Страница 62 из 105
Писаря, получающие тысячу экю жалования, преисполнены важности и сознания собственного достоинства. Нет ничего смешнее вида, с каким они заворачивают свои кружевные рукавчики, прежде чем очинить перо и испробовать его несколько раз. Можно подумать, что этому перу предназначается начертать судьбы государства. В действительности же оно составляет выпись из счетов. Если бы Вокансон{250} вместо автоматического флейтиста изобрел автоматического писаря, было бы куда лучше!
Маятник стенных часов точно определяет минуты их ухода в должность и возвращения домой. Их жены прекрасно об этом осведомлены.
Самые же важные канцелярские служащие, не имеющие, кроме названия, ничего общего со всеми остальными, пребывают в Версале. Они являются своего рода министрами и дают указания и наставления всем, носящим это звание. Можно по справедливости сказать, что вся монархия разделена на такие конторы и именно ими и управляется. Женщины и интриганы всякого рода осаждают этих конторщиков с настойчивостью, не поддающейся описанию. Это тот рычаг, который приводит в движение всю машину, удивляющую нас своими странными движениями. И весь вопрос в том, кто завладеет этим рычагом… Но не будем забегать вперед, говоря о Версале, так как неизвестно еще, скажу ли я вообще о нем что-нибудь или же вовсе умолчу.
141. Учителя
Существуют всевозможные учителя: учителя латинского языка, греческого, древнееврейского, английского, итальянского; учителя теологии, правописания, музыки, хорошего тона, всевозможных игр. Они с утра бегают по городу и радуются, когда застают своих учеников еще спящими, или ленящимися, или больными, или, наконец, вовсе не застают их дома. Они весело просовывают в дверь свой жетон; заработок у них в кармане! Учитель танцев молнией пролетает по улице в своем кабриолете, преподаватель же математики или греческого языка путешествует по городу пешком.
Этот класс людей очень многочисленен. Встретившись друг с другом случайно в каком-нибудь доме, они бывают этим крайне удивлены, так как ни один не понимает, как можно пригласить кого-нибудь, кроме него. Отсюда получается, что каждый учитель признает только тот предмет, который сам он преподает, а все прочие презирает и считает ненужными.
Довольно забавно видеть одновременно в передней учителя игры в шахматы и в триктрак и учителя истории, вместе ожидающих пробуждения господина маркиза. Когда, наконец, их введут к нему, то пока один говорит ему о Кире{251} и о Геродоте, другой нетерпеливым жестом расставляет на доске шахматы. Тем временем учитель музыки, урок которого следует за их уроками, стоит на площадке лестницы и настраивает скрипку. Улыбающийся лакей лучше всех учителей знает, что господин маркиз не выучится ничему из того, что ему преподают, за исключением нескольких ходов той или иной игры да, возможно, нескольких па менуэта.
Но богатый дурень, расходующий по пятнадцать луидоров в месяц, искренно верит, что его сын будет обучен и музыке, и геральдике, и танцам, и рисованию, и английскому языку, и математике. Учителям, сбежавшимся на его зов, платят по жетонам в конце каждого месяца; а ученик, оставшийся таким же невеждой, как и в первый день занятий, но успевший схватить налету несколько терминов, будет всю жизнь чваниться своими мнимыми знаниями, и ему и в голову не придет, что над ним могут смеяться. Он прекрасно знает, что ему достаточно будет назвать имена известных учителей, которые являлись в его особняк с торжественным поклоном, получали деньги и неслись потом в другие дома продавать другим богачам пустые названия наук. Но большего богачам ведь и не требуется.
И никому ни разу не пришло в голову, хотя бы шутки ради, поискать среди всех этих учителей преподавателя нравственности. Это объясняется тем, что обычно все считают, что этой наукой они и так владеют в совершенстве, или, вернее, тем, что большинство не имеет о ней никакого понятия. Поэтому всегда предпочтут пригласить какого-нибудь балетного фигуранта, чем моралиста. Балетные па такого статиста им все-таки кое-что говорят, тогда как язык моралиста остается для них совершенно непонятным. Вот почему во Франции со времени утверждения монархии никогда не было ни одного учителя нравственности.
142. Книгопродавцы
Книгопродавцы-издатели считают себя важными персонами, потому что их лавки являются складами чужого ума, и они порой осмеливаются судить об уме тех, кого издают.
Нет ничего забавнее робких дебютов молодого поэта, жаждущего выпустить свое произведение в свет и являющегося впервые к одному из типографов на улицу Сен-Жак. Типограф сразу принимает напыщенный вид знатока и ценителя литературы. Литературный шедевр встречает у него холодный прием; и издатель нередко оказывается по отношению к начинающему автору более жестоким, чем свора журналистов и неумолимая публика.
Так как в Париже эта отрасль торговли подвергается самым унизительным притеснениям, то книгопродавцы-издатели превратились в торговцев макулатуры. Они особенно благоволят к плодовитым авторам — этим крупным фабрикантам Парнаса, упражняющимся в составлении критических и исторических компиляций, путевых очерков и т. п. Иным академикам хорошо известно, что таким трудом заработаешь больше, чем участием во всевозможных заседаниях.
В Париже в среднем употребляют на книгопечатание ежегодно около ста шестидесяти тысяч стоп бумаги, а между тем философская мысль не может получить для себя ни одного листа, чтобы быть услышанной! Всевозможные притеснения, препятствия, правила угнетают эту отрасль коммерции, требующую для процветания полной свободы. Все жалуются на это и говорят, что разорены: книгопечатники, книгопродавцы, авторы. Первые не желают ничего покупать; когда же кто-нибудь печатает на свой счет, — книгопродавцы не дают книге хода; а в это время самочинные издатели — неистребимая порода — захватывают вещь в свои руки{252}, и автор теряет и гонорар и право первенства. Вот в каком положении находится книжная торговля!
Один парижский книгопродавец наивно говорил: Я хотел бы держать у себя на чердаке Вольтера, Жан-Жака Руссо и Дидро, — всех троих без штанов; я хорошо кормил бы их, но заставил бы работать. Ах, зачем один из них так богат, и почему другие не работают полистно?
143. Книги
Если не все книги печатаются в Париже, то пишутся они почти все именно здесь. Всему дает жизнь этот великий источник света и знаний. Но, — скажут мне, — неужели все еще пишут книги? Ведь их так уме много! Да, но почти все они нуждаются в переделке; а только расплавляя идеи того или иного века, можно добраться до истины, которая всегда так медлит озарить человечество.
Пусть печатается множество книг, но при условии, чтобы их не читали: книги ведь составляют очень важную отрасль торговли! Сколько рабочих зарабатывает на них пропитание! Стоя на этой точке зрения, нельзя сказать, что книг сочиняется слишком много. Это маленькое неудобство устраняется соответствующей величиной книгохранилищ; к тому же оно может дать в итоге и нечто очень хорошее, так как может явиться человек, которому вся эта груда материала окажется весьма полезной.
144. Букинисты
Так называют и того, кто целыми днями шагает по Парижу в поисках старых и редких книг, и того, кто ими торгует. Первый обходит все набережные, все закоулки, все лавчонки, где только торгуют брошюрками. Он роется в кипах книг, сложенных на полу, выискивает среди них самые старые, самые запыленные тома, один вид которых говорит ему о их древности.
Только таким путем можно найти по дешовой цене старинные и занимательные произведения. Все наиболее ценные библиотеки составлялись главным образом благодаря рвению и настойчивости букинистов.