Комплекс полноценности

– Ну, дети, поможем родителям.

– На суше, – детская толпа не могла скрыть своего восторженного превосходства.

– А ведь действительно – на суше. Вылезают осенью из воды и в норах зимуют, – облегченно зашептались взрослые. Напряжение спало.

– Теперь мы споем вам нашу любимую песню.

Дети выстроились в неровный полукруг. Девчонкам, как всегда, не хватило места, и большинство из них оказалось за спинами юных джельтменов. А те гордо выпячивали грудь и готовились каждый к сольному выступлению. Опять заиграло фортепиано, и нестройный, но азартный детский хор заголосил:

Во мне еще бродил хмель. Пьяная сентиментальность закипала в глазах, но я сдерживался.

– А теперь, под конец нашего праздника, выступит Аня.

Вперед вышла худенькая девочка в голубом платье и с огромным белым бантом на голове. В зале зазвучал тонкий голосок, трепетавший, как крылья пойманной бабочки:

Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко.

Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь…

Сил моих больше не было, и я выскочил на улицу…

Я вернулся, когда дети уже одевались. Подошел к Ане.

– Ну что, дщерь моя, ты готова?

– Готова, – она умудрилась сама застегнуть тугую верхнюю пуговицу и завязать шарф, – пошли.

Мы вышли из детского сада на свежий воздух. Сквозь густеющие сумерки отрешенно падал первый снег. Аня вложила в мою руку свою теплую ладошку, и мы пошли медленно и степенно, беседуя на разные темы.

– Ты знаешь, я сказку придумал, – сказал я, – только она для взрослых.

– А я уже взрослая? – ревниво спросил ребенок.

– Ну, можно так сказать.

– Тогда рассказывай, – дети очень любят повелительное наклонение.

– Жил-был один дяденька, – начал я.

– Как его звали? – сразу же перебила она.

– Допустим, Василий. Но ты не перебивай, а то я собьюсь. Однажды случилось так, что у него оказалось очень много денег. Ему нужно было купить машину, шубу для жены и мороженое детям.

– А сколько детей?

– Одна дочь, и звали ее – Даша, – я попытался предвосхитить следующий вопрос, но не угадал.

– Сколько ей было лет?

– Пять с половиной. Не перебивай, пожалуйста.

– Как мне, – удовлетворенно сказала Аня, – рассказывай дальше.

– Но Василий вместо этого нашел номер телефона и позвонил в Швецию своей любимой женщине.

– У него же жена была. Как это – еще любимой женщине. Разве можно любить сразу двух женщин?

– Аня, сложные вопросы задаешь, – я задумался над этой проблемой и над тем, как объяснить ребенку, что можно любить двух женщин сразу, и что это довольно часто происходит в жизни, – понимаешь, вторую он любил отвлеченно, как писательницу. Ее звали Астрид.

– Знаю, знаю. Она «Карлсона» написала, – ребенок оказался памятливым, а я поспешил поскорее уйти от скользкой полигамной темы.

– Правильно. Так вот. Василий позвонил в Швецию. Он очень волновался, потому что плохо говорил по-английски, но все равно сумел ей сказать, что совершенно случайно в Стокгольме будут проездом два лучших в мире поклонника Карлсона. – он и его дочь. И их пригласили в гости.

Мы медленно приближались к магазину.

– Ты водки сегодня не будешь покупать? А то мама говорит, что тебе нельзя, – забеспокоилась Аня.

– Если нельзя, но очень хочется, то можно, – ловко вывернулся я. Ребенок, не вооруженный пока знанием формальной логики, промолчал.

– И они поехали в Стокгольм. По дороге они ели мясные тефтельки и торты со взбитыми сливками. Василий купил Даше красный зонтик, чтобы их узнали.

– Все правильно, так в книжке написано, когда Карлсон был ведьмой.

