Страница 73 из 87
- Как мог я, владыка! Благослови.
Они сели в креслица у стола. Молодой чернец поставил перед ними глиняную чашку с мочеными яблоками, деревянный поднос с горячими лепешками и мисочку с пахнущим медом.
- Мёд-то, сыне, с моей борти. Видал у оконца колоды? В зиму поднял на стойки от мышей - шалят. Да утеплил, чтоб мороз не пощипал божьих тружениц. Вот уж чудно устроены: себя кормят и нам подают. Живут по Священному Писанию.
- Людям бы так.
- Люди, великий князь, те, какие по Божьим заповедям живут, а иные предали их забвению.
Князь Андрей Александрович вздохнул:
- Воистину, владыка, и я в том повинен.
- Поступки свои сам суди, а что Господь скажет на своем суде, никому не ведомо. Человек о конце жизни мыслить должен, помнить о нём.
Князь печально усмехнулся:
- Ты, владыка, будто в душу мою заглянул. О том накануне думал.
Епископ подвинул князю яблоки:
- Отведай, великий князь, они хоть и мелкие, да сочные. Так, сказываешь, о смерти думал? Навестило тебя…
- Приходило такое. А еще о суете мирской.
- Ты дела свои государственные к этим думам примеряй… Слышал, княгиня в монастырь удалилась.
Андрей Александрович кивнул.
- Не печалься, она Господу жизнь свою вручила.
- Я, владыка, смирился.
- Ты, великий князь, еще гордыню свою смири. Как пастырь говорю тебе.
- Во мне ли гордость? Епископ прищурился:
- Я ли не вижу? Соразмеряй поступки свои, великий князь.
Исмаил помолчал и продолжил:
- А беды наши в княжьих сварах. Князья русские, родство презрев, сабли и мечи обнажают. - Добавил с огорчением: - Все, все от старейшин земли русской зависит, а они пакости друг другу творят. - С укором покачал головой: - Позабыли, что и Мономаховичи корнями от Ярослава Владимировича.
- Винишь? Я ль один, сам признаешь.
- Ты, великий князь, им в отцы дан. Отчего съезд не созвать да полюбовно разойтись? Я однажды чай, не забыл? - едва вас утихомирил. Вы уж готовы были мечи в ход пустить. А ханский посол на вас смотрел да посмеивался. Ордынцам ваша брань ровно мед.
Исмаил постучал ногтем по мисочке…
Покинул великий князь епископа, когда тьма над Сараем сгустилась. Из-за Волги дул ветер, гудел заунывно, будто волчья стая. Пока до караван-сарая добрел, ни одного человека не встретил. У самых ворот татарин к нему приблизился, промолвил:
- Великий князь, от царевича я. Завтра к хану тебя поведут, смирись и раболепствуй.
Сказал и удалился, а Андрей Александрович шубу скинул и всю ночь у жаровни просидел, одолеваемый мыслями. Гнетет его все, и потолок каморы словно еще ниже опустился, давит, ровно крышка гроба. Даже войлочный шатер, в котором великий князь будет отдыхать, возвращаясь из Орды, покажется ему хоромами по сравнению с этой затхлой берлогой.
В столице Золотой Орды русским князьям было не велено ставить шатры, им определялось жить в караван-сарае. Одному отцу, Александру Невскому, хан Берке в знак своего расположения к храброму князю дозволил разбить шатер поблизости от дворца.
Тускло мерцал каганец, чадил, за стеной похрапывали гридни. Сон не морил князя. Он вышел во двор. Высоко холодным светом горели крупные звезды. В темноте не видно Сарая, ни огонька. Где-то там, у самой Волги, ханский дворец… О чем спросит Тохта князя Андрей, в чем винить станет?
Почувствовав, как мороз лезет под суконный кафтан, князь возвратился в камору…
Долгая и утомительная ночь. Но вот рассвело, сквозь дверную щель пробился свет. Гридин внес в камору кувшин с водой, деревянную бадейку. Слил, подал льняной рушник.
Ел великий князь нехотя. Медленно жевал хлеб с куском вареного мяса, запил хлебным квасом и принялся ждать, когда за ним придут.
Во внутреннем дворике ханского дворца его подвергли унизительному досмотру. Заломив руки, проверили, не несет ли русский князь оружия. После он оказался в полутемных сенях, где теснилась верная ханская стража. Здесь великому князю велено было снять шубу и шапку. Начальник караула провел его через первый зал, где толпились те, кто не удостоился чести стоять у ханского трона.
