Страница 85 из 113
— Прошу принять к сведению, господа генералы: Троцкий всерьез взялся за создание сильных крупных кавалерийских соединений. С этим придется считаться.
— Задавим их в колыбели, Антон Иваныч, — вмешался Шкуро. — Пошлите мой корпус к Царицыну, и детище Троцкого погибнет.
— Для того чтобы разбить какого-то Буденного, достаточно нашего Первого Кубанского корпуса, — возразил начальник штаба армии Врангеля Юзефович, сам барон отсутствовал из-за болезни, но, наверное, просто не хотел встречаться с соперником Деникиным.
— Вы оба правы, господа. Каждый на своем месте будет участвовать в разгроме врага. Мы с Иван Палычем советовались…
На генералов, обычно участвующих в военных советах, этот оборот речи Деникина действовал как сигнал тревоги: они с Романовским уже все решили придется выполнять то» что прикажут.
Корпусу Шкуро, сосредоточенному в районе Лебедина, поручена защита Белгорода. К нему соответственно необходимо перебросить корпус и быть готовым ударить во фланг наступающим войскам Восьмой красной армии. Кутепов наносил упреждающий удар за два дня до начала наступления красных в направлении Старого Оскола.
— Дайте и мне приказ на упреждающий удар, Антон Иваныч, — попросил Шкуро. — Я их до Воронежа погоню.
— Ваш план хорош, Андрей Григорьевич, но мы с Иваном Павловичем придумали другой неожиданный и многообещающий маневр, — и Деникин улыбнулся, как удачливый фокусник. — За четыре дня до начала наступления красных 10 августа Четвертый Донской конный корпус генерала Мамонтова прорывает фронт красных в стыке между Восьмой и Девятой армиями в районе Новохоперска и двигается в глубь красного тыла Тамбов — Козлов!
— И до Москвы! — воскликнул Шкуро.
Генералы улыбались, вздыхали, рассматривали карту.
— Надо ставить войскам реальные задачи, — сказал Юзефович.
— Но ведь до самой Москвы там нет серьезных воинских частей.
— Мы с Иваном Павловичем об этом думали и считали. У Мамонтова всего шесть тысяч сабель и три тысячи штыков. Есть двенадцать орудий, семь бронепоездов на линиях, три броневика. До Тамбова сто пятьдесят верст. За время движения колонны Мамонтова красные успеют собрать крепкий заслон. Конечно, благоприятная обстановка и там и здесь на фронте может позволить дальнейшее продвижение. Мы с Иваном Павловичем…
Шкуро был охвачен азартом — это он должен вести свой корпус на Москву. Он удачлив и опытен. Он славирует, как выразился Май-Маевский. Он сделает это и без Деникина, который с Иваном Павловичем. Дикое беззаветное волчье стремление мчаться вперед, рвать, рубить врагов и скакать до самой Белокаменной уже рождало мысли о том, как построить корпус, где прорвать фронт, какими проселками обходить большие города — сейчас время сухое, август… Выйдя в зал, пронизанный солнцем, падающим в большие окна, нашел тень, он остановился, глядя в сад с цветущими розами, представляя движение своего корпуса по узким лесным и степным дорогам в несколько колонн. Нельзя коннице ввязываться в бой в лесу, надо вырываться в степь и там рубить противника в капусту.
Из соседнего кабинета вышел генерал-майор Плющевский-Плющик[65], считающийся генерал-квартирмейстером штаба, но Шкуро знал, что тот руководит специальной контрразведкой. Встречались не раз, и с ним говорить было не опасно.
— Хорошо, Андрей Григорьевич, что я вас встретил, а то уж хотел шифровку давать. Ничего особенного пока нет, но имеются подозрения, что кто-то из ваших штабных работает на противника. У красных много знают о вашем корпусе. И о вас. Передвижения, численность… Присмотритесь сами, поручите своим контрразведчикам.
— Найду и повешу, Юрий Николаевич. А вас я хочу спросить, что вы скажете о моем плане броситься сейчас на Москву, на свой страх, невзирая на запрещение главнокомандующего.
— Скажу, что не надо. Об этом говорилось у главнокомандующего. Он и Романовский обсуждали возможность такого шага с твоей стороны и решили, что в этом случае ты будешь немедленно объявлен государственным изменником и предан полевому суду даже в случае полного успеха.
