Страница 127 из 129
– Вы уверены?
– Господи, у нас тут сплошь стены, как из фанеры, слыхать не только звонки, а в какой комнате сколько раз чихнули.
– Значит, к Супрунам?
– Супруны давно померли, дочка их тут жила, Наташа.
За спиной у женщины из глубины коридора послышался плач ребенка.
– Извините, спешу, внучка кричит, – заторопилась женщина, – Наташа уже здесь не живет, разошлась с мужем, он оставил ей свою квартиру, – а сам перебрался сюда. – Ваш трубочист, наверное, к нему…
– К кому?
– К Лагойде, Лагойде! К Юрию Игнатьевичу! – она торопливо захлопнула дверь.
Джума на секунду прикрыл глаза, остро захотелось курить, но не стал. Повернувшись, заспешил по ступеням вниз…
– Что скажете? – Джума, закончив рассказ, посмотрел на Проценко.
– Лагойда! Кульбиты!.. – он покачал головой. – Ты никуда не отлучайся. Бронич выехал на Грудковское шоссе, значит жмет к границе. Я звонил Чеславу, пусть встречает своего земляка на той стороне, а мы с тобой проводим его до самого КПП отсюда. Ты Скорику сообщил о Лагойде?
– Нет еще. Сейчас свяжусь с ним от себя, – Джума встал.
– Давай по-быстрому к себе и бегом вниз, я буду в машине…
– Витюша, кто это висел у тебя на телефоне? Еле дозвонилась, услышал Скорик голос Кати.
– Джума… Ты что-то хотела?
– Ты торопишься?
– Очень.
– Что-нибудь случилось?
– Да.
– Хорошее?
– Не знаю, еще не знаю… Говори, что там…
– Утром, когда ты ушел, а я еще собиралась, приехала твоя мама. Она будет жить у тебя дня два, пока Луша ей квартиру уберет. Так что я от тебя съезжаю. Поскучай. Ну, привет, – она положила трубку.
Но ему было не до этих новостей: его и Щербу ждал прокурор области, у которого сидел начальник УВД…
39
Вечером мне домой позвонил Миня Щерба:
– Я нашел статью твоей сестры из Харькова. Можешь зайти забрать.
– Спасибо. В понедельник зайду…
Получилось, правда, не в понедельник, а во вторник.
– Привет, Артем. Садись, – он откинулся грузным телом на спинку кресла. – Ну что, победитель, торжествуешь, пьешь по этому поводу коньячок? – сощурился он.
– Ладно тебе, Миня, – озлился я.
– Шучу, шучу… Возвращайся в прокуратуру, а я вместо тебя, засмеялся он.
– Поздновато…
– Тоже верно… Ничего, Скорику этот синяк на пользу пойдет. Тут и я немного виноват, правда, я был в отпуске.
– Ты передай ему: будь я на его месте, все делал бы почти так, как и он. Ну, может, чуть мягче, не столь ретиво. В остальном у нас просто разные роли. Ты понял?
– Это я давно понял.
– Что с делом? – спросил я.
– Лагойда на первом же допросе был душка. Без особого усердия со стороны Скорика торопился все признать, выложить свои грехи: как доставал бериллий, кто и где делал фальшивые кольца, сколько получал за услуги от поляка Бронича… Но о поликаувиле, сукин сын, умолчал. А в конце даже улыбнулся: мол, облегчил я душу, гражданин следователь, и готов нести наказание. Правда, осторожно поинтересовался, какой срок ему грозит. Что скажешь? – хитровато сощурился Миня.
– Не люблю я таких торопливых признаний.
– Я тоже. На этом и последующих допросах Скорик ни разу не касался гибели Кубраковой. Так, полувопросы, полубеседы, уточнения каких-то деталей, мелочей, общие слова, прямо тебе светские разговоры. Скорик расслаблял его, как бы успокаивал, иногда вставляя между словесами нужный вопросик. Как-то вдруг спросил: "Юрий Игнатьевич, а где вы были и что делали двадцатого августа? Скажем, в десять утра?" – и дату и месяц Скорик взял с потолка. Сейчас поймешь, почему. Лагойда сперва опешил, а потом у него искренне вырвалось: "Совершенно не помню! Это же было месяц назад! Где тут в нашей суете упомнить. Разрешите спросить: почему вас интересует именно этот день и час?" – Наши польские коллеги проверяют показания Бронича", – придумал Скорик. Дальше опять пошел малозначительный треп. А на последующем допросе, позавчера, продолжая ту же трепотню, Скорик к концу, когда почувствовал, что Лагойда подустал, затеял вроде неожиданный разговор о гибели Кубраковой, мол, какие у вас с нею были отношения, показал очки Кубраковой и между делом сообщил: "Она ведь была сперва оглушена газом из баллончика "Метах". В общем приводил Лагойду в состояние боевой готовности, чтоб у того в каждой извилине появилась Кубракова, чтоб задницу ему бдительность сверлила. Когда Скорик почувствовал, что Лагойда уже в нужной кондиции, спросил: "Юрий Игнатьевич, а утром в среду 16-го июня, где вы были, что делали?" Назвал ему число, день и время убийства. На что расчет? Если наши предположения верны, то Лагойда должен был все время ожидать этот вопрос и, естественно, иметь заготовленный ответ. И он на ходу выпалил: "Сидел дома, зуб у меня разболелся, я даже на работу не пошел". – "Вы уверены, что это было именно в этот день?" – "Абсолютно". "Однако странная у вас память. То, что произошло месяц назад, двадцатого августа, вы запамятовали, а вот в какой день недели, какого числа утром у вас заболел зуб три месяца назад в июне, вы помните. С чего бы это?" – Тут я должен рассказать вам следующее, – закурив, Миня заходил по кабинету. Во время обыска у Лагойды среди всяких бумажек нашли страховой полис. Этот негодяй страховал свою машину. Взглянув на дату, словно уксусу глотнули: 16-е июня, т.е. среда, день убийства Кубраковой! Значит алиби?! И все же Скорик допросил страхового агента, такая бабуля-пенсионерка, подрабатывает. Она страхует его "Жигули" уже семь лет. В тот день, как и договорилась с Лагойдой, пришла к нему в четверть десятого утра. Звонит, значит, в дверь – никто не отзывается. Тут из другой квартиры на лестничной площадке выходит соседка, спрашивает: "Вы к кому?" – Та говорит: "К Юрию Игнатьевичу Лагойде, он ждет меня". – "Не ждет он, еще рано утром уехал". Вторично бабуля из госстраха в тот же день позвонила Лагойде около пяти вечера, он уже был дома, она пошла к нему, оформила полис. Чтоб закрепить это, Скорик допросил соседку. Та говорит: точно, было такое. А на вопрос, откуда у нее уверенность, что это было утром, ведь прошло три месяца, могла забыть, спутать время, сказала: "В начале десятого, когда я уже возвращалась из молочного магазина, женщина эта стояла под дверью и звонила. А занимать очередь за сметаной я ходила в шесть утра, видела, как Юрий Игнатьевич садился в свою машину, отъезжал. Я ему купила бутылку сметаны и молока. Он всегда просит накануне, когда нужно. А в четыре часа занесла ему, слышала, когда он вернулся." Скорик ему это выложил и тут же закончил допрос; пусть понервничает, пусть перед глазами у него попрыгают вопросительные знаки, пусть гадает: а что мы еще знаем? Лагойда на вопрос Скорика среагировал заготовленной ложью. С чего бы? – Миня остановился, загасил окурок и сам себе ответил: – Этого пока мы еще не знаем, но щелочка для интуитивных блужданий появилась. Люблю, когда ловятся на лжи в самом начале! Возможно, конечно, утренний поспешный отъезд Лагойды к нам не имеет никакого отношения… Черт его знает! Хоть бы Агрба привез из Богдановска что-нибудь. Уже неделю сидит там, роет. Не может быть, чтоб кто-нибудь, кроме Омеляна, не видел красные "Жигули", женщину в них и водителя в каскетке. Но на этот раз не Назаркевича.
– Достаточно водителя в каскетке и красных "Жигулей", даже без женщины, – сказал я.
– Тоже правильно, – согласился Щерба. – Если, конечно, в то утро он был там.
– Ты подскажи Скорику, мне неудобно: я почти убежден, что колпачок от газового баллончика Назаркевичу в машину подкинул кто-то свой, кто знал, что правая передняя дверца не запирается, замок сломался дней за десять до поездки Назаркевича в Богдановск. Человек, подбросивший колпачок, должен был также знать, где обычно Назаркевич держит машину. Таких два места: у дома и на стоянке возле института. Поговорите с Назаркевичем, выясните круг лиц, знавших о поломке замка. Их не может быть много, ну три-четыре человека.