Страница 32 из 34
Ш. ЧАГАЕВ. В городе было много немецких лошадей. Они находились в конюшнях на Нижне-Гниловской. Немцы не успели вывезти этих лошадей. И чтобы они не достались Красной Армии, послали бомбардировщики, и те разбомбили конюшни. И вот почти весь Ростов, узнав о побитых лошадях, нахлынул туда. Было настоящее паломничество. Люди шли с топорами и рубили эту конину. Месяца два ели котлеты из конского мяса.
М. ВДОВИН. Было еще два массированных налета немецкой авиации уже после освобождения города советскими войсками, 21 и 22 марта 1943 года. 21 марта налет начался где-то около четырех часов дня и продолжался около трех часов, а 22 марта самолеты прилетели в 11 часов дня и бомбили тоже несколько часов. Но что было для ростовчан удивительно — это мины-сюрпризы. Они принесли много жертв. Самолеты высыпали в этот раз очень много мелких бомб и мины-сюрпризы в виде авторучек, карандашей, карманных фонариков, разных шкатулок, детских игрушек, зажигалок… Достаточно было эту вещицу поднять — раздавался взрыв. Жертв после этих двух бомбежек было очень много. Осталось-много калек. Когда начались занятия в школах, в каждом классе было по 3–4 ученика — у того кисть оторвана, у того глаз выбит. После этого были еще одиночные бомбежки, но массированных налетов уже не было.
Как позже мы узнали: в Ростове из 47 тысяч домов было разрушено около 18 тысяч, то есть третья часть.
Л. ВВЕДЕНСКАЯ. Я вернулась в Ростов из эвакуации в марте 43-го года. И пришла в ужас. Когда я впервые перед войной попала сюда, влюбилась в этот прекрасный южный город. А сейчас он выглядел страшно. Весь центр был разрушен. Стояли коробки домов, зияли пустые окна. Люди рассказывали, в каких невыносимых условиях они жили. Но были и комические случаи. Одна женщина, она была музыкантом, говорила мне: у нее на постое расположились немцы и часто просили сыграть им что-нибудь и спеть. А по-русски они ничего не понимали. И она под веселую мелодию распевала им: «Как я вас всех ненавижу! Чтобы вы все подохли!» Они хлопали, благодарили. И она была рада, что хоть чем-то могла себя поддержать.
Ю. ТУРБИНА. После освобождения Ростова мы с подружкой Зоей Тимофеевой работали в эвакогоспитале на 6-й линии. Он и ныне госпиталь инвалидов войны. Весь вестибюль был забит ранеными, была очередь. Лежали раненые на соломе, больше там постелить нечего было. Перевязочного материала не хватало. Мы после своей смены забирали бинты домой, они были вшивые, мы их отваривали, скатывали. Работали тогда, не покладая рук и не считаясь ни с чем.
Мы досыта на себе испытали вся тяготы оккупации, потому, когда пришла Красная Армия, наша власть, у людей был подъем. Мы работали на восстановлении родного города и восстановили его в кратчайшие сроки. Хотя зарплату мы получали очень мизерную — 450–600 рублей. Первое время никаких магазинов не было. Были карточки: на хлеб, подсолнечное масло, макаронные изделия, крупы, сахар, если его не хватало, давали какие-то кондитерские изделия: пряники, печенье или конфеты. Но все продукты были лимитированы. Естественно, их не хватало, фронт-то ведь был недалеко. Я получала продукты на Кировском, там, где сейчас магазин овощной угловой. Все были прикреплены по районам. Я знала, если мы хлеб получим по карточкам, чтобы выжить, его нужно было обменять. Я продавала хлебный паек, покупала кукурузную или пшеничную муку и варила для того, чтобы еды было побольше. У меня еще был маленький братик, на 10 лет младше меня. Было много рыбы, ее глушили в Дону, но не было соли. Это был страшный дефицит — она стоила 40 рублей стакан на рынке.
Ш. ЧАГАЕВ. На Ростов-горе было много товарных складов, там находился железнодорожный узел, это район улицы Мечникова, Комсомольской площади. Там стояли немецкие составы, полные обуви, амуниции, продуктов. Лишь немцы ушли, их грабили, как только могли, с февраля до апреля. На всех вагонах наши, когда пришли, написали: «Заминировано!» Но народ очень просто решал вопрос: стоит вагон, его надо открыть, брали огромное бревно, бросали на дверь, смотрели, нет ли какой-нибудь проволочки. Орудовали, пока дверь не взрывалась, или же видели: мин здесь нет. Народ в этих вопросах был уже образованный самой войной. Немцы вообще-то хотели эти вагоны сжечь, да, видно, не успели, запалили пару — и все. Потом войска НКВД починили железнодорожный путь и отвели вагоны в Нахичевань-Донскую. Там их оцепила охрана.
