возможности…

– Нет! – Клодия резко пресекла его сочувствие, глазами приказывая ему не говорить так, иначе он все выдаст. Когда он как будто не понял, она заставила себя сказать совершенно ровным голосом:

– Нет, я… он явно распорядился своими деньгами не лучше, нежели деньгами Криса… и в любом случае я хочу оставить все это в прошлом.

Наконец Марк заметил ее неловкость и отреагировал с неуклюжей поспешностью, от которой Клодия внутренне содрогнулась. Он виновато огляделся по сторонам, положил ей на руку ладонь и ободряюще пожал:

– О, да… конечно… понимаю… Голос его звучал многозначительно, и она с облегчением поняла, что ее нежелание говорить вызвано прежним почти маниакальным стремлением скрыть от прессы беременность. Вот уж пустили бы слюни бульварные газетенки, даже через столько лет! Но почему-то осатанелая орда репортеров в погоне за сенсацией пугала ее меньше, чем тот, кто сидел напротив нее за столом.

6

Ссылка на последние слова великого английского поэта сэра Филипа Сидни (1552–1584). Смертельно раненный на поле битвы, он протянул другому раненому флягу и сказал: «Пей, друг! Тебе нужнее, нежели мне».