Страница 33 из 55
Пришли как-то шефы в апреле рассказать ребятам о В.И. Ленине и его соратниках. Сразу протягивают тетрадку, в которую я должна поставить отметку. Рассказывают безграмотно, нелогично, допускают фактические ошибки. Так и выглядит работа не для души, а для галочки. Второклассники слушают их вежливо, не шумят, в трудные моменты деликатно приходят на помощь: то поправят в фактах, то мысль правильно сформулируют, то дополнят. И ещё подбадривают и успокаивают. Шефы до конца не договорили, засмеялись:
— Да ну, хватит. Они больше нас знают о Ленине.
— А вы хотите знать? Приходите к нам почаще.
Не пришли…
А знают мои дети о В. И. Ленине действительно много, более того, воспринимают его как живого и близкого человека. И это несмотря на полное отсутствие каких бы то ни было стендов. Или благодаря этому обстоятельству.
«Застендованность» школы — это какая-то болезнь. Порой страсть к увешиванию стен стендами и плакатами доходит до абсурда. Во время зимних каникул на одном из заседаний, главная цель которого — не допустить, чтобы учитель, хотя бы в каникулы, остановился и поразмышлял о детях, о своей работе, нам рекомендовали (попробуй не: выполни рекомендацию!) сделать:
1) стенд к знаменательной дате;
2) стенд к еще одной, менее знаменательной, дате;
3) классный уголок (то, что в нем обязательно должно быть, займет половину стены);
4) календарь природы и труда;
5) уголок чтения;
6) экран соревнования;
7) уголок «Учись учиться»;
8) уголок «Сегодня на уроке».
И т. д.
При самых скромных подсчетах все это великолепие займет все стены, окна, дверь и даже часть потолка.
Закончив перечисление всех деталей «правильного оформления класса», мудрые методисты посоветовали нам не загромождать класс стендами, ибо детей ничто не должно отвлекать на уроке.
Ещё нас обязали оформить кучу альбомов по разным темам: собирание, вырезывание и приклеивание картинок, оказывается, со страшной силой воспитывают детей.
Польский поэт С. Лец говорил, что всегда найдётся эскимос, который напишет инструкцию для жителей Конго о том, как уберечься от жары…
У нас стендов не было: я их постепенно из класса выживала, несмотря на их бурное сопротивление. Были только цветы на стенах и выставка рисунков. Но зато с полной нагрузкой работала магнитная доска. И папки в шкафу не пылились. Все необходимые материалы были перед детьми. Они вызывали большой интерес, рождали споры, обсуждения. Но как только материал переставал работать, я тут же его убирала. Ведь если то, что ты уже усвоил, продолжает торчать перед глазами, продолжает воздействовать насильно, оно становится источником недовольства и раздражения. Действует, но уже со знаком «минус». А я не могу допустить, чтобы фотографий, репродукции картин выдающихся художников, рассказы о Революций, о Победе, о замечательных людях мозолили детям глаза, вызывали негативную реакцию. Каждая такая встреча должна быть праздником.
Высокие комиссии подобными материями не интересовались. Их занимал только один вопрос: сколько стендов? И доказать свою правоту было невозможно, меня просто не слушали. Точка зрения комиссий поражала монументальностью: есть инструкция, всё, что в ней написано, хорошо, всё, что ей не соответствует, плохо. Со всеми вытекающими последствиями: нарушает… не выполняет… проявляет аполитичность. Поговорить про творческий подход можно, на этот счёт тоже есть инструкция. Поговорить, но не более. Но ведь тут и творчества-то никакого нет, обыкновенный здравый смысл.
Вообще такой уровень руководства школой и контроля просто пугает. Любой чиновник при малейшей опасности начинает кричать, что вы обижаете — уже обидели! — Советскую власть, хотя вы всего лишь щёлкнули его, чиновника, по носу. Методика, раздувшись от сознания своего величия, претендует на вселенскую мудрость и пытается уверить нас в том, что всё знает наперёд, всё, что может произойти, давно предусмотрела и даже выдала рецепт: принимать по две беседы три раза в день. То, чего нет в методике, не существует. Даже если находится перед глазами.
