Последний очевидец

— Было в первую Думу семь уполномоченных. Сейчас шестьдесят! Кто это сделал? Шульгин и Сенкевич. Их послать! — таков был глас помещичьего народа.

Я не хотел, я просил пощадить. Но меня заставили следующими соображениями:

— Не хотите в Думу? До Думы еще далеко. Проведите выборы в Житомире. Там тоже будет всего.

Сенкевич был счастливее. Ему удалось отбиться. Кроме того, Г. Е. Рейн, академик-профессор, крайне энергичный, работоспособный и со связями в столице, был кандидатура блестящая. И притом он явственно хотел пройти в российский парламент. Это его устраивало. Таким путем ему легче будет создать министерство народного здравия, что было целью его жизни.

В заседаниях, предшествовавших выборам, он неизменно выбирался председателем, а я секретарем. Было ясно: этим двум надо ехать в Житомир.

Однако поляки тоже не дремали. Они составили план сорвать выборы. Я это понял слишком поздно, и они выборы сорвали. Сделали они это довольно любопытно. В имени Оженино Еловицкие сидели очень давно, столетия. Они вели свой род от князей Святополк-Четвертинских и некогда жили в Четвертне. Тогда они были русские, православные, но потом ополячились. Во всяком случае, это была коренная волынская аристократия. Молодой Витольд Грацианович Еловицкий окончил со мной юридический факультет в Киеве. Он работал и у моего отчима по кафедре политической экономии. Еловицкий был чуть ли не единственный поляк, который однажды летом приехал с визитом к своему профессору. И именно он сорвал выборы хитрым образом.

Председательствовал в уездном собрании в Остроге за отсутствием предводителя дворянства мировой посредник. Этой должности не было в Восточной России, там они назывались земскими начальниками. Илья Павлович Ивашкевич был милейший человек. Между прочим, он любил, объезжая уезд, заезжать к нам в Курганы. И каждый раз рассказывал один и тот же случай. Он, Илья Павлович, когда-то почему-то ехал вместе в карете с высокопреосвященнейшим Платоном, митрополитом Киевским и Галицким. Когда ехали через какое-то местечко мимо католического костела, зазвонили в колокола, что не могло быть не чем иным, как приветствием высокой духовной особы. При отношениях между католиками и православными это было необычно. Митрополит остановил карету и, войдя в костел, благословил ксендза, выслушав краткое богослужение. Затем поехал дальше.

Но этот случай произвел на Илью Павловича неизгладимое впечатление. И каждый раз, когда он это рассказывал, глаза его увлажнялись и голова тряслась как-то преждевременно. Он не был дряхлый старик. По натуре своей он мог бы быть именно «мирный посредник», а не председательствовать в собрании, где люди сошлись под знаком национальной борьбы. На этом собрании присутствовало семьдесят четыре помещика. Польские помещики смотрели на мировых посредников свысока и презрительно, русские — без презрения, но тоже свысока. Он был чиновник, а они как-никак были сами себе господа. Илья Павлович несколько растерялся, у него не было привычки председательствовать в такого рода собраниях. На это Витольд Грацианович и рассчитывал.

Собрание открылось чтением закона о выборах в Государственную Думу. Когда законы были прочитаны, Еловицкий попросил слова и потребовал некоторых «разъяснений» от председателя. Илья Павлович, давая разъяснения закона, запутался. После задавали новые вопросы — от запутался еще больше. Мне стало ясно, что Еловицкий устраивает все это, чтобы иметь повод для кассации выборов. Он недаром стал адвокатом. Я попросил слова и дал разъяснения закона, чтобы помочь Илье Павловичу. Но я был рассержен на поляков и в особенности на Еловицкого за то, что он занимается провокацией. И тут у меня вырвалось несколько слов, которых не следовало говорить.

Дело было в том, что закон категорически запрещал всякую агитацию в день выборов. Все такое должно было кончаться накануне. А мои слова, которых, впрочем, не помню, в самом избирательном собрании, очевидно, можно было изобразить как агитацию. Как только я начал в этом стиле, поляки закричали:

— Слушайте, слушайте!

