Страница 36 из 113
— Они могут прислать или одни гранаты, или одни шрапнели, — волновался Сейделер, и замолчал, увидев, что командир дивизии его не слушает, а, нахмурившись, смотрит в сторону ворот. Оттуда нарочито ровным походным шагом приближался офицер в корниловской гимнастерке с новенькими сверкающими погонами без звездочек, с черепом и трехцветным знаком, нашитым на рукаве. Приблизившись, офицер сделал последние несколько шагов, чеканно выбивая каблуками пыль, застилавшую двор казармы. Остановившись, он начал докладывать по форме, но Шкуро прервал:
— В такую жару без формальностей, штабс-капитан Гензель. Или вы уже капитан?
— Так точно, ваше превосходительство. Приказом командующего Добровольческой армией произведен в капитаны.
— Поздравляю, господин капитан. Вы теперь перешли в Корниловский полк? Приехали с нами попрощаться?
— Никак нет. По моей личной просьбе меня направили в вашу дивизию. Мне весьма лестно сражаться под руководством храброго полковника Шкуро, вождя кубанского казачества.
Комплименты произносились неприятно металлически, словно команды. Долговязый, худощавый, прямой, как палка, Гензель был неприятен полковнику: смотрит на тебя не как на человека, а будто на деревяшку. Решение пришло мгновенно. Шкуро даже улыбнулся как бы приветливо:
— А я о вас вспомнил, господин капитан. В дивизии нам нужен именно такой боевой офицер, опытный, знакомый с красным тылом. Пойдемте побеседуем. Подполковник разрешит нам временно занять его кабинет?..
Здесь, на теневой стороне здания, в комнате с открытым окном, было несколько прохладней. Разговаривая с Гензелем, полковник поглядывал в окно на опаленные солнцем горы. Туда он и пошлет этого назойливого капитана.
— Ставрополь окружен горами, — говорил Шкуро, и из-за каждой горы могут появиться красные. Велика вероятность, что нашей дивизии придется отбиваться от противника, точное расположение сил которого нам неизвестно. Моя разведка работает, конечно, но нам необходима полная картина. И губернатор требует. У меня много храбрых и опытных офицеров, но такого опыта, как у вас, нет ни у одного. Мы создадим особую разведывательную роту во главе с вами, господин капитан. Сами подберете себе людей и кавалеристов, и пластунов, и сегодня же к концу дня выступайте на разведку. Обойдете по кольцу гор, особое внимание — железным дорогам, и через… через дней пять возвращаетесь в город с полной картиной действий большевистских войск.
Долговязый удивил: он совершенно спокойно выслушал задание полковника, которое вообще вряд ли можно было выполнить, и даже как будто чему-то обрадовался.
— Я готов немедленно начать действовать. Моим помощником будет подхорунжий Климов.
— Хороший казак. Мой земляк. Поручите ему связь. Каждые три часа — курьера в мой штаб с последними данными разведки. Сейчас готовьте роту, список отобранных людей пришлите в штаб. Может быть, у вас есть какие-нибудь свои предложения?
— Ваше превосходительство! Я получил задание — я его выполню.
Эта беспрекословная готовность не понравилась и насторожила. Жара становилась невыносимой даже для привычного кубанца, и к тому же давали о себе знать ежевечерние свидания с Леной до полуночи, а потом гульба с казаками… Как назло куда-то пропал Кузьменко, а он всегда был нужен. Появился тот, когда полковник уже собирался уезжать к своим кавалеристам, оправдывался, мол, не знал, что командир здесь.
Денщик Сейделера принес холодный квас в глиняных кружках. Шкуро усадил адъютанта за стол. Квас, конечно, не пиво, но пришлось научиться сдерживать свои желания. Спросил адъютанта о Гензеле: почему тот вернулся в дивизию?
— Ты же с ним вроде сдружился, Коля?
— Да вы что, Андрей Григорьевич? Он меня пытал тогда о спецзапасе из денежного ящика, ну я и сказал, как все было. Какой он мне друг?
— Можешь и подружиться — нам с тобой только польза будет. А почему же он у корниловцев не остался? Знаешь?
— Догадываюсь, Андрей Григорьич. Тут, знаете, баба замешана. Она здешняя, но с ним будто в Тихорецкую ездила, а теперь вернулась.
