Андрей Ярославич

— В зеркало ты глядишься? Бывает с тобой такое, что ты в зеркале — один, а в уме своем — вовсе другой? Бывает?

Узко, черно сверкнули глаза брата. Сказал только:

— Эх, Чика! Нелегко заживется тебе на свете этом… А я-то всегда одинакий, что в зеркале, что в уме, что в стоячей воде…

А Лев красноволосый не заносился от княжеских милостей. Уводил Андрея на пустырь, где земля была утоптанная, твердая; учил ездить на коне; куль, набитый соломой, укрепил на шест и показывал питомцу своему, как бросаться на врага с обнаженным мечом и с криком громким: «Хора!»

— Все на свете забудь и кидайся вперед, будто лети!.. Я тебя выучу, как никто не выучит. Нужду быстро справляй, чтобы кишка не ослабла, не выпадала. Справишь нужду, обмойся водой или снегом оботрись; ходи чисто…

На животе у Льва был шрам — след раны. Андрей видел, когда Лев мыл своего питомца в бане, стегал березовым веником в жарком пару, на лавку вниз лицом уложив. Андрей повернул голову и увидел большой, косой какой-то шрам. Случалось, болела у Льва старая рана. Тогда он садился к печи изразцовой в спальном покое Андрея, нагревал круглый плоский камень и, увернув этот камень в тряпку, прикладывал к животу поверх рубахи. А еще Лев этим камнем колол орехи. С самого дальнего своего детства Андрей любил орехами полакомиться, на высоком берегу большой реки ореховые кусты разрослись. Но теперь мальчик все реже вспоминал дальнее свое детство в мордовской крепостце…

Из всех своих сыновей приметно отличал Феодор-Ярослав Александра, старшего, и Андрея. И не только из любви отцовской к ним. Александр был старший и от венчанной супруги. Андрей же был знатен по матери и по ней же имел права на мордовские, волжские земли, хотя и был он княжеский сын «признанный», то есть князь-отец признал его, потому что пожелал признать, а мог бы и не признать, если бы не пожелал. И все это Андрей теперь знал. Но о родной своей, кровной матери думать боялся; все его существо словно бы противилось той боли, какую могли бы причинить подобные мысли.

Часто случалось теперь, что, когда Андрей возвращался после своих занятий с пестуном, ожидало мальчика на столе в столовом покое большое блюдо вкусностей, присланных отцом. Орехи в меду, каленый горох, летом — спелые стручки, репа, редька, в патоке варенная, яблоки спелые твердые желтобокие или моченые, ягодные лепешки, густым малиновым духом пахучие… Но Анка решительно не давала ему всей этой сласти прежде обеденного кушанья… Иной раз отец и сам заходил после ужина. Смотрел, как мальчик ест заедки. Андрей уже совсем не смущался его странных, больших и будто замерших глаз; смеялся, совал в рот липкие пальцы, сосал… Отец улыбался, видя его довольным и веселым. Однажды Андрей подвел его к изразцовой печи и спросил, что означают изображения на изразцах. Нарисованы были деревья, и птицы, и люди, одетые в зеленые, красные, голубые рубахи складчатые, с голыми тонкими ногами. Отец сказал, что это, должно быть, жизнь святых изображается, но про то писаны церковные книги, священные; нельзя мирянам читать и толковать эти книги…

В церкви Андрей теперь молился каждый день. Анка на этом настаивала. Сама она молилась подолгу, становилась на колени, кланялась низко. Андрей знал, что она молится о своем сыне, который был крещен тогда же, когда и его самого крестили, но не был погребен как надобно. Она приводила Андрея к утренней или к вечерней службе. А в утра воскресные торжественно являлась в церковь вся княжеская семья, ближние князя и княгини, дворовая челядь. Андрей и не знал всех.

