Страница 9 из 101
— Я хочу купить эту картину, — вытирая руками слезы, сказала Кларисса, и обернулась к художнику.
— Она не продается, — сказал старик и сунул картину себе под мышку.
— Если наследница хочет, тебе придется ее продать, — высокомерно сказала Марго и постаралась придать своему лицу властное выражение. Но с этой ролью она, привыкшая лебезить, справлялась довольно скверно, — Мы заплатим любые деньги.
— Картина не продается, — упрямо повторил старик и собрался уйти, но Кларисса поймала его за руку и притянула к себе.
— А за поцелуй? — шепотом спросила она и губы ее, молодые и сочные, ненароком потянулись к синюшным стариковским губам. Один лишь миг, и морщины на лице разгладились, румянец растекся по всему лицу, губы порозовели и налились соком, глаза полыхнули синим пламенем и сделались большими, словно два озера в обрамлении пушистых белесых ресниц, вверх взметнулись золотисто-светлые локоны…Всего лишь миг, и перед Клариссой вновь предстал иссохшийся старец, к увядшим губам которого она тянула свои нежные розовые лепестки. Девушка опомнилась, внезапное чувство неизведанной доселе страсти кануло в небытие, и всю ее передернуло от отвращения. Кларисса с ужасом отпрянула и спрятала лицо на груди подоспевшей Марго.
Старик-художник странно усмехнулся, окинув взглядом обеих, и ушел прочь из зала. Кларисса оторвалась от тетки и с грустью и недоумением смотрела на его удаляющуюся фигуру, пока тот окончательно не скрылся в толпе.
Покинув зал, где проходила выставка, старик направился в боковой коридор. С каждым шагом походка его становилась увереннее и тяжелее, плечи распрямлялись, морщины сходили с лица.
— Дед, постой, — услышал он позади и остановился. Хозяин замка Кентальвир со всех ног спешил к нему, боясь не успеть. — Куда ты, выставка ведь только началась. Столько достойных мастеров приехало. Есть даже с кем потягаться в искусстве живописи. Все для тебя, дед.
— Спасибо, Вайяр, — ответил Люмиар своему правнуку. — Я уже увидел все, что хотел.
Он не стал говорить Вайяру, что души его родителей опять говорили с ним, и что картина открылась этой чванливой рыжеволосой бестии. Люмиару было хорошо и грустно, и больше всего сейчас ему хотелось ощутить то давно забытое чувство полета, когда он мог, расправив крылья, свободно парить над землей. И чтобы Эйнольс обеспокоенно бежал вслед за его тенью, задрав голову вверх к облакам, в которых Люмиар бесшабашно любил кувыркаться. Домой, в закрытую землю, где родилось восхитительное чувство любви, подарившее ему жизнь, где остались его первые и последние полеты высоко в небе, и горячо обожаемый Эйнольс, чьи краски подарили вечность двум влюбленным сердцам, так и не сумевшим слиться при жизни. Так и не узнавшим, что дитя дракона, выношенное и произведенное на свет в человеческом лоне, бессмертно…
Оглавление
Сказ про Андрея-ложечника да Лихо Одноглазое
В давние времена в одной деревеньке под Новгородом жил да был молодой парень по имени Андрей. Статен он был, да невысок, и ручки маленькие, щупленькие, будто у девицы. Глаза голубые, щеки красные — не в отца, а в мать выдался.
В ту пору заведено было, чтоб каждый, кто не юбку носил, либо богатырем, либо пахарем делался. Пахать Андрей не мог, да и не любил: силенок у него было маловато. И меч в руках не держался — все падал куда-то вниз, норовя угодить острием в босую ногу.
— Тебе, Андрей, только на болота идти, жаб колоть, — посмеивались старцы. А отец с матерью горестно вздыхали. Было у них еще два сына — оба красавцы, богатыри, а этот…
Андрей только сказки рассказывать был мастак, корзины плести из прутьев, да ложки деревянные строгать. Вся деревня ходила к нему за ложками: гладкие, расписные — с ними и щи вкуснее казались, и настроение поднималось, потому как парень не простые ложки мастерил, а такие, что как одна об другую ударится, так и песня складывается.
Так и прозвали его Андрей-ложечник.