— Если баба, то ладно. То-то он такой стал смелый. В дальнюю разведку я его послал. А нам с тобой своя требуется разведка. Сорокина-то добровольцы вроде побили. Надо узнать, куда он будет отступать. Связаться бы с ним — глядишь, чего-нибудь придумаем. Поедешь?
— Когда?
— Чего тянуть? Пока его Деникин не загнал куда-нибудь в горы.
— А… это… как же? Сегодня опять меня ждет. Как всегда — в девять вечера.
— Ждет — значит, действуй, как всегда. Она просила, чтобы я ей помог в Пятигорск перебраться. К своему генералу. А там красные. Вот и подумай.
Ей повезло, что Маргарита на эти дни куда-то уезжала. Вернулась какая-то другая, поглощенная собой, с новой прической, почти не интересующаяся окружающей жизнью. Мама напоила подруг чаем со свежим вареньем, и они долго разговаривали на ветерке у открытого окна. Лена опасалась, что старшая подруга будет догадываться о ее делах, но этого не случилось — пришлось самой расспрашивать Марго о ее приключениях. Она особенно не таилась:
— Он совсем не такой, как другие офицеры» — самостоятельный, уверенный в себе, в своем будущем. И настоящий благородный мужчина. Истинный дворянин. Три дня я с ним была. Спали через стенку, и он ничего себе не позволил, а я чувствовала, что он увлекся всерьез.
— И ты… готова замуж, что ли?
— Да, из-за меня вернулся сюда.
— Но ведь мы должны поехать в Пятигорск к Рузскому. Он же нам заплатил вперед.
— Значит, поедешь одна.
— Марго, любимая моя подруга, ведь идет война. Никто не знает, что будет завтра. А он офицер. Какое у него может быть будущее? Какое там имение в Саратовской губернии? Ничего этого уже не будет.
— У него не только имение в России. Близкие родственники за границей. Говорю по секрету. Только тебе. Они живут в Дании. Богатый кузен и еще там кто-то. Если нельзя будет жить в этой проклятой России, то мы уедем туда. Ты о себе волнуйся: выскочила замуж за красного журналиста, и что теперь?
— Прислал же записку, что скоро вернется в Ставрополь вместе с красными войсками.
— А ты здесь пока гуляешь? Анька говорила, что видела тебя с каким-то казаком. Это был не Шкуро?
— Ты что? Какой Шкуро? Он же здесь начальник. Живет во дворце. Я его и видела только тогда, на площади у вокзала.
— А казак?
— Какой еще казак? Ну, на гулянии в саду привязался один — прогуляться, поговорить, винцом угощал… Спроси у мамы: в двенадцать я уже сплю. Пойдем сегодня с тобой погуляем.
— Нет. Я должна провожать Кирилла. Он уходит на какое-то важное задание.
— Как его фамилия? Гензель? Где-то я слышала… Не помню.
Поздним вечером стены источали накопленный за день зной, и, ложась в кровать, приходилось раздеваться донага, Шкуро и простыни сбросил. Разглядывая его рыжеволосое тело, Лена вспомнила ужас, испытанный днем. Прошла к площади, а там — виселицы и жуткими чучелами повешенные с какими-то жалобно поникшими, увядшими головами. Какие-то захваченные большевики. С одного сорвали исподнее, и бесстыдное солнце освещало его голое, такое же рыжеволосое тело.
— Зачем эта война? — с неожиданным волнением спросила Лена. — Зачем вы так убиваете друг друга? Неужели этот мужчина, совсем еще молодой, родился для того, чтобы так висеть.
— Это не я, — пробормотал засыпающий Шкуро. — Это наш губернатор приказал. Сам он дрянь поганая. Я бы и его так повесил. Да и комиссары гады ползучие. Половина евреи, половина латыши.
— А русских совсем, что ли, нет?
— Не знаю. Может, и нет.
— Говорили, что и ты вешал пленных. Зачем? Ну, в бою — это, как в драке, а пленных-то, безоружных, связанных?
— Мы мужики убиваем сами и делаем сами новых. И то и другое надо уметь. Я вроде умею. А? Ленусик?
Он уже совсем проснулся.
— Умеешь, умеешь. Знаешь дело, бесстыдник.
— Так чего же мы спим-то?..
Прощаясь, она напомнила о Пятигорске. Полковник успокаивал: