Страница 58 из 113
Выступлений Покровского и Шкуро на Раде ожидали со дня на день, но они медлили, что порождало новые слухи о готовящемся перевороте. Взбудоражен был военный Екатеринодар еще и неожиданным праздником, устроенным в станице Пашковской. Для них и сопровождающих специально подали травой украшенный, трехцветными знаменами и волчьими флагами. В станице их ожидали построенные войска: волчья сотня Шкуро и кавалеристы Покровского. Оркестр играл Встречный марш, казаки кричали «ура!». Подали лошадей, Покровский принимал парад, Шкуро стоял рядом. Потом оба встали впереди строя и прошли церемониальным маршем перед стариками. Среди них стоял, опираясь на палку, и старый Шкуро. Утирал слезы. В церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы отслужили молебен и панихиду по жертвам гражданской войны. В здании мужской казачьей гимназии был накрыт праздничный стол.
Покровский выступил с речью, в которой обвинял Раду в стремлении к «самостийности» и одобрял пашковцев за верность единой России:
— Немного осталось станиц, не пожелавших поклониться солдатскому сапогу, И первой из Кубанского войска встала на защиту казачества ваша станица. Первая кровь была пролита пашковцами, и я знаю, что вы не позволите бунтарям-самостийникам нарушить единство России…
— Якы там бунты, — сказал старик, сидевший напротив Шкуро, — теперь тышь и гладь.
Довольный своей речью Покровский шепнул полковнику:
— Видите, как поддерживают нас казаки? Пора действовать.
На следующий день в руках участников Рады шелестели газеты. Читали не столько о развитии революции в Германии и захвате Петлюрой власти на Украине[42], сколько о празднике в Пашковской. Шептались; «Покровский будет атаманом». Однако некоторые ставили на Шкуро: пока полковник заседает в Екатеринодаре, его дивизия окружила Ставрополь и город был взят корпусом Врангеля.
Покровский и Шкуро одновременно подали записки в президиум о желании выступить. Первым вышел генерал. Все говорил правильно, но слишком уж громил правительство Рады, слишком защищал от Рады Деникина: «Я прошел всю Кубань огнем и мечом, и все казачество дружно восстало и шло за мной. И мне больно видеть теперь, как какие-то интриги роняют престиж главнокомандующего и губят общее дело».
Говорил так, словно он уже атаман.
Следующим вышел на трибуну Шкуро:
— Господа члены Рады! Я должен высказать свои тревоги и опасения, которые нам не позволяют там, на фронте, спокойно защищать Кубань, защищать вас и идти дальше но пути освобождения нашей исстрадавшейся, истерзанной родины — России. Год тому назад была написана революция о строительстве русского государства. Были пожелания, были красивые мечты о мире. И что же вышло? Каков результат? Ни одна резолюция, ни одно постановление, казавшееся верным и непогрешимым, не прошло в жизнь, а создатели и творцы этих резолюций бежали в чужие страны. Все благие пожелания повисли в воздухе, и край остался без власти. Мы уже забыли горькие уроки прошлого и снова вспомнили, что в русском языке — до восьмидесяти тысяч слов, и стараемся говорить и говорить, не наладивши жизни у себя. Опять выносим резолюции, а порядка в станицах нет. Вдовы и сироты погибших голодают. Много трупов еще ляжет, много крови мы прольем, прежде чем те или иные резолюции пройдут в жизнь. А что, если эти разговоры приведут нас к тому, что было год назад — к розни? Когда в доме пожар, то стульев не расставляют, а тушат пожар. Опасность рядом, она здесь, у нас, у наших ворот. Я — как кубанский казак станицы Пашковской, как горячо любящий свой рядный край и как одни не старших начальников кубанских казачьих войск, скажу, что не могу по чести и совести допустить, чтобы отношения наши с Добровольческой армией портились и даже, может быть, рвались. Зачем всюду на всех перекрестках кричать о каком-то конфликте и разрыве? Я понимаю идеалы патриотов Кубани, понимаю стремления к красивой и вольной жизни и в то же время не допускаю мысли, что заслуги кубанского казачества могут быть забыты, и кубанские казаки, и вы, наши верные друзья горцы, займут первое, почетное место в Российском государстве, тому