Сколько раз бывал во дворце князь Андрей Александрович и всегда испытывал дрожь в коленях.
Два суровых богатура, положив руки на рукоять сабель и скрестив копья, замерли у двери. Там за ней, на высоком помосте, восседал тот, кого на земле сравнивали со Всевышним.
Прежде чем Андрею Александровичу предстать перед светлыми ханскими очами, в зал внесли дары великого князя. Как воспримет их Тохта?
Наконец стража отбросила копья, кто-то невидимый распахнул перед русским князем двери, и он вступил в зал. Теперь ему предстояло сделать несколько шагов к трону и, рухнув на колени, поцеловать пол, по которому ступали ноги Тохты.
Никого не видели глаза князя Андрея: ни нойонов, теснившихся по правую и левую руку от трона, ни стоявших у стены царевичей и мурз, весь он был во власти маленького и тщедушного человека, который восседал так высоко, что казался вознесенным к самому небу.
Стоя на коленях, князь Андрей Александрович услышал тихий, скрипучий голос:
- Отвечай, конязь, отчего скудеет земля русичей?
- Великий и могучий хан, твоя власть над всей поднебесной. Земля, какую доверил ты мне, не скудеет, и ты в том убедишься, когда пришлешь своих баскаков собирать выход.
- Но отчего не повинуются тебе удельные конязи? Может, постарел ты, конязь, и надо отобрать у тебя ярлык?
- Великий хан, я слуга твой верный и дышу, пока ты мне это позволяешь.
Тохта откинулся на спинку трона, рассмеялся мелко, и в угоду хану в зале захихикали. Но вот Тохта подался вперед, и все замерли. Глаза у Тохты злые и голос резкий.
- Ха! - выдохнул он. - Ты, конязь, тявкаешь, как щенок.
В словах хана князь Андрей учуял скрытую угрозу, и дрожь снова охватила его.
- Великий и могучий хан…
- Ты, конязь, мыслил, я дам тебе тумены и мои воины накажут тех урусских конязей, какие не слушают, что плетет твой язык? Но я не дам тебе богатуров: зачем мне разорять свой урусский улус? Убирайся, я подумаю, держать ли тебя великим конязем…
Боярин Ерема поджидал князя у дворцовых ворот и по тому, как, потупив голову, Андрей Александрович вышел, понял: хан принял великого князя сурово.
Ничего не спросил боярин, молчал и князь. Только войдя в камору караван-сарая, промолвил:
- Миновало бы лихо… Коли казнят меня в Орде, тело мое домой везите. Не во Владимир - в Городец, где был отцом на княжение посажен.
- Эк заговорил, великий князь. Бог даст, все добром кончится.
- Суров был хан, суровым и приговору быть. И чем не угодил я хану? Ответь, боярин.
- То одному Богу ведомо. Но, мыслю, ежели бы Тохта намерился казнить тебя, он бы приговор там и объявил. Ты на Русь великим князем явишься, не лишит тебя хан ярлыка.
- Красно говоришь, боярин Ерема. Коли ворочусь, ярлык сохранив, поплачутся у меня Даниил и Михаиле.
Ерема поддакнул:
- По всему, так. Нет у меня веры ни Москве, ни Твери, но и Федор Ярославский чем лучше? Чай, не забыл, как он повел себя, когда ты его на Переяславль позвал?
- Настанет и его час. В том разе Федор на Данииловы посулы купился.
- Прежде за московским князем хитрости не водилось.
- То прежде…
- От боярина Селюты слыхивал, княжич Иван и разумен, и храбростью наделен.
- Племянник Иван еще молод.
- Аль у волчонка нет зубов? Брать надобно, пока у него оскал, а как заматереет, горло перережет.
- Ранее Юрия должно к рукам прибрать. О-хо-хо, послал Бог племянников.
Ерема спрятал ухмылку в бороде лопатой:
- Яблоко от яблони далеко ль катится?
- И то так.
В камору заглянул гридин:
- Великий князь, к тебе царевич. Отстранив гридина, Дюденя ворвался в камору:
- Радуйся, князь Андрей, хан тебе жизнь даровал и ярлык за тобой оставил.
Великий князь перекрестился: