Страница 25 из 118
— Чика мой! — вдруг обращается к мальчику Александр, и говорит до того тепло, и горечь прорывается, о себе он горюет… — Хочешь, — говорит, — пойдем к дружинникам?..
К дружинникам холостым, что живут в большой избе, ходить княжичам не велено. И у Андрейки еще не возникало желания нарушить этот запрет. Он не думает, чтобы занятное что-то было в той избе. И сейчас, когда Александр зовет, вовсе не хочется идти, запрет нарушать. Но почему-то неловко отказаться.
— Пойдем. — Андрей старается говорить спокойно, будто ничего запретного не предложил ему старший брат.
А тревожно…
Снег под валенками поскрипывает…
Из окошек слюдяных свет пробивается, из-за двери крепкой голоса грубые выплескиваются…
Александр пропускает его вперед и прихлопывает дверь с какою-то хищной быстрой ловкостью… В сенях темно. Александр будто исчез, и стыдно звать его, будто Андрей темноты испугался. Уж давно Андрей не боится темноты… А все же быстро движется на свет, в большую горницу.
Там светло и просторно. Горят сальные свечи в подсвечниках-штатолах. У стен — длинные лавки. По лавкам — страшные грубые лица, иные — молодые совсем, парнишечьи…
Чувство опасности от полной своей беззащитности охватывает мальчика. И прежде бывало такое чувство, но давно…
И нет, он не кинется бежать, он не трус!..
Да вроде и обижать его не сбираются. И что ему подумалось!
Большой парень в красной рубахе подает ковш сладкого сусла. Ковш большой. Глаза парня — озорно-светло-жестокие.
— Испей, княжич! — произносит он густым нарочно голосом. — Тебя дожидаем…
Андрей пьет и вдруг чувствует, что Александр тоже здесь. Его присутствие и тревожит и успокаивает.
— До донышка!.. До донышка! — шумят голоса.
Андрей вливает в себя сладкое питье. Опускает руку с пустым ковшом.
Голоса радуются, грубые лица светятся.
— Наш будет! Удатной!..
— Истинным воином желаешь стать, княжич? — спрашивает парень в красной рубахе.
Сразу хочется ответить «Да!», но нет ли здесь какого подвоха, ловушки какой… Но и медлить ответом нельзя…
— Желаю, — отвечает мальчик. А голова уже начала кружиться. Но надо, чтобы голос был спокойный.
— В игры-забавы наши желаешь научиться играть?
Андрей уже втянут в игру и отвечать должен, как положено.
— Желаю, — повторяет он.
— Тогда ты будь лисугером, а я тебя в кряж имать стану…
«Кряжн» Андрей видал, это такие капканы на зверье лесное, из расщепленного бревна творится такой капкан. Значит, страшного и дурного ничего не будет, а просто игра, в которой надо быть ловким. Но, должно быть, непросто играть с такими возрастными…
— Вот я кряж! — возглашает парень.
Другие укладывают его на бок, связывают ему ноги и руки, которые он поднял прямо над головой.
— Делай, как велим, — говорят Андрею.
Он еще не может понять, что же ему нужно делать, чтобы выиграть и показать свою ловкость. Ему велят сесть напротив «кряжа», просунуть свои ноги между его ног и рук. Теперь будто защемило Андреевы ноги.
— Нагнись-ка, — велят Андрею. — Вперед нагнись… Голову ему на бок положи…
Велят коротко, будто делу какому учат. И ничего не остается, как делать по-ихнему. Андрей захватывает руками свои ноги, там, где пальцы…
Что же теперь ему нужно сделать? Конечно, быстро освободиться! Но его «кряж» — возрастный, рослый парень… Так нечестно!..
Двое других парней чуть приподнимают мальчика. И вдруг резко опрокидывают его через голову на спину. «Кряж» в красной рубахе тотчас перекатывается на другой бок.
Теперь Андрей прижат намертво к доскам пола, шевельнуться не может. Но невольно пытается дергаться, а все смеются громко и грубо. Это над ним ведь они смеются! Никогда во всей жизни его не было ему так унизительно и противно…
Но оказывается, этого его унижения мало им! Грубые пальцы толкают его, больно щиплют… Но он не закричит, не закричит, пусть убивают!..