Я понял и замолчал. Но слово не воробей: вылетит — не поймаешь. Дело было сделано.

После этого поляки перестали просить разъяснений закона. И выборы прошли гладко.

Поставили пять ящиков с нашими именами. И мы получили точно: семьдесят девять белых шаров и пятьдесят пять черных. Теперь оставалось ехать в Житомир. Выборы членов Государственной Думы были назначены на 6 февраля.

Но Витольд Грацианович оказался ловчее меня. Его предки занимались выборным искусством уже целые столетия в сеймах и сеймиках. Словом, Еловицкий подал кассационную жалобу в том смысле, что выборы совершились с нарушением закона. И губернатор кассировал выборы и назначил новые. Срок для новых выборов был указан очень краткий. Обычным казенным путем, то есть через публикацию, было невозможно довести до сведения выборщиков, что им надо ехать в Острог вторично. И этот срок и не мог быть более долгим, так как в таком случае острожане не попали бы в Житомир к 6 февраля.

На этом и был основан хитрый расчет Витольда Грациановича. Но он упустил из виду одно обстоятельство. Во время сеймов и сеймиков не было телеграфа. А в 1906 году телеграф действовал, и неплохо. Каждый телеграфный пункт обслуживался, между прочим, мальчишками из села. Эти юные вестники пешком во всякую погоду днем и ночью доставляли телеграммы во всякое село или имение. Они назывались «нарочные» и получали плату десять копеек с версты, которую платил отправитель телеграммы, означив в адресе: туда-то нарочным, тому-то. Получатель, если хотел, давал мальчику на чай, деньги тогда были дорогие. Мальчик, доставивший двадцать пять телеграмм на среднее расстояние в десять верст, мог за двадцать пять рублей купить себе хорошую лошадку. Это не принял в расчет Витольд Еловицкий. Я послал около восьмидесяти телеграмм, что мне стоило около двухсот рублей. От этого я не разорился, а мальчишки побежали марафонским бегом во все концы уезда. Результаты?

Все уполномоченные, числом шестьдесят, явились как один. Телеграмму! Шуточное ли дело! Для некоторых из них это была первая телеграмма в их жизни, а может быть, и последняя.

Явились и девятнадцать помещиков. Выборы состоялись снова, и пятьдесят пять поляков были вновь положены на обе лопатки.

Это была победа вроде тех, что одерживал Богдан Хмельницкий, но мы не призывали на помощь татар. Как! А чехи? Да, за татар у нас были чехи. Но ведь они — братья-славяне.

9. Житомир

Итак, Острог был взял после второго штурма. Мы победили! Теперь пять человек должны ехать в Житомир и там избирать членов Государственной Думы от Волынской губернии. Два русских помещика (Г. Е. Рейн и В. В. Шульгин), один русский крестьянин, один русский священник, один чех из колонистов. Все поехали порознь, потому что проживали в разных местах. День выборов был назначен на 6 февраля.

Смотря на снежные поля, мелькавшие за стеклами вагона, я никак не мог себе представить, что нас ждет.

Жизнь в уютных домиках была дешева.

Но на главной улице были магазины, из которых некоторые стали гордостью города. Житомирские перчатки славились на весь край. Нарядные польки продавали и отменные духи. Они улыбались, как балерины, и серьги в их ушах вздрагивали горделиво.

Ждал нас отменный кофе в кавярных (кофейнях). Паненки очаровательно говорили «проше пана» и «бардзо дзенькую», но не без некоторой самомнительности. Они себе цену знали.

На главной улице стояли две гостиницы, одна против другой. Более шикарную, не помню, как ее название, заняли поляки. Как и барышни в кавярных, они себе цену знали.

Более скромная гостиница была «Рим». Это название явно указывало, что хозяева ее были поляки. Почему? Потому, что поляки римско-католического вероисповедания. Однако ее заняли мы, русские. Должно быть, мы тоже знали себе цену. Только эта цена была ниже польской. Это явление очень интересное, оно пронизывает всю историю русско-польских отношений. Польские паны всегда смотрели на русских сверху вниз, а последние на первых — снизу вверх. Так было всегда и неизменно кончалось тем же: восстанием низов против верхов.