След

Стояли долго. Судьба решалась. Не Михаила и не Юрия - родины.

Удивительно, кой раз за время борьбы и противостояния двух этих совершенно не схожих между собой людей решалась судьба Руси! Точно не два человека, а могучие, противоположные по сути Силы Небесные и Силы с Небес Низринутые столкнулись в лице Михаила и Юрия, так они были несопоставимы!

В том стоянии на Волге некоторое преимущество было на Михайловой стороне. Просто было начать войну. Только вот возможно ли было её закончить, если и не потеряв Руси, то уж во всяком случае не откинув её далеко назад в свирепые Батыевы времена. Борьба Андрея и Александра Ярославичей за великий стол обернулась для Руси жутким Неврюевым побоищем. Борьба за тот же великий стол Александровых сыновей Андрея и Дмитрия привела на Русь ещё более беспощадного Дюденя. Не того ли и ждал Узбек, не на то ли рассчитывал? Какую кару он Руси уготовил?

А Узбек-то, поди, ещё и пострашней прочих был своею лукавой загадливостью. Так что никак нельзя было давать татарину повода к наказанию всей Руси. Даже издалека видел Михаил Ярославич его ласковый взгляд.

В том и суть: Тверской понимал, что не может поднять меч на Юрия, потому что тем самым поднимет щит Орды. А Орда того не простит! Да если бы щит-то ещё был прочен! А то ведь брешь на бреши - решето, а не щит! И винить некого - не успел Михаил Ярославич броню сковать! Хотя уж в том честь, что угли в горне вздул…

Словом, Михаил Ярославич принял решение, которого от него наверняка не ждали ни Юрий с ханскими послами на другом берегу, ни Узбек в далёкой Орде.

Ан разве на мир войско шлют?

Не просто далось то решение. Но оно было единственно спасительным для Руси в тех обстоятельствах.

Михаил Ярославич отрёкся от власти.

«Распусти войско, Юрий, и ступай во Владимир. Раз дал тебе хан княжение великое, то и я отступлю в твою пользу великое княжение. Отрекаюсь от власти, - сказал он. И добавил: - Но совесть не упрекает меня…»

Много можно сказать о сомнениях Тверского в верности принятого решения, но не в тех ли словах великого князя о совести (о которой обычно-то государи если и вспоминают, так на Страшном Суде!) вся горечь, боль и не рабски покорная, а осознанная необходимость этого добровольного отречения?!

Но черта ли было Юрию в его отречении, черта ли ему было в самих великокняжеских бармах, если он, Михаил, истинный русский князь, оставался жив?

Впрочем, всем (и прежде всего самому Тверскому) было ясно, что тем дело не кончится. Так и вышло…

По прошествии нескольких месяцев под страхом татарского наказания (да теперь уж и волей великого князя), присовокупив к своей и без того не малой силе войска Низовской земли, Юрий двинул всю эту громаду на Тверь.

Одно светило ему во мраке - убить.

Так вот, ещё в начале осени, в Угличе Юрия встретило тверское посольство. Цель посольства была проста…

Юрий принял послов прилюдно. Княгиня Агафья-Кончака, брат Афанасий, брат Борис, Узбековы послы, князь суздальский Василий, наибольшие из бояр костромских, нижегородских, московских сидели по лавкам ближним кругом. Даже тесно в горнице было от лишних. Ан пока не поздно было ухватить милостей, все, кто могли, разумеется, жались поближе к новому великому князю.

Да и любознательно было, о чём бывший молить будет нынешнего, Ну, о чём - было ясно, а вот какими словами склонится? Для иных-то людей нет большей радости, чем увидеть унижение великого. Может быть, это им надобно в оправдание собственной низости?

Так ли, иначе, но народу набилось тесно.

Тверичи в узкую дверь тискались по одному - а было их числом семеро, и все люди дородные, видные. Сразу видать, у себя на Твери не последние люди. Ан, протиснувшись, сбились посреди горницы плотной стенкой, в лад склонились по чину перед великим князем, перед княгиней, перед послами татарскими и на все стороны. Долго, как водится, мяли бороды, выгадывая, как начать посуразней да подостойней. И впрямь впервой было тверским послам кланяться.

- Ну дак молчать вас прислал Михаил? - понудил гостей Юрий.

