Страница 11 из 113
Михаил уже не мог внимательно слушать и закрывать— он мечтал о прогулках с Леной по Пятигорску, по лермонтовским… нет — по печоринским местам. «Для любви одной природа нас на свет произвела» — кажется, так поют в спектакле Художественного театра. Без интереса дослушивал горячий рассказ Рузского о том, как будто бы по его категорическому предложению Николай немедленно решил послать телеграмму с согласием отречься от престола, о том, как свита пыталась остановить ее отправление, но благодаря ему, генералу Рузскому, это не удалось; о том, как вечером приехали Гучков и Шульгин, как в нервном молчании они сидели в вагоне генерала, ожидая оформления акта отречения… У него хватило бы рассказов дотемна — год 17-й был богат событиями. Рузский рассказывал уже что-то о Корнилове, когда Стахеев улучил момент, чтобы откланяться, поблагодарить и пообещать в скором времени публикацию «этой интереснейшей беседы».
Лена стояла на веранде в своем фиолетовом, причесанная, прибранная — наверное, его и ждала. Он робко и многословно заговорил о том, что впервые в городе, и остановился в гостинице на Большой улице…
— Пойдемте, я покажу вам короткий путь, — сказала она просто.
С детства Михаил страдал, не умея разговаривать с девочками, и позже барышни избегали его, не желая выслушивать рассуждения о том, что самому ему представлялось весьма интересным, например, о теософии Мережковского или о политическом кризисе на Балканах. Лишь те, кто увлекался его мужскими достоинствами, готовы были слушать все, что угодно, и соглашаться. А Клавдия даже стала женой.
Теперь он заговорил с Леной об Андрее, которого надо выручить.
— Его расстреляют? — спросила Лена, и он не уловил острого женского беспокойства — знал же, нет ничего, что связывало бы с его приятелем эту чудесную чистую девушку, так скромно и уверенно идущую рядом под огромным оранжево-голубым куполом летнего пятигорского вечера, падающего к земле дымчато прозрачными сумерками.
— Нет! — успокоил девушку Стахеев. — Мы, его друзья, сделаем все, чтобы выручить Андрея…
Горячо и увлеченно Михаил рассказывал, как они вместе поступали в училище, какой Андрей мужественный, как храбро сражался на фронте… Почему-то казалось, что этот разговор сблизит его с девушкой. Потом, вспомнив о том, как уговаривал Андрея посетить лермонтовские места, перешел к поэзии. Читал свои старые стихи, объяснял девушке, что теперь пишет роман» что его идеал — «Герой нашего времени», что они должны посетить Эолову арфу. Пролом…
— Что вы, Михаил Сергеевич! Туда нельзя. Особенно вечером. Там грязь, пьяницы, бандиты, солдаты…
— А в этот ресторан?
— Не знаю. Я там не была.
После вина и шашлыка, когда Машук грозно почернел, и улицы налились густой синевой, они, возвращаясь, уже называли друг друга на «ты», и Михаил пытался поцеловать девушку. Она, смеясь, осторожно отстранялась.
По булыжникам загрохали сапоги красноармейцев. Пришлось прижаться к забору. Около ста человек неожиданно запели, почти сразу всем строем:
От красноармейцев пахло пылью и дегтем.
Михаил обнял Лену, прижатую к забору, и, когда рота прошла, поцеловал девушке руку, нежную, гладкую, прохладную.
— Ты, Миша, хулиганничаешь, — сказала она смеясь.
— Я влюбился в тебя, Лена.
— Не верю. А жена в Москве?
— Не нужна. Прямо сегодня напишу, что развожусь.
— Врешь!
— Клянусь!
Расставались с поцелуями.
Лена спала в одной комнате со своей покровительницей. Та была уже в постели. На столике — свеча. Лена быстро разделась и в белой ночной сорочке нырнула под одеяло к старшей подруге — та разрешала.
— Ну, рассказывай, гулена. И ему тоже дала?
— Еще чего! Да он и не лез. Только целовал и стихи Читал.
— Женат?
— Они все женаты. Да сейчас ведь война. Где там ихние жены? После войны будем разбираться, кто чей…
Уже в Минводах Шкуро узнал, что мост взорван и связь прервана — значит, пока здесь искать не будут. И все же в Кисловодск пробрался лишь поздно вечером в старой гимнастерке и солдатской папахе. Возле гостиницы еще бродили гуляющие, в их числе и Стахеев, одиноко разглядывающий звезды.
