Страница 46 из 82
В тот день Синобу не выбросила старое кимоно. Переборов тошноту, она аккуратно сложила его и спрятала в глубине шкафа.
Ёко вылезла из чана и начала мыться. Опираясь на бортик, уселась — видно, утомилась. Вяло двигала мочалкой, размазывая мыло по шее и груди.
Увидев, что она с натугой перекинула мочалку на спину, Синобу вышла из воды и подошла к старухе.
— Давайте потру вам спину.
А сказав, подумала: что это я? Только что выслушав такую отповедь! Она была противна сама себе: мыть кому-то спину только потому, что когда-нибудь этот человек может помочь матери…
Но руки Синобу, энергично выжав мочалку, сами терли спину вверх от поясницы. Грязь скручивалась, как содранная кожа. Забавное зрелище: комочки грязи скатываются и падают, словно стертые ластиком — от боков к рукам, от затылка к плечам. Ёко прищурилась на хлопья грязи, падающие на колени.
— Вот благодать! Всегда прихожу сюда с Табо, и спину-то как следует помыть не могу.
— Хороша же ваша невестка! Уж собственного-то ребенка могла бы сводить в баню.
— Да ведь и она тоже занята: то готовкой, то стиркой, вот и провозится допоздна. Да и Табо хочется спать.
Смыв всю грязь, Синобу хорошенько намыливает мочалку. От подбородка к затылку, от подмышек к коленям движутся внимательные, не пропускающие ни одной впадины пальцы. Смыв, развернула на спине прополосканную и отжатую мочалку и энергично похлопала по плечам.
— Больно было рвать зубы? — не удержалась от вопроса Синобу.
— Когда замораживали иглой, кольнуло, потом неприятно, когда бормашиной сверлили — др-р-р! А так ничего.
Утомленная купанием мать сидела неподвижно, но тут встрепенулась.
— Действительно все что угодно можешь разжевать?
— Все, все, абсолютно все.
— Во что же вам это обошлось, тетушка? — наконец спросила Синобу.
Тридцать тысяч иен…
Надевая кимоно, Синобу быстро прикинула в уме и решила: пройдусь-ка по соседям и соберу заказы на учебную энциклопедию. Кажется, внук председателя районного собрания в этом году поступил на первый курс, а сын ломбардщика сейчас на третьем, там, пожалуй, купят…
Когда, пройдя сквозь бамбуковую темно-синюю занавеску с фирменным знаком бани «Минатою», они вышли на улицу, ветер еще больше усилился. Тучи рассеялись, и опять показались трубы. Казалось, их крутит неистовым красно-фиолетовым водоворотом, обволакивая удушливым, смрадным дымом.
— Какой отвратительный запах.
— А по-моему, ничем и не пахнет, — удивилась мать.
Синобу чихнула. Подумала: неужели опять простуда? Немного пройдя, остановилась и, запрокинув голову, снова принюхалась. Поморщила привздернутый, как у матери, нос. Потом на ее лицо вернулось задумчивое выражение, и оно сделалось удивленным и милым, как у нашедшего что-то ребенка.
— Все-таки здешний воздух режет горло. Принюхайся хорошенько.
И Синобу зашагала, одной рукой держа банные принадлежности, а другой — сжимая руку матери.
Сёго Хирасако
Прощальное письмо черного Джона
Странный звонок из Сеула раздался в то утро в начале седьмого.
Отдел был еще пуст; Коно сидел в одиночестве за столом и просматривал гранки экстренного комментария Исиоки. Он снял трубку и поднес ее к уху. Слышались характерные для дальней связи частые гудки. Сквозь них вдруг пробился голос:
— Коно-сан, сколько лет, сколько зим! Это Гарри. — Мужчина говорил по-японски довольно бегло.
На секунду Коно растерялся.
— Гарри?… — невольно запнулся он.
— Алло! Алло! Вы меня слышите? — доносилось из трубки. — Это Коно-сан? Я сейчас в Сеуле, но в три часа дня буду в Ёкоте. Мне необходимо с вами встретиться. Если вы не возражаете, сегодня вечером, в семь часов. Ждите меня в районе Аояма в «Рэ…».
