Страница 39 из 71
Очевидно, это соображение в конце концов было принято в расчет: правительсгво стало затруднять евреям доступ в университеты. Была введена так называемая процентная норма. Евреи в каждом университете и казенной гимназии не должны были превышать известного процента относительно всей массы учащихся.
Мера эта не заключала в себе, с точки зрения юридического анализа, никакого преступления против принципа равноправия. По существу, это была мера национального размежевания. Идея распределения некоторых жизненных возможностей между национальностями страны нашла свое яркое применение в Австрии, где была введена «куриальная» система выборов. Куриальные выборы состояли в том, что в округах со смешанным населением каждая национальность получала известное число депутатских мест на свою долю. Это — один из способов «защиты меньшинств». А также — большинств, когда сии последние не доросли до самостоятельного отстаивания своих прав. Главное назначение куриальных выборов было ослабить национальную вражду, потрясавшую Австрию при каждой избиратель-, ной кампании.
У нас система куриальных выборов была предложена для Юго-Западного и Западного края членом Государственного Совета, профессором Д. И. Пихно. Столыпин принял эту идею, но воспользовался ею для нововводимого земства в Западной России. В данном случае куриальная система имела целью сохранить за русским населением подобающее ему число мест в земствах и была направлена против поляков. Поляки с превеликим возмущением протестовали, но Столыпин хорошо понимал их психику; вслед за куриальным земством он внес законопроект о куриальных выборах в городах Польши. Так как в польских городах большинство населения еврейское (и самой Варшаве без курий грозило получить еврейскую городскую думу), то поляки голосовали за закон. Напрасно русские кадеты, оставшиеся верными еврейским интересам, вопили, что поляки еще башмаков не износили, в которых они причитали над нарушением Столыпиным всяческих «святых принципов» Поляки остались энфлексибль и поддержали Столыпина. По сему поводу между поляками и русскими кадетами наступил открытый разрыв, зафиксированный депутатом Жуковским, который произнес с кафедры слова поэта: «Была без радости любовь, разлука будет без печали…»
Размежевание мест в учебных заведениях между национальностями было мерой такого же порядка. При этом надо принять во внимание особенности русских университетов и гимназий. Эти учреждения не похожи на западные «Almae Matres», которые имеют не только юридическую автономию, но и собственный бюджет. Русские учебные заведения основывались правительством и содержались на средства казны. Сказать — «на средства казны», это значит сказать — на средства всего населения. Поэтому можно с большим весом возражать, допустим, против такого порядка: когда, например, на деньги русского населения, которое, предположим, платит 95 % всех налогов, воспитывалось бы русского юношества всего 5 %, а остальные юноши, получающие образование, были бы не русские. Образование среднее и высшее есть привилегия немногих… И в том случае, когда оно совершается на средства казны, можно с достаточным основанием требовать, чтобы образование распределялось между национальностями сообразно доле денег, ими по принадлежности в казну вносимых.
Так как еврейство проявляло огромную настойчивость, стремясь к образованию по тем или иным причинам, то можно было без всякого попрания «священных принципов» евреев несколько попридержать; попридержать, чтобы еврейство не отбивало «места под солнцем образования» у остального населения. И это тем более, что сей процент не был мерой специально еврейской; если память мне не изменяет, для поляков в университетах и гимназиях Западной России тоже существовал известный процент.
Но поляки никогда не заполняли полностью мест, им предоставленных. Евреи же заполняли целиком свой процент, хотя сей процент, им предоставленный, был исчислен «с гаком», то есть щедро, сравнительно с еврейской численностью. И все же много евреев, желающих попасть в учебные заведения, оставалось за флагом. Отсюда — бешеная ненависть евреев к этому проценту. Они говорили о нем с пеной у рта, захлебываясь от злости, как будто у них отняли что-то, по всем законам Божеским и человеческим неоспоримо им принадлежащее. На самом же деле было подрезано в высшей степени сомнительное право (с точки зрения элементарной справедливости) получать образование за чужой счет.
Разумеется, нельзя сказать, чтобы и власть обнаруживала ловкость в этом деле. Нужно было, как мне кажется теперь, не вводить процент, а снять черту оседлости. Идея держать евреев в концентрированном виде в известной части России вместо того, чтобы разбросать их по всей Империи, была вообще идея неудачная. А в особенности неудачно было решение пропускать «за черту» наиболее вооруженных, то есть образованных евреев. Именно эти евреи на фронте наиболее угрожаемом, то есть на фронте политическом, в высшей степени усилили антигосударственные ряды.