— Мои здесь? — спросил его.
— Да, здесь. Тебя освободили?
— Тихо. Будут искать. Слащов здесь?
— Это такой всегда злой? Здесь. У себя в номере.
— Будешь злым, когда тебе дают мандат, а потом ведут расстреливать. Не вышло по-ихнему. Не меня, а их будем расстреливать.
— Ты знаешь, Андрей, я был в Пятигорске у Рузского. Надо еще поехать, потому что…
— Миша, сиди здесь, и сиди тихо — на днях мы начинаем. Без меня пропадешь.
Татьяна встретила привычными слезами и причитаниями, уговаривала бросать эти Воды и пробираться к своим краям: по слухам, добровольцы-корниловцы опять идут на Екатеринодар.
— Мы с тобой, Тасинька, не будем пробираться как беглые. Я приду с атаманом и приведу войско, а ты — жена атамана.
— А сестра твоя и брат в Сибирь наладились.
— Это их дорога, а я свою Кубань буду спасать. Вот и Яша. В номер постучался Слащов. После эпизода с барышней он вдруг стал смотреть на атамана исподлобья, но теперь встретил Андрея искренней радостной улыбкой — соратник спасся от гибели.
— Давай, начальник штаба, обдумаем обстановку и начнем действовать. И ты, Тасинька, нам нужна. Все наши сегодня ночью и завтра с утра разъезжаются по станицам и аулам. Они должны приготовить людей к нашему приезду и к началу боевых действий против большевиков. Для этого нам нужны деньги. Таня, раскошеливайся.
— Так, Андрюша… Да разве я?.. Все там твое.
— Не жалей, Тасенька — скоро у нас много будет. И не бумажки будем собирать. Начнем с меня. Я сейчас же выезжаю в Ессентуки — там мой человек прапорщик Глухов. Ему нужны деньги — красноармейцы по дешевке продают пулеметы и винтовки. Беру с собой десять тысяч царских. Капитан Сейделер[18], поручик Фрост пусть едут в Кумско-Лоовский аул и готовят отряд к нашему прибытию. Деньги им выделит начальник штаба. В Баталпашинскую пошлем Мельникова…
Ехал в Ессентуки Шкуро на дрезине со знакомыми железнодорожниками и казаками. Он не мечтал, а явственно по-командирски представлял, как пойдет вон по той дороге его конница сабель в шестьсот — восемьсот, а на той поляне удобно будет рубить в капусту большевичков, пытавшихся его расстрелять.
— Мост ваши взорвали, Андрей Григорьич? — уважительно спросил железнодорожник.
По моему приказу. Я ж из Владикавказа с боем пробивался. Там осетины, как всегда, хотели поезд ограбить. Бронепоезд «Интернационал» их не испугал. Пришлось мне атаку организовывать, гнать нападавших. А мост я еще раньше приказал взорвать, чтобы меня не достали.
В Ессентуки приехали к солнышку. Спросили атамана: «В Пятигорск не желаете ли, Андрей Григорьевич?»
— Надо бы, — вздохнул полковник, — да дела тут завертелись. Может, и поеду. Найду вас на станции.
Дела ждали в станичном правлении, где местным комиссаром был свой человек — прапорщик Глухов. Одна-ков правлении его там не оказалось. Незнакомый сердитый солдат сказал неприязненно:
— Погнали твоего Глухова. Пущай спасибо скажет, что из каталажки выпустили. Ищи его дома, если не Сбег.
Глухов оказался дома. К своей отставке и аресту относился презрительно:
— …я ихнюю власть. Ты, Григорьич, гони деньги — я у них все оружие скуплю.
— На пулеметы дам четыре тысячи, а винтовки бесплатно заберем.
— И еще, Григорьич, дело: жить будешь в пансионе Яблокова под фамилией Андреев. Там тебя уже ждет твой Ельников, и у него секретное дело.
— Младший Мельников? маленький?
— Ну да. Старшего-то я в Баталпашинскую послал.
18
Сейделер Мстислав Николаевич (1886–1939) — капитан гвардии. Воевал в составе Добровольческой армии и ВСЮР. В 1918 г. — в отряде Шкуро, затем командовал 2-м Кубанским казачьим военно-артиллерийским дивизионом. В 1919 г. получил звание полковника, командовал Кавказским казачьим конно-артиллерийским дивизионом. Эвакуировался осенью 1920 г., жил во Франции.