Самое первое столкновение с методистом запомнилось мне надолго. Она, посмотрев урок изобразительного искусства, отметила его положительные стороны, но сделала и замечание:
— А вот эти картинки надо убрать.
— Почему?.. Это же «малые голландцы», а мы на уроке…
— Они давно устарели, — безапелляционно заявила она. — Детям надо что-то яркое, современное.
С годами я закалилась и научилась выслушивать перлы, даже не пошатнувшись: «Планы у вас слишком короткие. Надо писать подлиннее», «Каждый учитель обязан внести два предложения для реформы. К понедельнику».
Смысл работы любого проверяющего (за редким исключением) — заставить учителя не думать. Не думать, почему на деле-то получается совсем не то, что планировали: изо всех сил формировали активную жизненную позицию — получился нахал и эгоист, воспитывали патриота — получился циник… Почему? Почему нарастает разобщённость между людьми и между поколениями, и не просто разобщённость — отчуждение? Почему растёт пустота внутри человека? В чём причины? Как исправить?
И если уж начал думать, волей-неволей приходится идти против инструкций. Не пойдёшь же против себя!
Вместо предписанной нам игры-путешествия «Октябрята по стране Октября», которую мне даже неудобно предлагать детям по причине её немотивированности, ребята вызвали меня на обсуждение фильма… «Убийство на улице Данте» (посмотрели по телевизору, хотя фильм, откровенно говоря, не рассчитан на второклассников — тем усерднее они его смотрели). Дома фильмы, как правило, не обсуждаются. Посмотрели и разошлись. Детям многое остаётся непонятным, а кое-что они понимают неправильно. Думаю, что их нужно вводить в мир взрослых проблем тогда, когда они в него «стучатся». «Малы еще, не поймут» — это несерьёзно. Всё поймут, и правильно, если проблемы, их волнующие, прокомментированы в соответствии с возрастом, но честно и без скидок на возраст.
После «нечаянного» просмотра фильма у детей появилась масса вопросов, на которые они не получили ответов. «Малы…» Но невозможно запретить думать. Вот они и думают, кто как умеет. В общем, сориентировались правильно. Из высказанных мнений получилось общественное. Проверяю взгляды на прочность:
— В чем вы обвиняете сына? Ведь он же сам не убивал, он просто был рядом. Значит, он ни в чём не виноват.
Буря эмоций. Доказывали мою неправоту, помогая друг другу формулировать мысли, искать доказательства в сегодняшнем дне, в том, что нас окружает, в поступках вроде бы пустячных, но одного порядка с предательством, подлостью.
Потом созрела проблема вещизма, потребительства. Сообща выяснили, что самое-то дорогое как раз и не купишь ни за какие деньги. Можно ли купить мать, друга? А достоинство, уважение людей? Можно ли купить поделки, которые подарили мне Старшие: красивые закладки для книг, игрушки, дощечки с выжиганием, рисунки, игольницы, шкатулки, модель корабля, тетрадь стихов, богато иллюстрированную самими авторами? Это вещи уникальные. В них вложены труд и любовь. Они бесценны, как бесценны воздух, вода, земля, лес. Но есть люди, которые этого не понимают. Они гоняются за вещами, которые дорого стоят на рынке или в магазине, и безобразно относятся к тому, что даётся даром. Такие люди транжирят воду, загрязняют реки и воздух, вырубают леса, отравляют землю ядохимикатами, не задумываясь о том, что будет дальше. Такие люди забывают родителей и бросают детей, они не умеют ни любить, ни дружить. Им кажется, что главное — достать побольше дорогих вещей: хрусталя, ковров, золота, тогда и придёт счастье. Но вот всё купили, а счастья нет. Почему?
Казалось бы, поговорили и забыли, опять нас одолели сиюминутные дела и хлопоты. На самом деле не так. Проблема прокручена на рациональном и эмоциональном уровнях, ушла вглубь перевариваться и зреть. И впоследствии повлияет на мысли и поступки, даже если ребёнок и не вспомнит об этом разговоре. Но для этого всё, о чем мы говорили, должно быть правдой, подтверждаться всем строем жизни коллектива.