Государыня

На дворе обители снова какое‑то время стало безлюдно и тихо, будто всё вымерло. Лишь близ ограды на засыхающей сосне сидел красноголовый дятел и старательно выбивал барабанную дробь. Под её размеренный звон и вышел из конюшни Илья. Он осмотрелся, увидел, что на дворе пустынно, и побежал к низкому длинному строению, где, как он догадался, были кельи. Питая малую надежду на то, что в них и найдёт Елену и Палашу, он всё‑таки решил сначала заглянуть в них: может, кто‑то из монахов и подскажет, куда направить поиски. «Конечно же тати не дураки, чтобы вольно держать в келье великокняжескую дочь. Не для того умыкали», — рассудил Илья, подбегая к строению. Он вошёл в длинные сени, где по правую сторону располагались кельи, толкнул первую дверь. Она легко открылась. Илья заглянул в покой, надеясь увидеть инока, но надежды его не оправдались: покой был пуст. Он заглянул во вторую келью, в третью, в четвертую. В них также не было ни души. Лишь в одной из келий перед образом Николая Чудотворца теплилась лампада. Она‑то и дала Илье повод подумать, что кельи покинуты недавно. Он воскликнул:

   — Господи, что за олух! Все они, поди, в трапезной или за молитвой в храме!

Илья выбежал во двор, помчался к небольшой деревянной церквушке, влетел в неё. Здесь было сумрачно и пустынно, не горело ни одной лампады, ни свечи, ничто не говорило о том, что в храме недавно шло богослужение. То же ожидало князя в трапезной, в иконописной, в покоях игумена — всюду мёртвая тишина.

«Куда же подевались монахи, игумен, послушники — вся братия?» — досадуя на невесть что от отчаяния, спрашивал себя Илья. Он видел зажжённую кем-то лампаду в келье, щупал горшки, корчаги с кашей и щами в трапезной — они ещё хранили тепло. В избе игумена на столе лежали хлеб, зелёный лук, стояли баклаги с медовухой и сытой. Поди, татей чествовал игумен. «Значит, были же обитатели монастыря совсем недавно в своих покоях! Куда же они делись?» искал князь ответы на свои вопросы. Не найдя их, Илья побежал в конюшню, чтобы допросить раненого. Однако тот от большой потери крови был в беспамятстве. Илье ничего не оставалось делать, как привести его в чувство. Он нашёл в каморе конюшни печурку, нагрёб из неё золы, взял холстину, висевшую над печуркой, и вернулся к татю. Засыпав рану золой и перевязав её, Илья вновь взялся пробиваться к сознанию раненого, но, как ни бился, это ему не удалось. «Черт меня дёрнул тебя покалечить», — подосадовал князь. Плюнув под ноги, Илья подошёл к тапкане, заглянул в неё с намерением разгадать, зачем сюда пришёл тать, что ему потребовалось в повозке. Он увидел, что заднее сиденье откинуто и из‑под него вытащен лёгкий заячий полог. Илья понял, что именно за ним и приходил разбойник. «Очевидно, понадобился для сугрева княжны», сделал вывод Илья. Он рассмотрел подшитый шерстяной тканью полог, прижал его к груди, вновь вопрошая: «Где же ты, голубушка Елена?»

Но нахлынувшая слабость прошла, и в Илье с новой силой пробудилась жажда поскорее найти княжну. Он подумал, что Елена где‑то близко, скорее всего упрятана в каком‑либо подземелье и заячий полог потребовался татю только для того, чтобы укрыть княжну от сырости и холода, дабы поставить её кому‑то здоровой и невредимой. Надо было действовать, но как? Куда броситься на поиски тайного убежища? Где тот лаз, которым ушли из монастыря монахи? Он знал, что даже иноки, найди он их, не укажут тайного входа в подземелье.

В этой Арининской обители доживала свой век особая братия, враждебная духу русского государства. Всё это были старцы, бывшие бояре, посадники, купцы, священнослужители, вывезенные из опального Новгорода тринадцать лет назад и привезённые в уготованное им место. Они таили ненависть к государю всея Руси Ивану Васильевичу, и у них был к нему особый счёт. Они не благодарили самодержца за то, что одарил их милостью и не подверг жестокой казни за измену отечеству, за то, что дал им право возвести в лесной глуши обитель и отлучил лишь от мира. Насильно постриженные в монахи, новгородцы возводили обитель сами, и, поди, только нечистой силе ведомо, каких тайных убежищ, погребов и подземных ходов понастроили они за минувшие тринадцать лет.

