Страница 51 из 105
В других местах судебные дела тянутся бесконечно долго. Если дело проиграно в Шатле или в подчиненных ему инстанциях, то апеллируют в парламент, а затем подают кассацию или ходатайствуют о пересмотре дела в Совете. Благодаря громадному количеству дел, передаваемых в Совет, его решения настолько поверхностны, что можно надеяться на справедливость приговора только в отношении самых незначительных, простых дел.
Великие мира сего направляют в Государственный совет все дела, которые, по их предположениям, не будут решены в их пользу в других судебных инстанциях; в Совете эти дела лежат под сукном неопределенное время, а очень часто их и вовсе не разбирают. Вот что еще проделывается во Франции!
Чудовищный беспорядок, существующий в нашем судопроизводстве, день ото дня увеличивается, и все отдано, повидимому, во власть наиболее ловкого и смелого. Один только торговый суд сохраняет еще в своей работе облик правосудия.
113. Школа правоведения
Чтобы получить звание доктора прав, надо выступить на публичном диспуте; тот, у кого лучше память, побеждает своего противника. Совершенно невероятный фокус — вместить в голове всю эту бессмысленную и неудобоваримую кучу законов, толкований, комментариев! Нормально устроенная голова от этого лопнула бы, но голова доктора прав вмещает этот хаос, именуемый гражданским правом, судебным уставом, дигестами{206}, римскими законами, и прочий совершенно нам чуждый хлам минувших веков.
Желающий купить себе какую-нибудь должность отправляется в школу за получением адвокатского патента и делает вид, что изучает право. Профессоров там можно видеть только в дни выплаты денег по платежным ведомостям. Доктора прав получают с лиц, добивающихся судебных должностей, порядочный доход. Если бы они проявляли к ним чрезмерную строгость, их котелки были бы всегда пусты.
Экзамены, которым там подвергают учащихся, представляют собой одну формальность: обо всех доводах и доказательствах сообщают заранее и, как сказал маркиз Д’Аржанс{207}, для того, чтобы быть советником в парламенте, не требуется бо́льших знаний, чем для того, чтобы быть откупщиком казенных доходов.
Купив себе патент адвоката, вы признаетесь за ученого. Вам больше уже не нужно защищать никаких диссертаций, и вас могут принять в члены любого суда по вашему выбору. В суде один исполняет роль защитника, другой сидит и слушает его. Всю разницу создают здесь деньги. Тот, у кого они есть, — судит, в то время как тот, у кого их нет в достаточном количестве, чтобы покоиться на лаврах, стоя излагает дело, цитирует авторов и надрывает легкие и здоровье. Судье, спокойно сидящему за столом и полудремлющему, остается только выбрать ту или иную точку зрения, которая покажется ему наиболее благоразумной.
— Ваш сын, — сказал однажды кто-то, — изучает право? Но ведь у него совсем нет качеств, необходимых для адвоката. Подумали ли вы об этом?
— Я хочу сделать из него советника парламента, — возразил отец.
Вводя продажу судебных должностей, монархи нанесли государству такую рану, от которой оно никогда не излечится.
114. Палата вод и лесов
Эта палата, известная под именем Капитенри, ссылает на каторгу каждого, кто совершил куропатоубийство или зайцеубийство. Если заяц съедает капусту крестьянина, если голубь наносит ущерб его урожаю, если карп плавает в реке, протекающей через его луг, — крестьянин не должен обращать на это никакого внимания. Пусть его добро едят и голуби и зайцы! Если же он убьет оленя, его немедленно вешают. Но такое преступление столь ужасно, столь чудовищно, что о нем теперь почти уже не слышно; во всяком случае оно совершается гораздо реже, чем отцеубийство.
И поверят ли, что не кто иной, как добрый, великодушный, щедрый Генрих IV{208} первый ввел смертную казнь для браконьеров!
Юрисдикция вод и лесов — совершенно особая юрисдикция, точно случайно очутившаяся среди прочих наших законов. У нас нет в них недостатка, и все они запретительные. Я положительно не знаю, к чему можно прикоснуться без того, чтобы не преступить одного из них.
115. Нотариусы
Нотариусы превратились в настоящих Протеев{209}; они приспособляют обычаи, законы, договоры к интересам своих клиентов. Став денежными воротилами и ажиотёрами, они пользуются всеми средствами, чтобы занять деньги у одних или достать взаймы другим. Их интересует всякая мало-мальски значительная ссуда. Они необыкновенно быстро составляют себе состояния: в тридцать пять лет они уже богаты, бросают дела и продают свои должности, цены на которые за последние десять лет успели утроиться.
Эти услужливые маклеры пользуются вымышленными именами, чтобы производить денежные операции сообразно спросу данного момента. Их очень ценят в министерстве, так как они склоняют частных лиц ссужать деньги королю; при каждом новом займе они получают известную выгоду.
Являясь скорее финансистами, чем юрисконсультами, они тем не менее превосходно умеют обходить все законы, которые они либо видоизменяют, либо вовсе не признают. Этим путем они избавляют своих современников от многих процессов, приберегая их, повидимому, для будущего поколения.
Судьи страшно завидуют как их влиянию, так и их богатству и сердятся на них, главным образом, за то, что они суживают область кляузничества. Благодаря своему вмешательству нотариусы, действительно, быстро прекращают множество запутанных споров, которые были бы очень выгодны для судейского сословия, привычного к грабежу.
Нотариусы составляют отдельную касту, не имеющую ничего общего с судейскими, которые их ненавидят. Их влияние должно, повидимому, еще возрасти в силу невероятной быстроты торговых оборотов, свойственной нашим дням. Старые правила честности по отношению к вкладам преданы теперь полному забвению.
Я не говорю о нотариальных актах, которые стали страшно дороги, потому что теперь не разрешается ни торговаться, ни уславливаться о цене заранее.
Порой нотариусы терпят банкротство так же, как и купцы; но банкротства нотариусов должны бы требовать особенно тщательного расследования, принимая во внимание доверие, которое клиенты оказывают и вынуждены оказывать нотариусам.
Нотариусы относятся к своим клеркам немного свысока, забывая, что они вскоре сделаются их товарищами. Один нотариус, как передают, говорил, что в Париже все клерки должны бы быть незаконнорожденными, атеистами и евнухами. Незаконнорожденными потому, что у них в таком случае не было бы родных; атеистами потому, что тогда они не ходили бы в церковь; евнухами потому, что они не бегали бы за девчонками; а следовательно, у них не было бы предлога никуда отлучаться, и все то время, которое они так плохо, по его мнению, используют вне конторы, шло бы на работу.
Ремесло нотариуса сделалось столь приятным, что все буржуа, с первого до последнего, мечтают, как бы отдать своих детей в обучение к нотариусу. Топнув ногой о мостовую, можно было бы созвать целый полк клерков.
Даже самые маленькие места подвергаются деятельной осаде. Более четырех тысяч молодых людей жаждут купить себе нотариальную контору, а между тем продажных имеется всего только сто тринадцать. Конкуренция заставляет повышать цену на такие должности при смене каждого нотариуса, а меняются они теперь крайне часто. В прежние времена нотариус работал в течение сорока лет; теперь через какие-нибудь восемь лет он уже наживает целое состояние. Скороспелое богатство безусых нотариусов составляется за счет клиентов.
Теперь, когда умирающий пишет духовное завещание, он не находит утешения в разговоре со стариком, которому вскоре придется последовать за ним: доктора, нотариусы — все это молодежь, и ему от этого становится еще грустней умирать.