- И то, не о чем нам молчать, - охотно согласился старший среди посланников.

Сильно изнурили годы боярина Святослава Яловегу. Сутуло опали плечи, борода стала сивой от седины, лицо изуродовал шрам, глаза и те будто выцвели. С трудом можно было признать в нём того посольского, которому когда-то, ещё в Сарае-Баты, на пыльном подворье Юрий смерть посулил. Лишь голос остался прежним, густым, как у дьяка церковного. Тем голосом, от коего стекла в оконницах вдребезг взошли, и изрёк:

- Михаил Ярославич велел напомнить, об чём он с тобой у Костромы сговорился, великий князь! - Видно было, что величание Юрия великим князем, хоть и искусен был в посольской хитрости Яловега, стало у него поперёк горла костью.

- Али поперхнулся, боярин? - ласково полюбопытствовал Юрий.

- Так ведь и дите отца не враз признает, - нашёлся боярин.

- Значит, не признаете меня великим князем, так, что ли, понял? - Ясно было, куда и Юрий гнул.

- Отнюдь нет, великий князь, - веселей произнёс боярин. - Как нам тебя не признать, когда великий князь наш Михаил Ярославич волей царя Узбека отдал тебе княжение владимирское.

- Так не моя ли воля теперь идти, куда сам хочу? Али мне Михаил-то пестуном приставлен - указывать? - Юрий оскалил зубы в улыбке.

- Истинно, твоя воля, великий князь, - согласно кивнул боярин. - Однако же Михаил Ярославич под Костромой на том-де сошёлся с тобой: что каждый да держит свою отчину, а в чужую опричину пусть не вступается. Так ли, великий князь?

- Ты пытать меня станешь? - зло рассмеялся Юрий. - Снег и тот до тепла лежит.

- Али слова твои хрупче снега? - не удержался от укора Святослав Яловега.

- Ан вот узнаешь, боярин, цену княжьему слову, - будто заранее радуясь удивлению, кое доставит, пообещал Юрий. - Все, что ли, высказал?

- Главного не сказал, - покачал головой Яловега и, возвысив голос до невозможного громоподобного рокота, хоть вроде и щёк не дул, и вовсе не прилагал к тому видимых усилий, продолжил: - Вот тебе, Юрий Данилович, слова нашего князя… - Ещё взял миг на молчание, чтобы придать суровому, иссечённому войной и жизнью лицу пущей важности: - Брат мой молодший, я власть тебе отдал, так не вступайся в волость мою. Не помни обид, но держи Русь над обидами. Ныне избавь множество от смерти и излишнего крови пролития и тем велик будешь, коли истинно князь великий!

- Эка, братом зовёт! - смехом перебил посла Юрий, и послушным эхом засмеялись по лавкам. Но кабы не засмеялись, а ором заорали да ногами затопали, все одно не заглушили бы Яловегина голоса.

- Так и он тебе - дядя. И все мы - русские! Вон про что помнить зовёт тебя Михаил Ярославич!

- А когда он Торжок громил, когда Москву жёг, не помнил, что русских-то бьёт? - крикнул Юрий.

- Знаешь ведь, великий князь всегда о том помнил. А наказывал по вине! И войной мир творил! - возразил Яловега, притом так как-то ловко, что неизвестно кого и повеличал великим-то. Юрий аж дёрнулся от тех слов.

Тот, кто хорошо знал Юрия, видел: чем больше говорит тверской посол, тем меньше князь слышит его. Кровь отхлынула от лица князя, скулы выперли жёстче и побелели, как белеют костяшки пальцев на сжатой в кулак руке. А вот уж и шею, будто судорогой, схватило. Молчи, боярин, молчи!

- …Да вот и от себя скажу, великий князь: кой прок тебе в нашей крови, если мы и так в твоей воле?

- Кой прок, говоришь? - Юрий резко поднялся с резного стольца, молнией пересёк пространство, встав перед Яловегой. - А помнишь меня, боярин?

- Как не помнить, али тебя забудешь? - пожал тот плечами и поднял на князя спокойный взгляд.

- А помнишь, что обещал-то тебе?

- И то не забыл… - усмехнулся боярин.

- Так пошто пришёл ко мне на глаза, коли помнишь? Али думал слово моё не крепко?