   — Ладно, тати, сам найду. А тогда уж не ждите пощады от государя, — взбодрил себя Илья.

Он взял сыромятную подпругу, связал татарину ноги, притянул к ногам здоровую руку — всё накрепко связал мёртвым узлом. Довольный сделанным, князь отправился искать тайный лаз в подземелья, в убежища. Но ещё в пути к избе игумена Илья подумал, что эта его затея может оказаться напрасной. «Коль есть тайный ход, значит, возможен и тайный выход, — посетовал он, — и пока я ищу лазейку, разбойнички выползут где‑нибудь в лесу, а там ищи ветра в поле». Досада умножилась ещё тем, что в Москве он поступил опрометчиво, не взяв верного Карпа и других помощников. Но сетовать было не на что и не на кого, и князь решил обследовать покои игумена. Победил здравый смысл: ведь тати и монахи не побегут в лес дневной порой, ежели уверены в надёжности убежища. В избе Вассиана Илья обследовал все стены, прощупал каждую половицу, слазил под печь и на чердак, переворошил всё в сенях, в кладовых. Прошло немало времени, а поиски оказались тщетными. В храме Илья нашёл подвал. Он был выложен из камня и служил усыпальницей. В нём стояло несколько гранитных рак с мощами усопших, и не было никакого другого выхода из усыпальницы, кроме как в храм. Покинув подвал и церковь, Илья поспешил в кельи. Там всё было на виду: в дощатых полах — ни одного лаза, ни щели.

   — Вот уж наваждение! — в отчаянии крикнул князь, опустившись на лавку в последней из обследованных келий.

Посидев в досужих размышлениях несколько минут, Илья вспомнил о своём коне. Пришла мысль порыскать в округе монастыря: авось там на что‑нибудь наткнётся. Он вышел на двор и побрёл к воротам. Силы покидали его. Когда он очутился вблизи ворот, до его чутких ушей донёсся конский топот. Илья выглянул в оконце и увидел, что к обители приближается отряд всадников, а впереди ехал любезный ему человек, друг и свояк князей Ряполовских Владимир Гусев. Грудь обожгло радостью. Илья собрался с силами и распахнул ворота.

Боярский сын увидел Илью и, влетев во двор, спрыгнул с коня.

   — Нашёл‑таки тебя, княже! — выдохнул он и спросил обеспокоенно: — Ну что тут, есть какой‑нибудь след княжны?

   — Не знаю, как сказать, дружен Кони и тапкана княжны здесь, а её саму не нашёл, — ответил Илья и добавил: — Было тут три татя, так я их порешил, а что делать дальше — не знаю.

   — Искать, только искать, — отозвался Гусев. И позволь мне, княже, распорядиться. — Он подошёл к воинам, кои стояли за воротами, сказал десятскому, крепкому молодому мужику: — Вот что, Влас. Оставь со мною Клима, сам с воями иди за обитель на полдень, ищи следы. Вдоль берега Москвы–реки откос проверь. Найдёшь — преследуй. Пешими далеко не ушли.

   — Коня моего возьмите, он за стеной! — крикнул Илья.

   — Не надо, — перебил его Гусев. — Клим приведёт Казначея в обитель. — И велел молодому светловолосому парню: — Слетай, поищи его.

Влас повёл свой отряд за обитель на юг, а Ромодановский и Гусев направились к конюшне. По пути Владимир спросил:

   — Где ты порубил татей?

   — Да здесь, в конюшне. Тебе, может быть, кто‑то из них ведом, — заметил Илья.

   — Кто их знает, надо посмотреть, — ответил Гусев.

В конюшне Владимира передёрнуло от увиденного.

   — Эко, право, какого зверя завалил, — сказал он и, глянув в лицо Молчуна, признал: — О, сие сын новгородского боярина Ивана Волка. Да помнишь, поди, как жгли в клетке двух Иванов да Дмитрия, изменников новгородских, кои немцев приводили из Ливонского ордена? Этому же по молодости милость оказали, лишь языка лишили. А вот рыжий мне неведом.

Возле татарина Владимир стоял долго, склонился и даже повернул лицо. Сказал значительно:

   — Это Хамза, ордынский сеунщик [10] из посольства. Вон куда ниточка потянулась. Неспроста, — заметил он и, поспешив к тапкане, взял в руки заячий полог. — Это матушки–княжны? — спросил он.

10

Сеунщик — гонец, вестник.