Евреи не принимались на государственную службу, а в армии не допускались к производству в офицеры.
Что касается государственной службы, то еврейство особенно к ней не стремилось. Государственная служба, в обычных условиях и на маленьких должностях, занятие покойное, монотонное и малодоходное. Оно не очень сродни живому еврейскому темпераменту; почти так же, как и хлебопашество, к которому евреи чувствуют органическое отвращение. Разумеется, евреи были не прочь занять «командные высоты», но все же не ограничения в отношении государственной службы были причиной еврейского накаления. Мне думается теперь, что вообще это — вопрос правительственной политики: при умном правительстве, понимающем значение традиций, неподходящий элемент легко может быть не допущен на государственную службу; ведь здесь по самому существу дела действует принцип назначения, то есть правительственного отбора.
Что же касается воинской повинности, то тут дело, на мой взгляд, было поставлено на совершенно нелогичные рельсы. Воинская повинность есть одна из тяжелейших обязанностей; освобождение от нее было бы огромной привилегией. В особенности эта привилегия чувствовалась бы еврейством, которое воинскую службу специально ненавидело. Как известно, еврей, уклоняющийся от воинской повинности, стал одной из классических фигур русского быта; причем итоги «сердца горестных замет» вполне конкордировали с выводами «ума холодных наблюдений», то есть данными статистики. С другой стороны, общее мнение всех соприкасавшихся с этим делом сводилось к тому, что евреи не приносили никакой пользы в армии. В былое время они слыли в армии элементом «комическим»; в последние же годы (с начала XX века) стали силой явно опасной, ибо вели революционную пропаганду в войсках.
Надо было при таком положении дела (по моему мнению) освободить евреев от несения воинской повинности подобно тому, как были от нее свободны в России около 20 миллионов других инородцев. Эта мера не отразилась бы чувствительным образом на армии, но в значительной мере подвела бы логический фундамент под «ограничения»: кому меньше дано — с того меньше и взыскивается.
Существовали еще и другие ограничения, более мелкие, которые сейчас не припоминаю, кроме одного: евреи не могли быть «присяжными поверенными», а только «помощниками присяжных поверенных». Ограничение не умное; ибо, не говоря обо всем прочем, оно легко обходилось; обходилось так же, как обходят наши эмиграционные врачи запрещение практиковать в тех странах, где таковые запрещения существуют. В качестве «помощников» прекрасно жили и работали знаменитые еврейские адвокаты, которых все знали, хотя никто не ведал даже имени их «патронов».
Вот, кажется, все главнейшие тернии для евреев в русском законодательстве.
Стоило из-за этого делать революцию? Это, конечно, дело вкуса. Но мы, эмигранты, можем, пожалуй, в этом деле быть в некотором роде экспертами.
Мы сейчас находимся приблизительно в тех же условиях, в каких находились евреи в России. В некоторых отношениях наше положение легче: мы не несем воинской повинности; в других — тяжелее: мы не пользуемся политическими правами, не участвуем в выборах и т. д. В материальном отношении мы пока что в общем беднее, чем были евреи соответствующего класса в России; и живем тяжелее. Правда, скажут, у нас есть, кроме надежды «вернуться», другой выход: натурализоваться, принять подданство. Но и у русских евреев был выход: креститься. Как, отрекаться от религии?! Я не говорю, что это сладко; но и отрекаться от «русскости» не легко. Факт тот, что, приняв христианство, еврей получал все права, хотя это и не логично. Впрочем, евреи могли еще менять свою (талмудического толка) религию на еврейскую же религию, но «без талмуда», то есть сделаться караимами. Евреи-караимы, как известно, пользовались в России всеми правами. По причине для меня неясной, евреи-караимы не только жили в полной дружбе с русским законодательством, но пользовались и симпатиями населения. Даже в офицерских кругах, наиболее ригористично охраняемых от евреев, насколько я знаю, офицеры-караимы не чувствовали терний своей национальности. Да простят мне мое невежество: может быть, караимы — только люди «Моисеева закона», а по крови — не евреи? По крайней мере мне известно, что евреи и караимы жили в великом отчуждении.