Письма к Тому

После этого Боби́ познакомил меня со своим приятелем, который примерно с 30-х годов издавал специальную газету о лошадях, жокеях и забегах. Как-то все вместе мы поехали на бега в Довилль: Боби́, этот Лева Бендерски и я (хотя им было за 70, их звали Боби́, Лева и т. д. Все они – дети первой волны эмиграции). В тот день после забега устроили аукцион беговых лошадей. Народу в помещении было много, и я долго не понимала, как все происходит: никто не поднимал руку, не кричал, сколько платит. Все было тихо, а лошади тем не менее продавались. В какой-то момент я подняла руку к волосам, меня Боби́ одернул: «Алла! Ты сейчас купишь лошадь!» Я говорю: «Как?! Каким образом?» – «А ты разве не замечаешь эти мелкие движения рук?»

…Они поднимали руки не выше головы и чуть-чуть шевелили пальцами. Например, поднял два пальца – значит, дает на две тысячи больше. Все происходило как во сне.

На этом аукционе я поняла, что есть другой азарт, с другими средствами выявления, и он мне ближе. Ведь когда бежала та лошадь, на которой я выиграла, я смотрела и на себя, и на нее со стороны. Я не включалась, мне было как будто все равно. Мне потом сказали, что такая тихая пассивность – свойство очень азартных людей. С тех пор каждый раз, когда я приезжала в Париж, мои друзья возили меня на бега. И всегда в самый последний момент подсказывали нужную лошадь, как бы давая заработать.

Принято считать, что актеры азартны по профессии, но вообще-то актерский азарт – другой. Когда начинаешь поворачивать какую-то классическую роль непривычной для восприятия стороной, то появляется азарт: примут или не примут, выиграешь ты на этом или нет. Кстати, это ведь разные понятия – азартный человек и игрок: игрок всегда знает, на чем сегодня можно выиграть. Вот, например, Высоцкий был азартен во всем, но не был игроком.

Я не сценарист своей жизни, сама ничего не придумываю, но, если складываются обстоятельства, азартно ныряю в любую авантюру. Собственно, у меня так жизнь и строилась. Авантюрой было идти в университет, вместо того чтобы добиваться театрального училища, и авантюрой же было потом, после университета, поступать в училище. И спустя годы – создавать свой театр и работать с Теодором Терзопулосом на чужом языке… И то, что я сейчас постоянно езжу играть для нерусскоязычных зрителей, – авантюра. Но это, правда, по необходимости. Хотя все, что необходимо и обязательно, мне претит. Становится скучно жить, возникает вечный вопрос «А заче-е-ем?», на который нет ответа.

Мне всегда нравилось азартное состояние на грани провала. Как у Вознесенского: «Провала хочу, провала…» Азарт в том, чтобы его не допустить. В желании неведомого, в стремлении куда-то прорваться и стать победителем.

Я вспоминаю здесь Боби́ по ассоциации с письмами Тома. Такая же доброта и не очень серьезное отношение к жизни. Они меня в какой-то степени перевоспитали. И научили многому, а главное – другому отношению к людям.

Письмо Тома

12/12/93

Дорогая Алла Сергеевна!

Было очень приятно и как всегда мило (хочу сказать «тихо-мило», чтобы выражать мое тогдашнее чувство во время наших разговоров) разговаривать с вами вчера по телефону. Кстати, забыл вам сказать, что получил ваше Письмо из Греции и отправил ваше Письмо Анне Кисельгоф.

Вы не выбрали неподходящую судьбу (профессию). Вы знаете, что ваше дело и ваше имя знают не только в России, а в Европе, в Японии и в Америке. Когда я позвонил своему приятелю в университет Лос-Анджелеса, где вы будете играть, чтобы искать его поддержки насчет выступления, – он мне ответил: «Ах, я знаю Аллу Демидову, блестящая актриса! Я ее видел в Москве на сцене». И это помогло принятию программы и, может быть, больше, чем известность Клер в Америке. Потому что он – Michel Heim – имеет власть (power) в славянском отделе там и самоубеждения, какое я никогда не имел.