А все кружится и дробится перед глазами. И выпитое просится наружу… Ох, неужели и такой срам придется принять?! Он стискивает зубы… Очень больно… Штаны спускают… О!.. Щиплют самый тайный уд, смеются… Только не кричать, не кричать!.. Глаза у него жжет, но слез нет…
— Эй, довольно! — приказом звучит голос Александра.
Андрей закрывает глаза, сильно-сильно сжимает веки. Возятся с ним… Теперь он лежит на полу один… свободен…
Не раскрывая глаз, протягивает руки, прихватывает штаны… Лишь бы не остановили, не успели… Еще чуть-чуть полежать, пусть подумают, будто он встать не может…
Он вскакивает на ноги и, прижав обеими руками штаны, бежит к двери… Там… сени… Выбежали за ним в темные сени… Он круто забирает вбок и затаивается… Но терпеть уже невмоготу… Сильная струйка течет… Но они топают ногами и что-то кричат… Зовут его?.. Голова кружится, уже и непонятно, что они кричат… Ушли… Нет, наружу, на двор пошли… Надо, чтобы вернулись… Подтягивает штаны… Хорошо, что не мокрые… Перепоясывается… Долго ли ждать?.. Хлопнула дверь… Вернулись… Говорят что-то… А вдруг на дворе кто-то остался и ждет его для новых унижений?..
— Свечу давайте! — повелительный голос Александра.
Сейчас придет со свечой, увидит!.. Нет, нет, нет!.. Успеть выскочить, и чтобы дверь не хлопнула… Тяжелая дверь!.. Повернуться… обеими руками ее…
Свободен!..
Бежит не разбирая дороги… В темноту, подальше от огней оконных… Но чувство радости от освобождения тотчас сменяется отчаянием от пережитого унижения… Грешно убивать себя. Но если он просто пойдет в темноту, в холод и замерзнет, ведь это он не сам себя убьет, это просто сделается с ним такая смерть — и все…
Как хочется есть! Как будто сто лет не ел… и голова болит… и холодно… в одной рубахе, без шапки, без рукавичек…
У ворот — стража… Но он и в темноте знает, куда идти… В поле пустое, по узкой тропке, в овраг самый глубокий… После — наверх и снова — полем, и ветер будет со всех сторон дуть… Вон там кустарник, будто ниточка темная из-под снега… гора большая снежная… На гору!.. И никто не найдет его… Снег повис, будто кровля узкая… И вдруг — с шумом — в обрыв… Он отшатнулся, упал… Нет, замерзнуть, а в обрыв нет!..
Он уже так высоко… И снег вокруг. Темно… Он один совсем… А хорошо!.. Холодно только… Теперь куда?.. Вниз… И вверх снова… Он вспотел, струйки пота стекали по спине, по вискам, по лбу…
Захотелось лечь и закрыть глаза… Нет, не сам себя убивает, ничего грешного не делает… Закрылись глаза…
И будто сразу накатили голоса и свет фонарей!
Льва он сразу признал. Но на руки его подхватил и прятал под плащ меховой — отец. Глаза отца в свете фонарей в нескольких руках — а людей не мог разглядеть — смотрели с этой обычной странной темной и глубокой остановленностью, но руки были тревожные, заботливые… А Лев стоял рядом и протянул Андрею темную ржаную лепешку… Андрей взял, пальцы сделались медленные какие-то… Но есть стал быстро…
Повезли на санях…
В спальном покое отцовом сидел на постели. К постели придвинули стол. Ел все подряд — говядину, кашу, яичницу и ломти хлеба…
— Это всех так, — тихо говорил отец. — Всех так испытывают. Я меньше тебя был…
— Ты знал, что они со мной — такое?! — Мальчик положил на белую скатерть надкусанный ломоть. — Ты знал?!
— Я не просто знал, я велел, приказал. Нельзя испытания миновать. Еще год-другой — и придется тебе дружину вести. А какой же ты будешь ихой без испытания, как они тебя смогут своим назвать, к воинской семье своей ратной причислить!..
Андрей слушал, и легчал о на душе. Стало быть, все как надо. Но теперь другое волновало мальчика.
— А я выдержал?
— И как еще выдержал! Ты у меня храбрец и гордец!
Мальчик вздохнул.
— А когда тебя испытывали… — недоговорил.
Но отец понял, о чем он молчит…
— Меня как испытывали! Срам я принял… — наклонился к сыну. — Попысался я…
Мальчик сочувственно ухватился за отцовский рукав.
Но тотчас вспомнил еще одно.