Очищение тьмой (сборник)

Поначалу были попытки «разобраться» с еще не укоренившимися приезжими. Заканчивались они, как правило, плачевно: «народные мстители» в лучшем случае попадали в больницу.

Однако ситуация стала меняться. Отмена дотаций убыточным колхозам лишила председателей возможности щедрой рукой финансировать деятельность проверенных товарищей. Новый источник дохода оказался рядом – нагнись и возьми. Деньги произрастали под ногами: в огородах и заброшенных садах. Но не везти же сырье и готовые наркотики в родные края через полстраны, сквозь кордоны линейной милиции и ГАИ, где нынче завели специально натренированных спаниэлей, которые «на лапу» не берут вовсе. А дома своя мафия – с конкурентами не будут церемониться. Дома вообще все сложнее. Попробуй там пошалить так, как в деревенской России, – только тебя и видели.

Нужен был рынок сбыта здесь и сейчас. А значит, в первую очередь, – потребитель. Подростки садились на иглу моментально. Чем моложе, тем быстрее. Еще быстрее – совсем молоденькие девчонки. С иглы ложились в постель по первому требованию. Особенно если непокорной давали денек посидеть «на кумаре». Когда девчонка надоедала, ее отправляли «на заработки»…

* * *

В лагерь труда и отдыха в «Зарю коммунизма» текстильный техникум продолжал выезжать по давно укоренившейся традиции. Как бы ни приходилось туго в колхозе, скучно там не бывало никогда. Компенсацией за прозаическую дневную борьбу за остатки урожая служили прохладные сельские вечера, дурманящий запах листвы, речная свежесть. Прокуренному клубу девушки предпочитали посиделки в своем кругу, не чураясь двух-трех глотков желтоватого местного самогона, который служил как бы неотъемлемым атрибутом местной романтики. Девушки обычно держались стайками, и даже за «атрибутом» к местному шинкарю ходили вместе, а то и в сопровождении преподавательниц, которым, как известно, так же не чуждо ничто человеческое.

После обеда из третьего отряда исчезла Лариса Минеева – высокая белокурая девушка с не по возрасту развитыми формами и спортивной осанкой. Куда она направилась, никто из подруг не заметил. Впрочем, как они знали, у девушки была довольно веская причина отлучиться: накануне она получила письмо от парня, с которым, как принято выражаться, «ходила». Что было в письме подробно никто не знал, но, судя по всему, отношения этой пары близились к завершению, а Лариса по складу своего характера считала, что последнюю точку обязана поставить сама.

Лагерному начальству об этой версии сообщили; тем не менее в Москву отрядили гонца. Но и дома девушки не оказалось. Вечером в столовой, сидя в полумраке, подруги с живым интересом обсуждали романтические подробности происшедшего.

– А что, девы, – внезапно сказала худенькая темноволосая Саша Абуталибова – вечный «хвостик» Ларисы, – вдруг сейчас дверь откроется, кто-то войдет и – представляете! – бросит на стол отрезанную голову Лариски?

Двое девчонок прыснули, а третья, такая же трусиха, как и Саша, съежилась и подумала – с чего бы это Сашка несет такую чушь? После этого разговор увял, и все довольно скоро разошлись спать.

В палате Саша вдруг захотела перебраться со своей койки у окна на пустующую Ларисину кровать у двери. «Дует, девочки, – нету сил!» Вообще в тот вечер, как все потом припомнили, она была какая-то взвинченная и растерянная.

Ранним утром неподалеку от лагеря в перелеске обнаружили обезглавленный труп девушки со следами садистских надругательств. Но самое жуткое – практически вся кожа с трупа была снята.

Все, кто был способен передвигаться в райотделе, выехали на прочесывание. Прибыло подкрепление и от соседей. Рассыпавшись редкой цепочкой, в глубоком молчании, начали двигаться по неровной, изрезанной мелкими овражками местности. Через час в шестистах метрах севернее наткнулись на голову девушки.