Потерял течение своих мыслей – нить нашего «разговора». Сижу здесь в кухне нашего дома. Юлия на дворе чистит снег (очень много снега выпало ночью), и я чувствую себя виноватым, п.ч. не помогаю. Кстати, я люблю чистить снег, – чем глубже, тем лучше, – но не хочу прерывать писание. Хочу послать это маленькое письмецо сегодня, в воскресенье, день рождения нашего старшего сына, у которого 39 лет в этот день. Ох, как пролетело время нашей с Юлией женитьбы – 40 лет назад! Сегодня я чувствую, как будто бы это было в прошлом году и что я могу передумать и не жениться, и не иметь этих детей (о которых я не знаю, любят ли они меня или нет, п.ч. я всегда толкал их, когда они были маленькими, чтобы учились, и т. д.)

Сегодня, через полтора часа, мы будем все собираться в ту гостиницу, где вы жили в прошлом году. Позавтракать вместе и отдать Кристоферу подарок.

После нашего с вами разговора вчера, я передал Дэвиду ваш привет и сообщил ему, что вы готовы участвовать в предстоящей программе в марте. Он, как всегда, плачет, что он действительно в этот раз потеряет деньги. И Клер сейчас в очень плохом настроении. Ее муж, известный романописец, вытолкнул ее из их совместного дома, с их квартиры в Нью-Йорке, так что она осталась без дома и живет сейчас в гостинице. Между прочим, она сейчас представила «Женщины Шекспира» и «Анну Каренину» (последнее действо продолжалось 4 часа с перерывом для обеда), так что «театральная дисциплина» и у нее есть. Вернется в январе, чтобы играть в «Вишневом саде» в «ART».

Я чувствую себя виноватым, что не ходил на ее выступления, но невозможно делать все.

Вот и все, на сегодня. Пишите, и из России, если хочешь. Я получаю письма оттуда также.

P.S. Постараюсь устроить программу поэзии для вас здесь в Кембридже, перед вашим представлением в Калифорнии. Значит, это будет – если будет – за неделю до отъезда в Сан-Франциско. Но надо тоже рассчитывать, что Дэвид может устроить что-то в Нью-Йорке в это же время.

P.P.S. Мы праздновали день рождения. Все было очень хорошо. Я не так пессимистический, как был раньше сегодня утром. Всем понравилось в «Атриум» гостиницы, где мы позавтракали.

P.P.P.S. Я пересмотрел книгу поэзии Цветаевой, которую вы мне подарили. Нашел цикл «Психея», но никакого замечания о Пушкине там нет. Может быть, я не слушал довольно внимательно, когда вы упомянули стихотворение. Вообще, как вы знаете, я люблю Цветаеву больше, чем Ахматову, и, конечно, гораздо труднее понимать первую. Надо быть русским.

1994 год

Из дневника

1994 – год собаки

1 января

Утром 1-го поехала на Икшу. Захватила сумку для Неи Зоркой и другую для Божовичей. Приехала – машин у подъезда много. К 5 часам – к Нее. Я сделала салат и от мамы пирожки с капустой. Пирожки пыталась подогреть, забыла про них, и они, как всегда, сгорели. У Неи – Швейцеры, Божовичи и я. Все кричат, кроме Вити, Мих. Абрамовича и меня. Рассказывают, как они встречали Новый год. Соня слишком категорична, как почти все женщины, которых любят мужья. Разговор про конфликт на «Таганке». Мы с Мих. Абр. вывели по этому поводу формулу, что, как и в греческой трагедии, здесь тоже нет правых и виноватых. Но, с другой стороны, моя всегдашняя мысль о разделе родителей и детей. Кто прав? Для меня, естественно, родители. Мы с Володей ушли от его родителей скитаться по снимаемым комнатам, оставив им 3-комнатную квартиру, лишь бы их не трогать. Так и Губенко с К должны были отделиться, и искать новое место, а не делить дом и не разрушать репертуар. Все мои спектакли, кстати, рухнули. На старой сцене для меня осталось только «Преступление и наказание».

2 января

Встала поздно. С Неей и собаками погуляли по «малому кругу». Потом зашли ко мне – выпили вина. Нея пошла к знакомым. Меня звали Швейцеры – я не пошла одна – напряженно. Сидела дома, смотрела по TV шоу с Лайзой Минелли – класс!!! Профессия! После этого наши клипы и эстрада – каменный век. Ночью по TV передача про Лонга (колдун), как он оживил мертвого, левитация, лампочка от рук – по-моему, шарлатанство. Фильм «Любовь и голуби» – прекрасная работа Дробышевой и Теняковой, но Наташа так играла в спектакле «Печка на колесе», поставленном Щедриным на Малой сцене Моссовета. Тогда она мне очень понравилась.