Тем временем стукнуло Андрею двадцать пять. Возраст солидный, жениться пора. И была на деревне девица одна — умница, не красавица, но ласковая, хозяйственная. Запала она Андрею в душу, да прочно, спелым зернышком, зрелым ядрышком, пустила корни в самое молодое сердце. Звали ее Отрада.
Женихи к Отраде табуном не ходили, пороги не обивали — хоть и славная она была девушка, но семья у нее была бедная. Один отец — и тот больной, на печи лежит, не встает.
Пришел Андрей свататься. Встал перед печью, поклонился и говорит:
— Отдай за меня, Елисей, дочку свою единственную. Буду ее кормить, лелеять, оберегать, а она при мне будет хозяюшкой.
Приподнялся Елисей на печи, посмотрел на Андрея зорко, с усмешкой:
— Это кто там к моей Отрадушке свататься пришел? Не богатырь, не купец, не пахарь уважаемый. Так, плясун-ложечник. Поди вон. Перед людьми стыдно за такого женишка.
Закручинился Андрей. Заблестели глаза от слез предательских. Развернулся он и ушел, куда глаза глядят.
Долго ли коротко ли скитался Андрей по свету, и как-то забрел в незнакомый дремучий лес. Куда ни кинь оком — повсюду сосны-великаны, раскинули могучие ветви, застилая свет божий. И ни зверь не пробежит между ними, ни птица не пролетит.
Тяжело стало на сердце у странника, почуяло оно неладное, только дух у Андрея не из пугливых был. Отступать обратно молодец не собирался, двинулся вперед, минуя исполинские сосны — все дальше, в глушь лесную. Так и шел он, пробираясь сквозь чащу, не подозревая, что по пятам за ним увязалось Лихо Одноглазое. Идет оно, по кустам прячется, то тут, то там норовит подножку подставить. Но Андрей, хоть и не богатырь, но ловок был да резв — через коряги перепрыгивал, что молодой олень, лишь носками задевая Лиховы пальцы.
Рассвирепело Лихо, аж струпьями от злости покрылось, и давай Лешего на помощь звать. Пришел Леший, юркнул под куст, где Лихо затаилось, и спросил, недовольно потирая заспанные глаза:
— И чего тебе, нечисть, понадобилось? Зачем сон мой полуденный тревожишь?
— Да завелся тут смельчак один. Ростом — не богатырь, а ловок да хитер. Идет — и страху не ведает. Извести надобно.
— Да, — вздохнул Леший и почесал плешивую голову, — Непорядок. Эдак скоро в нашем лесу конем гулять всякие молодцы будут.
Сели они рядышком, что голубки, и начали думу думать, как Андрея-ложечника напугать, с пути сбить, а еще лучше — со свету сжить. Думали-думали, да и надумали.
Стал Леший Андрея по лесу плутать. То тут дорожку помеж сосен выстелит, то туда завернет. Вывели они с Лихом Одноглазым Андрея на волшебную поляну. А поляна-то! Поляна усеяна, что расписной ковер, васильками да маками, посреди озеро широкое, чистое, словно хрустальное, по берегам птицы сидят, а в воде золотые рыбки хвостами машут.
Как увидел Андрей озеро, так и обомлел от красоты такой невиданной. Захотелось ему испить водицы чистой, отдохнуть малость с дороги дальней. Подошел он к берегу, опустился на колени, зачерпнул ладонями горсть и стал пить.
А тут Лихо Одноглазое с Лешим начали гнать в его сторону ветер с маковым сонным духом. Непростые-то были маки. Одурманить да усыпить навеки могли колдовские цветы.
Не успел Андрей допить воду с ладоней, как стало его клонить в сон. Да так скоро, так настойчиво, что рухнул он, словно мертвый, прямо в озеро лицом и уснул. Так бы и отдал Богу душу, да только услышал он вдруг голос девичий, нежный.
— Жить хочешь, ложечник?
— Хочу, — кивнул головой Андрей.
— А что взамен дашь?
— Все, что попросишь, то и дам.
— Дети мои озорные уже много дней не спят, все пляшут на полянке, и ни отдыху мне, ни минутки соснуть спокойно нет. Расскажешь им сказку, какую бы они не знали — отпущу.
— Хорошо, — прошептал Андрей, и тут же почувствовал, как нечто тянет его за волосы назад.