Страница 14 из 22
Ярче будто бы стала.
И ниже опустилась.
Блажь… а князя все нет и нет… пойти в лабиринт? Мало ли, вдруг заблудился, потерялся… он же ж не в себе, и оттого Гавелу волнительно… и он сделал первый робкий шажок к крылатым львам, что лежали у входа в лабиринт. Каменные звери в лунном свете выглядели до отвращения живыми.
Скалились.
— Кыш, — шепотом произнес Гавел и, вытянув шею, прислушался.
Тишина…
…кузнечики в траве стрекочут. И где-то тоскливо кричит козодой…
…ветром по спине мазнуло…
Глупо соваться… лабиринт огромный… и как в нем князя искать-то?
…и зачем?
Мало ли… безумцы всякими бывают… Гавелу ли не знать… он ведь делал репортаж о сувалковской отравительнице, которая себя ведьмою возомнила… и в богадельне бывал частенько… видел иных ее обитателей, с виду тихих, печальных даже, выглядевших случайными гостями в странном сем месте. Но это с незнания…
…и душегубы.
…и те, кто полагает себя одержимыми…
…детоубийцы, насильники…
Страшно.
С чего Гавел решил, будто бы князь не из таких? Знакомец? Но безумие выворачивает человека, выпуская на волю демонов, которые у каждого имеются…
Гавел решительно тряхнул головой и в лабиринт шагнул. Сторожевой амулетик развеивал темноту, но все же…
…жуткое место.
Кусты стрижены ровно, гладко… но все умудряются цепляться за рукава Гавеловой куртки. А он идет, прислушиваясь что к собственным шагам, что к шорохам, которых в лабиринте множество. И кажется, что кто-то крадется по Гавеловому следу.
Остановился.
Оглянулся… никого.
Темнота и поворот… и очередная статуя призраком белеет под аркой…
И снова дыхание, близкое, чужое, почти в волосы… тень мелькнула, потревожив кусты. Да и то, была ли?
Примерещилось.
Назад надобно, но… куда?
Дорожки идут, разбегаются, путаются, и стены из кустов на диво прочны… впору самому на помощь звать, но стыдно… сторож, а испугался…
Гавел присел на лавочке, которых в лабиринте имелся не один десяток. И все-то в местах романтичных, живописных… эту вот оплетал одичавший шиповник, надо полагать, оставленный исключительно потому, что видом своим вносил толику хаоса в это излишне упорядоченное пространство.
Шиповник Гавел снял.
Хорошо гляделась колючая ветка, вытянувшаяся по кованой спинке скамьи. И на металле роса гляделась испариной…
Красиво.
…за стеной кустарника, которая сразу показалась не такой уж плотной и надежной, раздался тоскливый вой.
И Гавел замер.
Сердце его застучало быстро, слишком уж громко; и он прижал ладонь к груди, мысленно уговаривая себя успокоиться.
Вой.
Подумаешь, вой… вон в Смоляницкой богадельне блаженные придумали не просто выть, а хором. И доктора сочли сие действо зело полезным и душеспасительным; нашелся даже охотник, который сумел обучить хор достославному «Вотан, храни короля!». Нумер пользовался большим успехом у окрестных сердобольных панн, а также люда любопытствующего, который платил по медню за билетик. На вырученные деньги хористам покупали яблоки, пряники и петушков. Все были довольны…
Гавел успокоился.
Почти.
И, вцепившись в камеру, решительно сунулся в кусты. Ветки переплелись плотно, кололись; но Гавел продирался, боясь лишь одного: не успеет.
Успел.
Едва не выпал на травку… надо же, к самому центру лабиринта добрался, сам того не заметив. Здесь было светло. Лоснилась низкая луна, лила белесый свет на фонтан о двух чашах и дебелую мраморную девку с кувшином.
Журчала водица, а на самом краю чаши устроился ненаследный князь. Он сидел, растопырив колени, выгнув спину горбом, и шею тянул. Черные волосы растрепались, легли покрывалом на острые плечи. Хвост обвил девкину ногу… князь же, выдохнув, вновь задрал голову к луне и испустил душераздирающий вой…
Гавел успел сделать два снимка, когда Себастьян вдруг прервался и, покачнувшись, упал…
…к счастью, не в фонтан.
Страшная судорога скрутила тело князя.
И Гавел потянулся к свистку… но не тронул. Ненаследный князь, бившийся в траве, замер… умер?
Лежит.
Ноги вытянул.
Руки тоже вытянул вдоль тела… и панталончики разодрались… нехорошо, если его вот так найдут, мертвого и в панталончиках… несерьезно это…
И Гавел выбрался из кустов.
Прислушался.
Тишина. Ну да, кузнечики, козодой и прочие ночные прелести, а вот князь по-прежнему недвижим… и лицо бледное, осунувшееся…
Гавел нерешительно тронул Себастьянову шею в надежде нащупать пульс. Шея была мокрой и скользкой, и волосы темные к ней опять же прилипли.
А вот пульс не прощупывался.
Умер…
…Гавел склонился к самому носу, вдруг да показалось, вдруг да дышит еще… не дышит. И сердце в груди, к которой Гавел, отбросив все предубеждения, прижался, молчало.
Все-таки, выходит, умер…
…а совесть Гавелова ожила, напоминая, что следовало бы сразу охрану вызвать, чтоб сопроводили несчастного до сторожки, а там бы целителя вызвали… и глядишь, не переволновался бы ненаследный князь до сердечного приступа.
Гавел со вздохом осенил покойника Вотановым крестом.
И веки прикрыл, потому как казалось — наблюдает за ним ненаследный князь; и не просто смотрит, а с укоризною, мол, как же ты, Гавел, допустил этакое?
— Я ж не знал. — Гавел шмыгнул носом. — Я…
Взгляд его упал на панталоны, и подумалось, что ежели найдут князя в подобном непотребном виде, то вспоминать станут не его славную службу, а панталоны эти злосчастные…
И Гавел решился.
Он отложил камеру и, присев на корточки, потянулся к панталонам.
— Я осторожно… — пообещал он ненаследному князю, который, как и положено свежему покойнику, был теплым, но неподвижным.
Панталоны не поддавались.
Гавел тянул их и так, и этак, но только бантик оторвал, который сунул в карман исключительно по привычке. Попытался князя перевернуть, однако тело, верно, уже утратило прежнюю подвижность, сделавшись тяжелым, неудобным. Кое-как Гавел перевернул покойника на живот и, взявшись за хвост, приподнял его.
Князь вздрогнул.
И хвост в Гавеловых пальцах крутанулся.
Это потому, что скользкий, чешуйчатый, вот и не удержал…
…дернулась длинная нога. И рука вдруг выпросталась, растопыренная пятерня впилась в траву. Гавел, икнув, смотрел, как удлиняются, загибаясь острыми с виду крючьями, ногти князя… вторая рука, сплошь покрытая чешуей, мазнула по траве, оставив в ней глубокие раны.
Тело приподнялось.
Выгнулось.
Из глотки князя вырвалось утробное рычание, от которого Гавел похолодел.
Он понимал, что надо бы бежать, и чем скорей, тем лучше, однако дикий ужас сковал его, лишив способности двигаться. Гавел дышал.
Смотрел.
…вот тело ненаследного князя зеленеет… дергается… он то падает, то вновь привстает.
…и медленно поворачивается к Гавелу.
В лунном белесом свете видны и заострившиеся черты лица… и темные провалы глаз, из которых исчезло все человеческое, и бескровные губы… и клыки…
— У…уйди… — сказал Гавел, отползая…
Князь уходить не собирался. Он покачнулся, но устоял на четвереньках.
Рот раззявил… не рот, а пасть, украшенную парой длинных и острых с виду клыков…
Тихонько взвизгнув, Гавел упал на спину, и когда нежить — а в том, что князь после смерти обратился в нежить, он не сомневался — села на грудь, закрыл глаза.
…вот и все… конец жизни…
…а старуха-то одна осталась… поймет ли?
Поймет, когда оставленные соседке деньги закончатся… нехорошо… надо было больше…
На лицо падала слюна, белая и пахнущая отчего-то мятой… наверное, из князя вышла очень чистоплотная нежить… и все приятней, чем если бы мертвечиной воняло… на этой мысли боги все же смилостивились над Гавелом, и он лишился чувств.
В блаженной темноте и умирать не страшно.
Темнота длилась и длилась.
И Гавел поневоле задумался, а вдруг он уже умер? И если так, то… он ведь в храмы не заглядывал… и богам не кланялся, потому как знал, что не для него путь исправления, грешил и грешить будет… и если так, то зачем?