Коно не был уверен, что правильно расслышал, куда он должен прийти, но на том конце провода уже повесили трубку.
Все это показалось ему странным. Положив трубку, он попытался было снова приняться за чтение, но не смог — какое-то неприятное чувство одолевало его. Коно заступил на дежурство еще с вечера, и ночка сегодня выдалась как никогда беспокойная. Совершенно неожиданно пришла телеграмма о новом антиправительственном выступлении в Санто-Доминго, столице Доминиканской Республики, и всего лишь два часа назад была закончена работа над экстренным материалом. Подробности пока еще были неизвестны, но, по сообщениям многих иностранных агентств, волнения охватили всю страну, так что, по-видимому, это было не обычное антиправительственное выступление, а начало всенародной борьбы за национальную независимость. Правда, иностранные агентства не приводили каких-либо заявлений Белого дома или Пентагона, но было уже известно о высадке в Доминиканской Республике американской морской пехоты; среди населения имелись немалые жертвы.
Но подготовку сменного материала задерживал начальник отдела Фурукава, который требовал выяснить точку зрения Министерства иностранных дел и до последнего момента не разрешал отдавать материал в набор. Однако из МИДа ничего выудить так и не удалось, и Исиока заполнил отведенную для этого полосу комментарием, написанным на основании данных, полученных из министерского пресс-клуба. Тогда материал наконец пошел в набор.
Это было часа два назад.
Но сейчас для Коно все эти события казались далеким прошлым.
Сидя за столом все в той же позе, скрестив на груди руки и сердито уставившись в потолок, он пробормотал:
— Гарри…
Однако имя ему ни о чем не говорило, и гадать было бесполезно, потому что это явно не тот случай, когда, напрягая память, можно что-то вспомнить. С непонятным раздражением он почувствовал, как что-то бешено крутится в голове на холостом ходу.
Привычный стук телетайпа из отдела зарубежных новостей сегодня казался просто оглушительным и мешал сосредоточиться. Ему вдруг вспомнились события в Санто-Доминго. Интересно, сколько сейчас там американских морских пехотинцев?… Как объяснит Белый дом их присутствие в Доминиканской Республике? В утренней неправдоподобной тишине редакции грохот телетайпа действовал на нервы.
Окончательно заблудившись в лабиринте мыслей, Коно, чтобы избавиться от наваждения, перевел взгляд на гранки, лежавшие перед ним на столе.
И тут его осенило: «А может, он?» Коно поднял голову. Перед глазами возникло полузабытое лицо одного знакомого американца.
«Может быть, тот?…» С ним он встречался лишь однажды по работе. Это было перед самым началом борьбы против Договора безопасности, когда Коно только что начал работать в газете. Он не знал почему, но тогда этого американца часто приглашали в редакцию, и Коно часто видел его там. Фамилия его была, кажется, Кирк…
«Возможно, это он и звонил», — подумал Коно, но тут же усомнился. Тогда он только-только поступил в редакцию и был почти на положении стажера, с этим человеком встречался лишь один раз; маловероятно, что по прошествии пяти лет тот еще помнит его. Да и встреча-то была не с глазу на глаз — просто Коно оказался в группе корреспондентов, выполнявших редакционное задание, а с ними был этот самый Кирк… Воспоминания вновь завели его в тупик.
Коно сидел в задумчивости, обхватив голову руками, когда тишину нарушил звонок из отдела контроля за материалами. Звонок застал его врасплох, Коно растерялся и никак не мог сообразить, что могло случиться в такую рань. Сняв трубку, он услышал:
— Позови шефа.
Из-за ширмы, где спал на диване Фурукава, слышалось сонное дыхание. Покосившись в сторону, Коно ответил, что шефа нет на месте.
— Что же это такое? — в голосе зазвучали недовольные нотки. — Кто это написал? Что за «одностороннее»? Ты почитай другие газеты! — Речь шла об экстренном комментарии Исиоки. Коно бегло просмотрел текст, и ему сразу бросилась в глаза фраза: «Существует мнение, что одностороннее решение о высадке американских войск является наглядным свидетельством нервозности внешней политики администрации Джонсона, оказавшейся перед лицом трудностей. Это вновь…»