– Аня, опять перебиваешь. Они приехали и пошли в гости. Астрид Линдгрен приняла их хорошо, угостила горячим шоколадом с плюшками. Но беседа сначала не клеилась. Все чувствовали себя немножко скованно. Но потом Даша подошла к Василию и тихонько что-то спросила на ухо. И знаешь, писательница хоть и старенькая такая, тут оживилась и сразу захотела узнать, что сказала русская девочка.

– И что же она сказала? – спросила Аня озабоченно.

– Она захотела узнать, как сократительно-вежливо звали Карлсона в детстве и где стояла его кроватка.

Я замолчал. Мы прошли несколько шагов в тишине, только лед похрустывал под ногами. Наконец я не выдержал:

– Ты поняла что-нибудь?

– Поняла, – задумчиво ответила Аня.

– И что же ты поняла, – прорвалась ненужная, взрослая ирония.

– Я теперь знаю, почему, когда ты мне читал про Карлсона, то сначала было так смешно, а потом стало печально…

Есть в мире специальные люди, которые не боятся времени. Своими делами они замыкают его на себя, и остаются в памяти навсегда. Они совершают подвиги, возводят прекрасные храмы, делают какие-то открытия. Но совсем немного тех, чей храм – любовь. Души их ласковой и печальной улыбкой встречают каждое новое поколение. Они допущены к колыбели…

Декабрь 1999 г. – январь 2000 г.

Sectio

Луч от луны мерцающим пятном

Лег на пол, накрест рамой рассечен.

Века прошли, но он все так же млечен

И крови жертв не различить на нем.

Толик.

Табачный дым густо висел в небольшом помещении пивного павильона. В нем бессмысленно бродили, порой сталкиваясь, странные люди со счастливыми лицами. Разнообразие публики умиляло, являя собой точный образ населения непредсказуемой северной страны. Вечный, как Агасфер, интеллигент в берете, очках и бородке, печальные послекризисные бандиты в сопровождении своих подбандитков, мелкие коммерсанты, обсуждающие очередную сделку типа «сунь-вынь», подтянутые кшатрии в мундирах, крикливая урла, студенты университета и испуганные школьники – все они мирно сосуществовали, сплоченные добрым пивным опьянением. Маловато было женщин и детей. Напрочь отсутствовали депутанги, будучи по-прежнему страшно далеки от народа. Возникавшие порой ссоры быстро гасли, а водка, взаимно подливаемая в пивные кружки, делала недавних врагов почти друзьями. Сквозь негромкий гул голосов доносились обрывки фраз и создавали знакомую, слегка безумную атмосферу повседневной русской жизни:

– Почем голдяру брал?

– Я порву тебя, как газету «Правда»…

– У негритянок губы цвета орегано…

– Люблю проводить время в обществе быстро пьянеющих от дешевого вина женщин…

– Бога нет, и я сейчас это легко докажу. Иисус кто был? Правильно – еврей. А мы кто? Православные. Значит, Бога нет…

За изрезанным надписями массивным деревянным столом у самого выхода сидели двое, по виду – студенты. У одного из них самой выразительной деталью лица был нос – большой, хрящеватый и какой-то хищный. Весь остальной его облик был настолько обычен, что вызывал зевоту. Лишь присмотревшись внимательно, можно было заметить тяжелый взгляд маленьких, глубоко посаженых глаз из-под припухших верхних век. Его звали Толик. Второй – веселый, полнокровный толстяк, был достаточно красив, но какой-то слегка женственной красотой. Округлая фигура, большая, правильной формы голова, толстые руки – эдакий кустодиевский красавец. Даже окладистая русая борода не избавляла от этого двойственного впечатления – при взгляде на его сочные, пухлые губы в окружении густой растительности возникала невольная ассоциация – вульва. Даже кличка у него была не мужская – Зина, хотя ясно, что образована она простым сокращением его украинской фамилии – Зинко.

– Слушай, давай на судебку завтра не пойдем, – Зина взял в руки вяленого леща и ловко, одним движением, открутил ему голову.

– Как не пойдем? Идти нужно. Зачет все равно сдавать придется. Не примут без этого, – задумчиво ответил Толик, потягивая пушистое сверху пиво.