Иссиня-бледный, не выспавшийся, едва сдерживающий ярость Лобекидзе сейчас наверняка не стал бы обсуждать вероятность наличия у Саши Абуталибовой дара ясновидения. В помещении сельсовета, срочно превратившемся в импровизированный кабинет следователя, девочка, дрожа и запинаясь, рассказала следующее:

– Два дня назад, во вторник… пошли мы с Ларой на речку… ну, конечно, самовольно, тут же рядом… Познакомились там с парнем – высокий такой, худой… одет классно, нашего возраста, может, чуть старше. Чернявый, волосы волнистые, длинные – немного короче, чем у меня, – Саша нервно встряхнула головой, запустила пальцы в свою мальчишескую стрижку и внезапно, словно испугавшись чего-то, отдернула руку. – Он говорил, что скрывается от кого-то. Мы поняли – не от милиции, а от каких-то людей. Будто бы его за что-то должны убить, грозят ему. И не дружки, а просто какие-то посторонние люди. Ошибка вышла, и ему надо время переждать, чтобы все улеглось. Должны вроде разобраться. Он так в лесу и жил. Мы ему с Ларисой оттащили печенье, колбасу – он попросил поесть принести, говорил, что всех боится, а вот нам доверяет, обещал – не пожалеем. Деньги у него были, мы видели. Предлагал и нам – мы, конечно, отказались. И в среду пошли – он сказал, у реки ждать будет. Отозвал ее в сторону, и чего-то они шептались. Я еще обиделась – подруга, называется! А вчера Лариска сказала, что на встречу с Ником – он так назвался, – не пойдет, и мне не советует. Ну, я сразу решила – что-то она темнит. Вот… – девушка запнулась, словно горло перехватил спазм.

Лобекидзе как мог успокоил ее, стараясь не сбить, ободрить:

– Так что показалось-то, Саша? Почему Лариса не договаривала? Что она имела в виду? Ты ведь знала подругу, как никто. Нам важно – как было дело в действительности, и ты – единственный пока свидетель. Все зависит от тебя, и, пожалуйста, ни о чем не думай, говори только правду, и помни – все, что ты скажешь, останется между нами.

– Да, вам легко. Она ведь и вправду самая моя близкая подруга… была. И вообще, может, я ее не так поняла, но мне показалось, что Лара… Ну, я же сказала, ей всегда нравилось все шикарное. Говорила, вот бы нашелся богатый, пусть и старый, и урод – ей плевать – только бы в техникуме не гнить и в грязи не рыться. А Ник ей деньги показал, про рестораны рассказывал: Сочи – «Жемчужина», Ленинград – «Астория» и еще там какие-то. Она и загорелась. А меня решила отшить… Вот вчера я и начала за ней следить. После обеда она тайком пошла туда, где мы с Ником обычно встречались. Далеко в лес зашла, а когда все это началось, я чуть от страха там не умерла. Лариска принесла Нику поесть и стала с ним разговаривать. А дальше… – девушка всхлипнула, но взяла себя в руки и продолжала отрывисто, словно бросаясь в омут: – Как в страшном сне… Ник неожиданно выхватил нож и начал бить Лару, а когда она упала, разорвал платье… и… ну, надругался… все это с ней сделал. Меня словно парализовало – стою и с места тронуться не могу. Потом он ей голову отрезал – и полез в чащу. Тут я пришла в себя – и бегом в лагерь. Хочу рассказать – и не могу. Страшно! Ведь я… единственный свидетель… он убьет меня!.. – Саша забилась в рыданиях.

Майор привел девочку в чувство. Вскоре она заговорила, и даже немного спокойнее, чем раньше.

– Я не захотела у окна спать – боялась. А Лариска – ей уже ничего не нужно было, вот я и перебралась на ее кровать – знала, что не придет.

Словесный портрет и приметы девушка описала довольно подробно. Поработали и с фотороботом. Возник размытый образ узкогрудого парня с порочным лицом и жестоким взглядом. Его никто не опознал, а сама Саша в конце концов заявила, что все вроде бы было и так, как она рассказала, но в то же время и не совсем.

* * *

Теплым сентябрьским днем Лобекидзе сидел в кабинете за своим еще хранящим следы канцелярских чернил, а сейчас испятнанным солнцем старым письменным столом, и зябко ежился. Напротив сидел лейтенант Шиповатов, погруженный в раздумье. Майора неприятно изумило бы, если бы он узнал, что лейтенант думает не только лишь о розыске свирепого убийцы, но и о неотоваренных продуктовых талонах своей семьи. И, более того, все это каким-то образом связано с информацией о содранной с трупа и пропитанной солью коже, которую обнаружили примерно на том же расстоянии, что и голову, но в другой стороне. Когда лейтенант узнал об этом, ему едва удалось подавить рвотный позыв. Теперь же Шиповатов рассуждал о возможности факта каннибализма с отвращением, но внешне спокойно. И еще спокойнее выслушивал майора. А порассказать тому было что, тем более, что по ходу повествования майор анализировал происшествие, опираясь на свой огромный опыт.