След

Едина была вольная степь в своём неприятии Узбека и его новой веры, но не было в бескрайней степи единой и крепкой воли.

Одни эмиры требовали созвать курултай[71] и с тем требованием слали Узбеку письма:

Чингисхан собирал курултай прежде, чем начать войну с врагами, почему ты не собрал курултай прежде, чем напасть на нас, своих подданных? Собери курултай, и ты услышишь, согласны ли мы с тобой.

Другие призывали немедленно собирать войсковые туманы, чтобы вести их на магумеданский Сарай, и тоже слали Узбеку письма:

Не сомневайся в нашей справедливости. Кому следует отрубить голову, - отрубим, кого следует просто бить - будем бить!

Третьи, опять же письменно, с одной стороны, заверяли хана в преданности, однако же, с другой стороны, умоляли его проявить терпимость:

Ты ожидай от нас покорности и повиновения, но какое тебе дело до нашей веры? Как мы покинем Закон Чингиза и подчинимся вере арабов? Если ты хан, думал ли ты об этом?

Надо полагать, Гийас-ад-дин Мохаммад Узбек много думал как раз об этом.

В то время и в самом Сарае затеяли заговор против хана. Во главе заговорщиков стоял Инсар, второй из сыновей Тохты, с ним много других царевичей из Чингизова ряда, сыновья великих нойонов Тайги и Сангуя, могущественный эмир Тунгус, сын Маджи, и столько иных монгольских верховных князей, не желавших менять Закон, что если бы всех их людей собрать в одно войско, то сбились бы в войско непобедимые тысячи. Да вот незадача: оказался средь тех заговорщиков бывший Тохтоев беклеребек, хоть и был он по вере магумеданин.

Не то странно, что Кутлук-Тимур примкнул к заговору, а то, что заговорщики допустили его в свой круг. Впрочем, для того чтобы добиться их доверия, были приняты определённые меры: Кутлук-Тимур потерял свой пост, впал в опалу и здесь, да тут, сколь мог, поносил Узбека… Словом, выполнял обычную черновую работу предателя, а уж как её лучше выполнить, его не надо было учить.

Скорее всего, Кутлук-Тимур сам и подвиг сыновей Тохты к тому заговору, чтобы тем верней выявить тайных врагов своего нового господина и разом с ними покончить, дабы лишить Дешт-и-Кипчак вождей. Он всегда выдавал обречённых, и безошибочное чутье шакала никогда не подводило его. Так было с Ногаем, так стало с Тохтой…

А высокородные монголы, полагавшие предательство чуть ли не главным грехом, вероятно, просто не могли представить подобной низости в равном себе и лишь потому поверили Кутлук-Тимуру. Больше ничем нельзя объяснить их доверчивость.

Словом, в честь Узбека, в знак примирения с ним был назначен сабантуй, во время которого заговорщики должны были расправиться с ханом. Узбек их приглашение принял с изъявлением искренней радости и благодарности. Всё и все были готовы к убийству, а к Сараю уже подтягивались разрозненные, но грозные силы степняков. И вот в назначенный день, когда, распаляя душевную ярость, заговорщики уже грели в своих ладонях рукояти кинжалов, явился на пир Узбек. Но он пришёл не один, а с тысячей самых свирепых нукеров.

Славным вышел тот сабантуй. Во всяком случае, после о нём ещё долго рассказывали у степных костров пастухи, и у тех, кто слышал эти рассказы, волосы шевелились без ветра.

Вот теперь сердце Узбека не знало милости. Теперь он убил сыновей Тохты, убил других царевичей из Чингизова ряда, убил сыновей Тайги и Сангуя и самих Тайгу и Сангуя, убил эмира Тунгуза, а отца его, старика Маджи, не убил лишь потому, что умер уже Маджи. Но зато, вспомнив об ошибке Тохты, которая стоила ему жизни, теперь он убил и Тохтоевых жён, и жён Тохтоевых сыновей, и жён других царевичей Чингизова рода, и даже престарелых жён Тайги и Сангуя, чрево которых уже не могло плодоносить, и жён их сыновей, и жён могущественного Тунгуза…

В общем, многих и многих, и ещё множество многих убил Узбек. Восстание, что готово было полыхнуть по всей Орде невиданным доселе пожаром, было обезглавлено. Степь ужаснулась и затаилась.