М. ВДОВИН. Отступая из Ростова, немцы предприняли крупномасштабную диверсию: взорвали абсолютно все склады горюче-смазочных веществ, но в то же время не тронули бочки с метанолом. Таких бочек по Ростову было очень много. А как известно, внешне метиловый спирт от этилового ничем не отличается — только своими последствиями. Народ, конечно, стал растаскивать эти бочки и употреблять дармовой спирт. Начались массовые отравления со смертельным исходом, со слепотой. Была арестована целая группа людей, торговавших им. Людей предупреждали, чтобы они не пили его. У меня сохранилось несколько номеров газеты «Молот» того времени, в частности, за 3 марта 1943 года и, по-моему, за 10 марта. Номера выходили с крупными заголовками, с крупным шрифтом от облздравотдела, от органов внутренних дел. Говорилось о том, что распространяется метиловый спирт, и он опасен.
В. ТУРБИН. А у нас была до войны трехкомнатная квартира, а жили там мать и сестра. И чтобы не жить с немцами, они спустились этажом ниже и подселились в двухкомнатную, там оставалась тоже женщина с дочерью. Они мне рассказывали, что немцы были разные. Много было сволочей. Когда немцы только захватили город, отношение было очень паршивое. Но после Сталинграда оно резко поменялось. Было много предательства. Был приказ немецкого командования, чтобы казаки прошли регистрацию. Им было разрешено носить оружие, шашки, свою форму. Они становились на довольствие, начали получать пайки. На Миусе мы уже сталкивались с казачьими частями, которые сформировал в Ростове атаман Краснов.
Те, кто недолюбливал Советскую власть, больше всего и причиняли зла. Ведь немцы не знали, кто коммунист, кто активист, кто какую должность занимал. А предавала активистов наша сволочь. Я никогда не мог даже подумать: напротив нашей квартиры жил некий Панов, сам он инженер, строитель. И только немцы вошли, он тут же побежал регистрироваться, что он казак.
Ш. ЧАГАЕВ. В двадцатых числах февраля, когда наши были уже в городе, немецкий транспортный самолет летел над окраиной города. Наши истребители наскочили на него и расстреляли за какие-то считанные минуты. Он задымился и без всякого пикирования, плашмя упал в районе ботсада, это место сейчас застроено. Он погорел-погорел, потом погас. Все ребята, сколько нас было на улице, собрались ватагой и пошли туда. Сняли пулемет. Пилотов не было, они выпрыгнули. Наверное, их наши взяли, так как им деваться некуда было. Там, в основном, находились продукты: консервы, шоколад… Все это растащили. И еще долгое время жители вырезали куски алюминия, закрывали ими сараи, крыши починяли. У одного старика на крыше был алюминиевый, лист со свастикой.
М. ВДОВИН. Наши люди вели себя по-разному. Были, конечно, и полицаи. Но наша квартальная нам помогала. Она нас предупреждала. Например, сказала: прячьте мешки, немцы будут ходить по домам и их собирать. Прячьте теплую одежду, ее будут отбирать для солдат немецких. Когда наши вернулись в Ростов, объявили, что все квартальные, старосты, полицаи, кто работал в администрации оккупационных войск, должны пройти регистрацию. Проверочный пункт находился на улице Красноармейской, 7, там, где расположен авиатехникум. Все, кто не ушел с немцами, пришел туда. Их раз — и до свиданья. Я учился тогда в 68-й школе, она работала на углу Пушкинской и Буденновского, здесь сейчас — архитектурный институт. Ходил в школу мимо этого регистрационного пункта. И видел, как женщины носили арестованным передачи. Некоторых после проверки выпустили, некоторые вернулись через десять лет, а кто вообще не вернулся. А потом этот фильтрационный пункт был в одну ночь ликвидирован. Женщины-родственницы пришли к своим с очередной передачей, а им сказали: «Мы их всех мобилизовали в Красную Армию, они ушли Таганрог освобождать».