Город

Потом его слуха достиг негромкий шелестящий звук, и он снова приподнял голову. Сперва он решил, что увидел мираж вроде тех, что рождают пески южных пустынь: в желтом трепещущем свете к ним плавно скользила фигура в длинном плаще с капюшоном. Воинские рефлексы Бартелла отказались срабатывать. Он так и лежал, совершенно беззащитный, и лишь смотрел, как приближается незнакомец. Тот подошел и остановился над ними. Из-под края плаща выглядывал кончик меча. Бартелл вяло подумал: «Надо бы двигаться, оборонять себя и девчушку…» Увы, сейчас он ровным счетом ничего не мог.

– Ты не умер, – произнес бесстрастный женский голос.

Мокрые камни отозвались едва различимым эхом. Бартелл даже не понял, было это простой констатацией факта или его хотели подбодрить.

– Нас наводнением накрыло, – пояснил он и, еще не договорив, сообразил, что объяснять не было никакой нужды.

Женщина молча стояла над ним. Ее присутствие вселяло смутное беспокойство. Бартелл с трудом приподнялся и сел. Все тело отозвалось болью, спину так и ломило.

– Девочке надо бы сухую одежду, – сообщил он женщине. – А еще накормить и чистой водички попить.

– Уверена, ты прав, – невозмутимо произнесла незнакомка после паузы. – Но мне-то ты зачем это говоришь?

Искра досады пробилась в груди, одолев даже изнеможение. Нечасто нынче с ним такое бывало.

– Живущие здесь бедолаги – отбросы Города. Однако, поверь на слово, голубушка, никому из них не понадобилось бы объяснять, что едва не утонувшему ребенку требуются еда, питье и тепло! Если ты сама не можешь оказать этой девочке помощь, так отведи нас к тому, кто на это способен!

Вырвавшиеся слова показались слишком высокопарными даже ему самому. Девчушка расплакалась, и Бартелл с отчаянием понял, что напугал ее.

Женщина взирала на него все так же бесстрастно:

– Здесь не рынок, не сиротский приют и не больница, старик.

– Верно. – На сей раз Бартелл сдержался. – Но ты сама, как я погляжу, вовсе не голодаешь, и здесь у вас явно какое-то хозяйство налажено. Никогда не поверю, что у вас не найдется для этого ребенка миски с едой! Неужели я слишком много прошу?

– С чего ты взял, будто здесь у нас что-то налажено?

– С того, что в любом другом месте Чертогов факел, оставленный без присмотра, мигом сопрут. – Он кивнул на стены. – Здесь явно присутствует власть, причем такая, что пользуется уважением.

– Что ж, хорошо. – Незнакомка кивнула. Капюшон бросал глубокую тень на ее лицо, не давая рассмотреть черты. – Идем, дитя.

Она повернулась и заскользила прочь мимо разрисованных птицами стен.

Девочка оглянулась на Бартелла. Тот ободряюще улыбнулся ей, и его подопечная последовала за женщиной, то и дело оглядываясь через плечо. Почему ее взрослый спутник не двигался с места?

Когда они скрылись из виду, Бартелл снова сделал усилие и сел, с изумлением убеждаясь, что все кости целы. Поднявшись на ноги, он подошел к краю потока и не торопясь, с наслаждением облегчился. Это простое деяние необыкновенным образом подняло его дух. Потом он направился следом за девочкой и женщиной в плаще.

За пределами факельного круга его снова поглотила непроглядная темнота. Бартелл долго смаргивал с ресниц грязь, но потом все же разглядел впереди бледное зарево. Свет сочился сквозь арку по правую руку. Там обнаружились способные запираться ворота, которые сейчас стояли открытыми. Бартелл миновал их и шел на свет, пока не достиг круглого помещения. Здесь вместо резкого факельного господствовал мягкий свет множества свечей. Бартелл прищурился. Кругом горели десятки фитильков. Каменные колонны подпирали своды. Их навершия были выполнены в виде сидящих птиц, словно наблюдавших за тем, что происходило внизу. Помещение казалось очень древним. Взгляды каменных птиц были ощутимо тяжелыми.

Девочки он нигде не приметил, а вот женщина сидела у края просторного деревянного стола. Теперь ее капюшон был отброшен, волосы в свете огней переливались густой медью. Лицо оказалось довольно молодым, но опыт уже проложил морщинки в углах глаз – кстати, фиалковых. На коленях женщины лежал обнаженный меч.

– Что это за место? – спросил Бартелл.

– Жители называют его чертогом Назирающих. Они боятся сюда приходить. Испытывают страх передо мной и такими, как я.

