Страница 74 из 113
Снова повезло атаману Шкуро: с Маем, как сокращенно звали командира корпуса, можно жить спокойно и быть самим собой. И не его дивизию подчинили Покровскому, а наоборот: для успешного проведения операции в подчинение генерал-майору Шкуро передали Терскую дивизию генерала Топоркова[58].
Фронт красных прорвали у Крындачевки, взяв пленных и 12 пулеметов. Однако ночью пришлось отбивать неожиданную контратаку. Пришлось и самому садиться на коня и вести свою волчью сотню в обход. В атаку с обнаженной шашкой, конечно, не помчался, но руководил с близкого командного пункта. Тысячи полторы красноармейцев изрубили «волки» и партизанская бригада. Утром послал донесение в Ростов об успешном начале, но по договоренности шифровки шли только из дивизии Покровского, где была рация. Злопамятный генерал-летчик вдруг прислал выговор: «генерал-майор Шкуро подчинен мне, и обязан направлять донесения мне, как прямому начальнику». Надо было ответить по-русски откровенно, но провинившийся решил соблюдать приличия: «Вам я не подчинен, и вашим подчиненным никогда не буду».
Южнее Горловки Шкуро окружил и разгромил Донецкую сводную дивизию красных. Взял восемь орудий, около ста пулеметов, свыше пяти тысяч пленных. Большинство — шахтеры. Всех не расстреляешь, как рекомендовал Май-Маевский. Построили пленных в пасмурный день на грязном подтаявшем снегу, и Шкуро вышел проверить, как его казаки наказывают врагов. Он только что слегка позавтракал, опорожнив стакан водки, и был настроен по-боевому. Май-Маевский, вообще все добровольцы никакой жалости не проявляют. И его казаки не должны отставать. Научились же в своих станицах с иногородними расправляться. И он сам, генерал Шкуро, один из лучших вождей белой армии, должен внушать страх противнику. Чтобы бежали красные, едва завидев.
Пленные стояли полураздетые, многие босиком, их помертвевшие глаза искали спасения. Казаки с обнаженными шашками выстроились перед ними, злобно изгаляясь, выкрикивая: «Жиды! Комиссары, выходи! А вы, солдатье, своих комиссаров и жидов не знаете? А ну, гоните их вперед!»
Адъютанты рядом с генералом, — тот спросил у Кузьменко:
— Где Мельников? Почему здесь нет?
— Ранен вчера из винтовки навылет.
— Проследить, чтобы лечили как надо. А этот казачок мне хорошо знаком. — Шкуро увидел Артюхова и подозвал.
— Здравия желаю, ваше превосходительство.
— Чего зря шашкой размахиваешь? Командуй!
— Коммссары и жиды вперед, а то всех порубим.
Несчастных выталкивали из толпы, они кричали, упирались.
Начал Артюхов. По-охотничьи слегка пригнувшись, подскочил к пленному в рваной распахнутой шинели и ловким ударом шашкой рассек его наискось. Отлетела в сторону пола шинели, залитая кровью. Засверкали зеркальные лезвия в багровых пятнах, закричали визгливо-тонкими голосами умирающие, устилали снег скрюченные развороченные трупы, кровь растекалась из-под них.
Казаки кричали: «Жиды, вперед! Нету больше? Найдем! А ну, растегай штаны!..»
Шкуро наблюдал за происходящим с чувством удовлетворения: его долг народного вождя, атамана кубанских казаков вести войска к победам, к убийству врагов. Истинного командира радуют эти изрубленные окровавленные трупы, предсмертные крики, ужас в глазах убиваемых. Каждая смерть, настигающая врага на его глазах, вызывала горячую дрожь в груди, похожую на сладкую пьяную дурь. Конечно, лучше вешать, но для этого требуется время.
Подустали казаки от рубки, упились кровушкой. Адъютанты находились рядом, кони под ними нетерпеливо рвались, ржали. Шкуро остановил расправу. Приказал:
— Не убирать. Пусть лежат сушатся. Красные этого боятся. Увидят — и в бегство. Остальных высечь, по двадцать плетей. Потом отпустить.
И эту часть наказания он смотрел до конца — ведь каждый удар плети — это и его удар.
— Этих отпустить с предупреждением, что в следующий раз повесим, — приказал генерал. — Кузьменко, за мной.
Шагом поехали к домам, где располагался штаб.
— Не простят они нам, Андрей Григорьич.
— Конечно. И те не простят, — указал плетью на трупы. — Так устроено. Видно, и нас с тобой такой конец ждет. Москва-то далеко. А мы воюем, рубим, побеждаем, а впереди еще сколько боев. Ингушей будто замирили, а там теперь опять война. Правда, об этом я догадывался. Но в Осетии-то Деникин губернатором Даутокова нe назначил.