порукой — потоки нашей крови, тысячи трупов наших лучших детей и честная кровь лучших сынов России, бойцов Добровольческой армии, пролитая на полях Кубани за нас, кубанцев, и во имя общей идеи воссоздания единой России. Эта связь, эта кровная связь на поле брани крепче всех разговоров, договоров и слов. А потому всякие скороспелые решения и ненужные трения недопустимы, они волнуют фронт, они мешают нам драться там и могут привести к развалу армии. Знайте, господа, члены Рады, если Добровольческая армия уйдет от нас, то мы одни погибнем. Я вел десять тысяч казаков за собой, вооруженных одними палками, но имевших веру и надежду быстро соединиться с Добровольческой армией, где есть опыт и знания и сила веры. Эта вера Добровольческой армии спасла не одну тысячу казачьих жизней. Ныне пришли союзники, которые считают, что именно Добровольческая армия является носительницей государственного правопорядка, именно теперь должны доверить все сно силы мудрому командованию Верховного Главнокомандующего русской армией генерала Деникина. Мы должны честно и открыто вместе, рука об руку, идти с Добровольческой армией к великой России. В этот торжественный момент необходимости братского единения с Добровольческой армией мы должны всем, кто преследует свои узкие цели, мы должны им сказать: уходите от нас, не разрушайте дела создания Кубани, не расстраивайте армию, ибо вы и Кубань спаслись не словом, а потоками крови, силой оружия. Да здравствует навеки вольная Кубань, да здравствует единая русская армия с ее верховным вождем генералом Деникиным, да здравствует единая Россия!
Зал несколько раз аплодировал полковнику: когда он говорил о почетном месте в Российском государстве, о мудром командовании генерала Деникина и, конечно, в конце речи.
Шкуро сел на свое место рядом с Покровским, откинулся на кресло, глубоко дышал, отдыхая. Генерал смотрел на него с интересом.
— Кто писал? — спросил генерал.
— А чего писать-то? Сам все это знаю.
— Вообще ты прав: сказано много, правильно, а по делу ничего. Потому всем и понравилось.
Все эти дни Шкуро ждал какого-то знака от штаба — если Филимонов готов на его производство в генералы, то как примут там? Деникин, выступив в первый день Рады, на заседаниях больше не показывался. Иногда появлялся Романовский, издалека улыбался весьма приветливо, но поговорить с ним не удавалось — быстро исчезал. На нем армия. Шли слухи, что Деникин все внимание отдает молодой беременной жене.
После своего выступления Шкуро, набравшись решительности, нашел предлог самому явиться к начальнику штаба армии. Уже стемнело, и Романовский трудился над бумагами при свете яркой настольной лампы. Встретил он гостя доброжелательно:
— Хорошо, что пришли, Андрей Григорьевич. Я намеревался пригласить вас на завтра.
— А я пришел защиты у вас просить, Иван Павлович, — начал с ходу. — Подходит ко мне какой-то полковник, говорит, что он из контрразведки, и требует, чтобы я ему доложил, где мой адъютант вахмистр Кузьменко. Будто на него есть какой-то материал, и его надо допросить. Я своего адъютанта знаю с детства, Иван Павлович, вместе озоровали, когда он к нам в Пашковскую приезжал. Все бои со мной прошел. Ведет у меня секретную разведку по тылам красных. Вы же получили мою шифровку о Сорокине и о прочих делах — это все с его помощью, по его разведке. Теперь опять я его послал к большевикам в тыл за сведениями о планах — нам же надо дальше наступать. У него опыт, своя сеть агентов…
Этот вопрос Романовский решил мгновенно — нажатием кнопки и поручением адъютанту передать в контрразведку приказ прекратить дело. Потом некоторое время молча поглядывал на Шкуро, почему-то напомнив тому доктора, лечившего полковника в Персии после ранения в грудь. Рассматривал с таким странным интересом.
42
«При захвате Петлюрой власти…» — Симон Васильевич Петлюра (1879–1926), член Украинской социал-демократической рабочей партии, был в числе организаторов Центральной Рады (1917), провозгласившей «Украинскую народную республику», и Директории (1918), во главе которой он встал в феврале 1919 г. В 1920 г. эмигрировал. Убит в Париже.