И ее рука этак невзначай опустилась на рукоять меча.

В глазах Бартелла это вовсе не прибавило ей очарования.

– Если тут у вас все вроде тебя, – заметил он, – жители, полагаю, больше страшатся острых языков, а не клинков.

– Ты просишь о гостеприимстве и тут же берешься оскорблять меня? – Женщина нахмурилась.

Он обвел комнату глазами, отказываясь обращать внимание и на ее слова, и на меч. Стол здесь был не единственный, и на втором красовался кувшин воды и плошка с мясом и пресными лепешками. В желудке немедленно заурчало. Бартелл отвел глаза, старательно изображая полное равнодушие. Нет уж, лучше он совсем с голоду сдохнет, чем унизится перед этой паршивкой!

– Больно ты чувствительная, – заметил он миролюбиво. – Чуть что, сразу в бутылку лезешь. Будь ты в моем воинстве, я тебе ножичек для фруктов не доверил бы, а меч и подавно!

Женщина подхватила меч и спрыгнула со стола, но тихий голос остановил ее:

– Индаро…

Бартелл оглянулся. В узком арочном проходе, наполовину скрытом стенной шпалерой, стояла еще одна незнакомка. Ее длинные волосы были льдисто-белыми, лицо избороздили морщины. Подобно Индаро, она была облачена в плотно облегающий кожаный камзол. Но если на молодой женщине были еще и кожаные штаны, подходящие всаднице, то седовласая предпочитала длинную полночно-синюю юбку и блестящие башмачки. Плечи женщины укрывал коричневый плащ, на груди поблескивало серебро.

– Он прав, девочка моя, – сказала она. – Ты слишком обидчива.

Индаро ничего не ответила. Женщина кивнула ей, и та тихо вышла. Когда Индаро скрылась из виду, седовласая снова заговорила, обращаясь уже к Бартеллу:

– Будь она в твоем воинстве, полководец, она погибла бы уже давным-давно.

Бартелл ощутил, как напряглось что-то в груди. При всех ужасах и лишениях жизни в Чертогах он успел привыкнуть к существованию в качестве никому не известного пожилого человека… никем более не преследуемого…

Женщина подошла к столу, налила стакан воды и протянула ему. Она была рослой и очень изящной. Бартелл поневоле принялся гадать: да кто же она такая, во имя всех богов льда и огня?

– Я тебя знаю? – спросил он вслух.

– А разве нет? – Она глянула на него с любопытством. – Я – архивестница Винцер. А ты как называешь себя?

– Бартеллом, – помедлив, выговорил он.

– Хорошее имя, – одобрила она. – И достаточно распространенное. Особенно среди наших военных.

Повернувшись, она взяла блюдо с едой и протянула ему. Бартелл ухватил лепешку и запустил в нее зубы. От вкуса и аромата у него чуть голова не пошла кругом. Он взял стакан и медленно отпил глоток.

– Архивестница… Это имя я знаю. – Бартелл мысленно проклял свою дырявую память. Обрывки воспоминаний клубились, рассеивались, возникали и исчезали, точно вихри поземки на льду. – Кто ты, госпожа? И почему живешь здесь, в сточном подземелье?

– Я здесь не живу! – бросила она резко. – Наведываюсь.

Бартеллу вдруг до смерти надоели все эти высокомерные женщины. И какая ему, спрашивается, забота, что они подумают о нем? Он придвинул плошку, уселся за стол и принялся есть, уже не скрывая, насколько проголодался. Седовласая тоже села. Пока он уничтожал лепешки и мясо, оба молчали. За едой Бартелл осушил два больших стакана воды. Она казалась ему утренней росой на траве.

А потом, перестав обращать внимание на молчаливую архивестницу, он закрыл глаза и откинулся на высокую спинку кресла. В голове определенно прояснилось. Он позволил себе задуматься о двух других детях. Своих сыновьях. Они махали ему руками, стоя в залитом солнцем садике, когда он попрощался с ними в самый последний раз. Йорон, старшенький, вертел над головой деревянный меч, который он, отец, как раз в тот день для него вырезал. Малютка Карел тоже вовсю махал ручонкой, следуя примеру старшего брата, но, конечно, не понимал, что происходит. Вот он заметил щенка, выбравшегося из гнезда, и забыл обо всем. Снежка, белая борзая сука, уже спешила с того конца садика – присмотреть за своим малышом. Таким и запомнил Бартелл младшего сынишку: Карел обнял пухлыми ручонками долготерпеливую суку, думать забыв про отца…