Сказанное дало повод Шкуро всю оставшуюся жизнь строить предположения: не подчинись он и пойди на Москву, вся история России могла быть написана иначе, и его жизнь была бы другой.
Неужели всему причиной мелочные расчеты? Поход на Москву не начинали, пока Колчак не оказался за Уралом. Неужели боятся, что в Москву ворвутся казаки, а не Антон Иваныч на белом коне.
Вернувшись в кабинет, где Деникин что-то обсуждал с Юзефовичем, Шкуро обратился к главнокомандующему по-простецки:
— Извини, Антон Иванович, план хороший получился, но у меня нестыковочка: красные четырнадцатого начинают, и мой корпус вступает, и в этот же день четырнадцатого Филимонов в Екатеринодаре назначил парад в честь годовщины освобождения города. Я должен участвовать. Соколовский справится. И Шифнер опытный генерал. Я им объясню задачу.
— Поезжай, Андрей Григорьич. Только не задерживайся.
Он оказался главным героем праздника в Екатеринодаре. Парад состоялся 15 августа на Крепостной площади. Принимал парад атаман Филимонов, Шкуро стоял рядом с ним. Казачьи эскадроны шли красивым галопом. На всех — заново сшитые белые черкески, синие с красным галуном шаровары, сверкающие сапоги, лихо надвинутые папахи. Генерал понимал, что это не Филимонов принимает парад, а он, ведь это о нем статьи во всех местных газетах и о победах, и о том, что в Екатеринодаре открыта на его деньги бесплатная читальня имени Шкуро, и все же не ожидал такого триумфа: его на руках несли до автомобиля, причем в этом участвовали не только казаки, но и местная публика, даже несколько дам тянулись к его сапогам и галифе, чтобы хоть дотронуться до героя.
Затем для участников кубанского похода и для казаков — георгиевских кавалеров в городском саду, в летнем зале был устроен торжественный обед. Генерал вошел в сопровождении конвоя и трубачей. Выступил с подготовленной речью:
— Отцы-старики! Спасибо вам за детей ваших, которые в кровавом смертельном бою с недругами Земли Русской доблестно сражаются за Кубань, за Русь Великую. Я счастлив, что командую вашими сынами» и верю, что придет час, когда дети ваши услышат звон московских колоколов. Спасибо же вам, отцы наши, за то, что сумели воспитать и научить сынов своих, как защищать дорогую Родину. Знайте, что без Кубани не быть России, как Кубани не быть без России. На далеких равнинах Новороссии, в глухих лесах и зыбких топях Поволжья, на великой и широкой московской дороге неувядаемой славой покрыли знамена кубанские ваши сыны, покупая потом и кровью, железом и сталью свободу великой, единой, могучей и неделимой России, неразрывно связанной с родной нашей матерью Кубанью! В последних боях кубанцами разбиты Девятая и Десятая советские армии, при этом взято шесть бронепоездов, восемьдесят шесть орудий, а пленных нет! Знаете, что значит отсутствие пленных? Это значит, что бой был до такой степени ожесточенный, когда сотни в конном строю бросались на бронепоезд. Эта война беспримерно страшнее германской, ужасы теперешней войны превосходят минувшие. И казаки доблестно выносят на своих плечах труды и лишения освободительной кампании, начатой за благородное дело освобождения матушки-Руси. Позвольте же от имени сынов, безропотно умирающих за великое дело, приветствовать вас, отцов и дедов дорогой нашей Кубани!
Старые вояки были тронуты до слез, до отчаянных выкриков:
— Да здравствует генерал Шкуро!.. Слава Кубани!.. Мы все за тобой пойдем!.. Принимай нас стариков в свой Kopnyc!.. Все пойдем!
Конвой обедал за отдельным столом. Рядом сидели хорунжий Кузьменко, хорунжий Климов, подхорунжий Артюхов.
— Сильно кроет земляк, — сказал Климов. — И в бумажку мало заглядывает. Кто ему пишет?
— Он сам, — заступился Кузьменко за командира. — Ну, другой раз Шифнер подсказывает.
— Все верно у него сказано, — с горечью поддержал Артюхов. — Старикам добрые слова. А мой старик не слышит.
65
Плющевский-Плющик Юрий Николаевич (1877–1926) — 2-й генерал-квартирмейстер штаба Верховного главнокомандующего. В Добровольческой армии с декабря 1917 г., генерал-квартирмейстер штаба армии" затем штаба ВСЮР. В эмиграции с марта 1920 г. Умер в Париже.