В Спасо-Преображенский собор ходили. Это храм был придворно-княжеский. Полководцем благородным казался храм, замершим в гордом благочестии. Скромно округлены были кровли, но с гордым благородством устремлялась ввысь стройная башня, увенчанная островерхим шлемовидным куполом. Героическим векам Рюриковичей подобал храм такой…

Приблизившись к собору, князь сотворял троекратно крестное знамение и кланялся. За ним все творили так же. Андрей решил для себя, что церковь — место возвышенное, где можно говорить самому Богу. G удовольствием он соблюдал все молитвенные правила — складывал руки крестообразно и потуплял глаза. Не глядел ни на кого и удивлялся тихо ровному гуду разговоров. А ведь нехорошо вести в храме пустые, мирские речи. Женщины стояли в особом притворе, княгиня и ближние ее — за особыми решетками. Андрей знал, что у него есть маленькие сестры, но лишь мельком видал их.

Отец делался в церкви строгий и далекий. Со своей княгинею венчанной вступал он в церковь, лишь она была его супругою перед Господом. Другие его жены и наложницы, матери его сыновей и дочерей, молились в храме, чужие мужу своему, перед Богом они были ему чужие…

Красноволосый Лев шел следом за своим питомцем, нес приношения в храм — свечи, кутью — особую кашу поминальную. У церкви теснились оборванные грязные люди с протянутыми руками. Шедшие за князем и княгиней слуги раздавали милостыню. Анка раздавала хлеб и сухари из мешка — от Андрея, своего питомца.

Было чувство полноты души, наслады, почти радостной, когда он молился об упокоении души своей кровной матери, затем — об упокоении детской души сына пестуньи своей, своего брата и первого подданного. Ему казалось, что он чувствует мать, ее доброту и нежность к нему. Но молитва усердная спасала его от слез и душевной боли. Он поднимал глаза, смотрел на икону Богородицы и всей душой предавался ее милосердию. Она не оставит милосердием своим близких его почивших!

Но Андрей не забыл слов Александра о том, что он, Андрей, не сын своему отцу. Но казалось унизительным для себя спросить Александра, зачем сказал такое. И Александр с той поры был с ним так внимателен и добр. Заглаживал свою вину? И кого можно было спросить? Анку? О, как бы она возмутилась и клялась бы, хотя ведь это не по-христиански — клясться- и божиться… А спрашивать о матери такое — значит, память о ней чернить. Даже думать нельзя о матери такое! И он молился еще горячее, замаливая грех таких своих мыслей. Однажды после исповеди спросил священника, осмелившись, можно ли молиться про себя, обычными, не молитвенными словами просить прощения у Господа, молиться за близких, когда не в церкви, не в моленной своей горенке, а просто во дворе, или у печи сидишь, или в постели уже лежишь… Священник дозволил ему так молиться и назвал такую молитву «келейной», так она звалась…

Андрей думал об Александре.

Злой Александр? Да нет, пожалуй. Но вот сказал слова, и будто бы легко обронил, и будто бы всего лишь была это одна даже и не злая, а просто необмысленная шутка… А ведь вот сказал — и болит у Андрея душа, не уходит боль… А быть может, все это — хорошо обмыслено Александром, заранее обдумано?.. Как страшно умен Александр! Вроде бы легкий, даже веселый, а на деле-то он страшный, будто сказочный оборотень, который из человека волком оборачивался… И глаза у Александра такие странные — длинные, и всегда кажутся узкими, и умно прищуренными всегда кажутся. И пальцы у Александра длинные, тонкие, красивые. Пальцы его матери, княгини Феодосии, тоже такие. А у Андрея кисть округлая— лопаткой, и пальцы — с братниными сравнишь — неуклюжие совсем…

Андрей исподволь приглядывался к брату все пристальней. Да, Александр похож на отца. И к отцу стал приглядываться, присматриваться Андрей. Какие они, как обходятся с людьми… И в отце и в Александре удивляло и пугало Андрея это подмеченное им в его наблюдениях странное сочетание дружественности и крайней жестокости. От этого страшно делалось, но и чуть завидно… Как ошеломляли они бояр и служителей этой жестокостью после искренних проявлений дружбы… Но-как это у них получалось? Андрей приглядывался, следил и все равно не мог понять… А и стоило ли пытаться понимать? Надо ли? Не следует ли просто бежать подальше, спасаться от людей таких, как его отец и брат… Особенно брат!.. А куда убежишь, куда спрячешься от родного по отцу брата? Рядом с ним придется править землями, делить и расширять владения…