Страница 19 из 20
Исповедальное письмо. Шмелев словно личный дневник писал. Он в отчаянии и смятении — ему и невозможно оторваться от Крыма, и невозможно оставаться там, он и растерян, и строит планы. К собственным заботам прибавились тревоги об оставшейся в Москве матери. В октябрьском 1921 года письме к Вересаеву он признался ему, что потерял Бога, что «почвы нет»[88]. Жизнь превратилась в адскую тьму. Он знал, что тьма не только в Крыму: его поразила весть о расстреле Н. Гумилева.
В ноябре Шмелев уже жалел, что не выбрался в Москву. Потеряв надежду узнать что-либо о сыне, найти его останки, Иван Сергеевич и Ольга Александровна все-таки решили вырваться из Крыма. 26/13 сентября 1921 года он писал Вересаеву:
Тяжело погибать от голоду в глуши, забытым всеми, никому не нужным. Прошу Вас, дорогой Вик<ентий> Вик<ентьевич>, поищите возможность для нас приехать в Москву. Но не с чем подняться. Вызовите меня в Москву с женой, чтобы не платить за проезд — нечем платить, нечего взять в дорогу. Последний мой крик — спасите! В Москве у меня все же хоть гроши собрать можно, хоть кому-ниб<удь> запродам свои книги. Ведь у меня детских работ более 30 листов. Я совсем разбился физически, жена слабеет и кашляет. <…> Напишите, как и чем жив<ут> писатели в Москве. Вообще, об услов<иях> жизни. Я чувствую Вас, В<икентий> В<икентьевич> — Вы отзоветесь. Я сколько раз писал Треневу — помочь нам с Ценс<ким> — ни звука. Я отдам, я верну все эти куски и фунты, если начну работать. О, мне стыдно писать все это, проклятая беспомощность. В Алуште нечем заработать. Слабость, едва держу топор, задыхаюсь, когда рублю кусты и пни. <…> Буду ждать от Вас весточки, возможно <ли> проехать в Москву. Весной все-таки будут санаторные поезда, м<ожет> б<ыть>, с обратн<ым> поездом можно будет? А пешком не дойти[89].
Он очень надеялся найти в Москве работу, устроиться букинистом. Но выбраться в Москву оказалось тяжелой проблемой. Так, Горький сообщал Короленко о том, что вот уже третий месяц не может вывезти из Крыма как Шмелева, так и Тренева, Сергеева-Ценского, печатавшегося в «Русском богатстве» писателя А. Деренталя[90].
И все-таки в марте 1922 года Шмелевы возвратились в Москву. Физическое состояние было ужасным: писателя мучила постоянная лихорадка, слабело зрение. К тому же Шмелевых уплотнили. 27 марта 1922 года Иван Сергеевич сообщал Треневу о том, что его квартира напоминает конюшню, что он лишился пишущей машинки, что «библиотека разбита», что в его кабинете живут чужие — повар с женой, что на его кроватях спят «дикие студенты»[91], что в комнату мальчика вселился ветеринарный фельдшер, в квартире вонь, дым, сырость, каждый считает имущество Шмелевых своим, и на все это с грязных стен смотрят портреты классиков. В рассказе «На пеньках» (1924) есть такие строки: «Много разворовали, и оно разлетится по белу свету! И уже разлетается. Недавно на Бульварах я увидел мое… украденное, „изъятое“ — не помню. Но это — подлинное мое».
Москва была грязной, и в городской грязи Шмелев обнаружил движение новой жизни, о которой он в 1923 году, уже из Берлина, Бунину написал так: «Москва живет все же, шумит бумажными миллиардами, ворует, жрет, не глядит в завтрашний день, ни во что не верит и оголяется духовно. Жизнь шумного становища, ненужного и случайного. В России опять голод местами, а Москва живет, ездит машинами, зияет пустырями, сияет Кузнецким, Петровкой и Тверской, где цены не пугают <…> жадное хайло — новую буржуазию. „Нэп“ жиреет и ширится, бухнет, собирает золото про запас, блядлив и пуглив, и нахален, когда можно. Думаю, что радует глаза „товарищам“ и соблазняет»[92].
В Москве Шмелев завершил начатый еще в Алуште рассказ «Это было». Он дал ему подзаголовок «Рассказ странного человека». Шмелев возвратился ко времени Первой мировой войны и затем стремительно переместился в современность. Его безумный герой — участник трагического абсурда, мир в его воображении — сумасшедший дом. Если Ремизов во «Взвихрённой Руси» (1926), произведении о страшном искажении жизни после революции, писал, что именно война обеспощадила сердце человеческое, если С. Клычков в «Сахарном немце» (1925) сказал, что именно война обманула душу человеческую, то Шмелев показал: именно война уничтожила разум человеческий. В этом рассказе открылись новые грани таланта Шмелева. Так он раньше не писал. Если бы на титуле не было его фамилии, автором этого произведения можно было бы посчитать Л. Андреева. Александр Амфитеатров, в 1927 году написавший на «Это было» рецензию «Свирепые больные», сравнил этот рассказ Шмелева с «Записками сумасшедшего» Гоголя и «Палатой № 6» Чехова.
В экспрессионистской манере Шмелев рассказал о бессилии и одиночестве человека в страшном мире, об аберрациях человеческой мысли и бытия. В сюрреалистическом существовании людей, в их помраченном сознании смещены границы между нормальным и болезненным, между реальностью и бредом, между пространственными плоскостями. Все настолько странно, что и понять-то невозможно, это было — или этого не было. По-видимому, произошедшая со Шмелевым трагедия требовала новой манеры письма, в которой отразились и его душевные муки, и его мировоззренческий кризис.
Рассказчик, участник войны, пройдя курс лечения после контузии, снова отправлен на фронт. Но сознание его слишком зыбкое, постепенно его охватывает безумие — «запах кровавых полей проникает в меня до недр, и уснувшая было сила начинает шуметь и звать». Говоря языком психоанализа, в сознании этого несчастного происходит возврат вытесненного: Фрейд уверял, что бессознательные мотивы неустранимы, что вытесненные однажды образы постоянно пытаются вновь проникнуть в сознание, причем происходит компромисс — и это показано Шмелевым — между удаляемыми представлениями и представлениями, их вытесняющими; Фрейд предполагал, о чем речь идет в его работе 1915 года «Вытеснение», что возврат вытесненного достигается всякого рода смещениями, сгущениями. Рожи, «улыбки ряженых обезьян, пощелкивающие пасти» плясали перед его глазами, они «вздувались и опадали, распадались в гримасы и улыбки», а мир наполнялся запахами «человечьего стойла», пота, бананов и ванили, запахами «человечьей гнили». Мир гадлив. Герой, в поисках бензина, оказывается в сумасшедшем доме, где встречает душевнобольного полковника — этот странный человек ждет донесений с Луны, он уличает врагов в том, что они соорудили дьявольской силы работающий кровью двигатель — два гигантских цилиндра, наполненных насыщенной радием кровью; кипящая «радио-кровь», в которой скопилась вся земнородная сила, источает черные волны, поглощающие свет, и вот эти-то волны убивают людей и высасывают луну.
Воинственные страхи полковника по поводу разрушительной силы беспроводного оружия — отклик на современные открытия. Вымысел Шмелева — это реакция на достижения военной техники. В начале 1900-х годов профессор М. Филиппов, инженер и химик, развивает идею о передаче электротока по воздуху, о взрыве на расстоянии. Одновременно в США Н. Тесла, серб по национальности, ведет опыты по передаче энергии без проводов. И тот, и другой приближают мир к созданию лучей смерти, которыми заинтересовывается германская разведка. В 1905 году в Великобритании демонстрируется фильм «Волшебный луч». Созданием лучей смерти занимается английский изобретатель Г. Мэтьюз. Ко времени Первой мировой войны им проведены опыты по осуществлению радиоконтакта с военным пилотом, по созданию беспроволочного телефона, во время войны он ведет разработки по остановке аэроплана на расстоянии.
Рассказчик, общаясь с полковником, признается, что безумие заражает, что сам он безвольно ему поддался. Они оба существуют в проклятом мире, на который реагируют с гипертрофированной подозрительностью. Если рассказчик видит в людях шпионов, то полковник и того больше: он запирает в подвале агентов, то есть медицинский персонал — тех, кто держал его в изоляторе.
88
«Последний мой крик — спасите!». С. 181.
89
«Последний мой крик — спасите!». С. 186–187.
90
Горький М. Неизданная переписка. С. 162.
91
«Последний мой крик — спасите!». С. 174.
92
Устами Буниных. Т. 2. С. 100.