— Как же так, Андрей Григорьич? Он же все сделал.
— Сделал. И нам с тобой сделал. Сразу столько мы никогда еще не брали. Из-за этого, наверное, его и погнал Антон Иваныч на фронт. Кто-то нас продал. Меня-то он теперь не тронет — за мной Кубань, а без меня и армии-то нет. Покровский, что ли? Или Врангель? Он же не казак, а немец, Май — толковый мужик, но он пехота, а до Москвы только верхом можно доехать. Но кто нас продает, надо найти.
В штабе Шифнер со своими помощниками разрабатывал план взятия Горловки. Шкуро не любил прямых атак, боев без какой-нибудь неожиданной хитрости. На этот раз приказал начальнику штаба:
— Атаковать будем ночью. Какие у вас предложения, Антон Михайлович?
— Ночью хорошо. У нас теперь много пулеметов. На тачанки — и впереди казаков.
— По-махновски?
— Не по-махновски, а по-марковски. У Махно тачанки выезжают по одной со всех сторон, чтобы напугать, а генерал Марков выводил батареи тачанок по десять-двадцать повозок, а между ними пушки на прямую наводку. Давайте и мы так сделаем, Андрей Григорьич.
— Распутица. На руках орудия не потащишь.
— Придется упряжками.
— Это с передков в передки? Что ж. Давайте. Тачанки прикроют передвижение пушек. Но начнем бой с того, что взорвем мост за Горловкой.
Бой удался. Красные были деморализованы уже в самом начале, после взрыва моста в своем тылу. Затем карьером вынеслись около тридцати тачанок и шагов с пятисот-семисот открыли дружный огонь. Под их прикрытием подошли пушки… Красные бежали врассыпную. Их догоняли казаки, рубили, брали в плен. На станции захватили платформы с погруженными орудиями. А в городе — отделение госбанка… Так было и в Ясиноватой и в других шахтерских городках и поселках. В начале апреля казаки возвратились в Иловайскую. Обремененные трофеями, измученные боями и переходами, загнавшие по распутице коней, частью поменявшие своих на крестьянских кляч, они жаждали разгульного отдыха. Этого желал и Шкуро. Приказал командирам организовать отдых, сам направился в штаб-вагон Май-Маевского.
Тучный тяжело дышащий генерал поднялся навстречу, обнял, сказал хорошие слова:
— Андрюша, знаю все твои успешные действия. Ты совершил замечательный рейд. Ты выручил меня. Я теперь могу усилить левый фланг против Махно. Но и здесь, Андрюша, нужны твои казаки. Я вот как раз пытаюсь по карте наметить маршрут. Смотри: до Гуляйполя отсюда…
— Отец, ее…..ты со своей стратегией, — прервал его Шкуро, развалившись в кресле. — Мои казаки — не твои офицерики, которые за мать ее единую Россию под пули шагают. Если грабить нечего, то кубанцы и терцы туда в бой не пойдут. Вам давай винные заводы, поместья, госбанки, еврейские магазины с подвалами, где желтые лежат. А что, я у махновских мужиков сено буду собирать?
— С тобой, Андрюша, о планах поговорить — удовольствие. Но как сказано у великого Диккенса, сначала дело — потом удовольствие. А дело, это…
Он потряс колокольчиком, лежавшим на столике, и на звон в купе явился знакомый адъютант — светловолосый капитан с внимательными глазами.
— Паша, — сказал ему генерал. — Давай, что там у тебя?
— Коньячок, Владимир Зенонович, сыр, лимончик..
— Ого, отец! У тебя французский? Ты, капитан, стараешься?
— Паша у меня молодец, объяснил Май-Маевский. — Все найдет, все достанет. А этот коньяк официально-торжественный — прислан из Ставки вместе с сообщением о счастливейшем событии в нашей армии: у главнокомандующего родилась дочь. Уже больше месяца. Так что, Андрюша, начнем с тоста за новорожденную Марину Антоновну.
58
Топорков Сергей Михайлович (1881–1931) — из казаков, произведен в офицеры за боевое отличие. Полковник, командир Чеченского и Татарского конного полков. В 1918 г, командовал 1-м Запорожским полком Кубанского казачьего войска, 2-й бригадой 1-й конной дивизии; в 1919 г. — начальник Терской казачьей конной дивизии, командир 4-го конного корпуса, в марте 1920 г. — 3-го Кубанского корпуса. Генерал-лейтенант. Эмигрировал в Югославию, в 1922 г. — атаман Донской казачьей станицы в Белой Церкви.