И это был ещё один шаг Узбека.

Но он и тем не довольствовался. Из всех правил, завещанных великим Чингизом, Гийас-ад-дин Мохаммад Узбек более всего почитал и неукоснительно соблюдал следующее: достоинство всякого дела заключается в том, чтобы оно было доведено до конца.

Долго ещё по следам мятежных кочевий рыскали отряды неумолимых всадников, приводя к покорности непокорных, ели бы срубленные головы кипчаков снесли в одно место, то вырос бы в степи холм, если бы пролитую кровь отвели в речку Ахтубу, то красной стала б её вода. И, в конце концов, изумлённая непреклонной жестокостью юного хана, смирилась вольная степь и признала над собой волю его Небесного Властелина. И имя Аллаха воссияло над бескрайними просторами ханаата.

И умер старый Дешт-и-Кипчак. Это был ещё один шаг Узбека.

Разумеется, хан понимал, что имя Аллаха ещё не стало безоговорочно свято во всех уголках его огромной империи, ещё е воцарилось в умах и душах всех его неисчислимых подданных, но зато божественно свято стало для них имя наместника Его на земле - Мохаммада Узбека. И этого хану было пока остаточно.

А цветущий Сарай, где всякой вере находилось пристанище, Узбек превратил в руины. Он наказал город, из которого когда-то был унизительно изгнан и который покинул в мокром тайнике материнской утробы. Новая вера, как и новая власть, боится памяти. Узбек стер с лица земли ненавистный ему Сарай-Баты, чтобы и памяти о нём не осталось.

Новую же столицу Орды хан повелел построить в два дневных перехода ниже по течению той же Ахтубы. И возвели Сарай краше прежнего, но отныне к его названию прибавилось имя первого из ханов, восславившего Коран. Сарай-Берке - так называлась теперь ордынская ставка. И это был ещё один шаг Узбека.

Никто не ведал, что спустя немногие годы он будет причислен к самым могущественным владыкам мира и целые народы в знак любви к нему почтут за честь наречься его именем. Не знал того и сам Узбек, но он знал свой путь и шёл по ему неукоснительно твёрдо.

Конечно, всё это свершилось не вмиг, не в день и даже не в один год. Но вот что примечательно: как только новый хан взошёл на престол, только обозначил свои шаги, он тут же потребовал, чтобы великий князь владимирский и тверской немедленно прибыл в Орду. Зачем же ему понадобился возле себя улусный правитель в то время, когда в своих-то делах было не враз разобраться?

А это тоже был шаг. Причём куда как дальновидный и вовсе не лишний.

В условиях потрясений, которые переживала Золотая Орда, когда сама она оказалась на рубеже если не гибельного, то, во всяком случае, кровавого противостояния, исход которого, между прочим, был вовсе не ясен, хан, разумеется, не мог допустить, чтобы соседняя Русь в это время искала согласия. В единоверии - мощь, понимал Узбек. В единстве - крепость, понимал и Михаил Ярославич и именно к единству пытался привести Русь. Ведь и он не хуже хана знал свой путь.

Однако грош цена была бы тому Узбеку, если бы он, перед тем как вступить в схватку за власть в Сарае, не выяснил всех обстоятельств жизни империи и не принял бы мер к безопасности. В том числе и с северной стороны. Особенно с северной стороны. Тем более сделать это так просто. Для того чтобы покорить степь, нужно было убить многих. Для того чтобы лишить Русь воли и уже не ждать от неё подвоха, достаточно было взять на аркан одного.

Как бы ни был дальновиден Узбек, он не мог быть совершенно уверен, что так счастливо сложатся для него последующие события. Ведь если бы степь занялась пожаром великой войны, ещё неизвестно, чем бы та война кончилась. Неизвестно и то, как бы при ином развитии событий, не столь благоприятном для Узбека, повела себя Михайлова Русь - Тохтоева данница? А ну как решилась бы вдруг поучаствовать в той татарской войне, так чью сторону приняла? Ужели магумеданскую? Разумеется, для того чтобы самостоятельно тягаться с Ордой, ей было ещё ох как далеко, и об том речи нет, но отчего бы татар не побить, коли сами-то просятся? В войне лишних союзников не бывает, не так ли?

71

Курултай - совет знатнейших феодалов правящего рода. Присутствовали также главные военачальники. Простые татары на курултай не допускались.