Большой Хинган

Андрей опять развернул весточку от Нины. «88с» — целую! «88с»… Бережно уложил бумажку в целлофан.

— Иди, собирайся, — обтер старший сержант ладонью пот СЕ лица. — Едем!

Машину трясло и переваливало с борта на борт. Жара усиливалась с каждым часом. Лица солдат сделались серыми. Елпанов, сидевший в будке напротив Кокорина, вдруг вскочил и потряс его за плечи.

— Петрович, Петрович!

Голова пожилого солдата упала на грудь, моталась туда-сюда, открытые глаза были страшно безжизненны.

— Воды! — крикнул Елпанов, подхватив товарища.

Все повскакали, хватаясь друг за друга, чтобы не упасть от тряски. Легоньков сильно постучал в переднюю стенку. Лесин затормозил.

Было счастьем, что у них сохранилось полторы-две кружки воды. Когда Кокорина вытащили из машины и положили на землю, Колобов, на правах медика, начал над ним хлопотать. Влив в рот немного спирта, потом дал напиться. Солдат пришел в себя.

— Сержант… Хлопцы… Извините! — проговорил он слабым голосом и попытался встать.

— Полежи, полежи, Петрович, — удержал Елпанов. Он принес и заботливо подложил под голову Кокорину надувную резиновую подушечку. Когда-то за эту подушку Андрей предлагал Елпанову полцарства.

Растроганные тем, что Петрович еще попросил у них извинения, солдаты молча стояли у машины. Они бы могли на час-два задержаться здесь, но какой в этом смысл? Сопки вокруг голы и накалены, как громадные печи. Сжавшееся в ослепительную белую точку солнце палило нестерпимо. Все вокруг оцепенело, будто в ожидании смерти.

Андрей положил руку на плечо Лесину.

— Может, подменить тебя, устал?

— А что в будке сидеть? Еще тяжельше… За мотор боюсь — в радиаторе кипит.

Кокорин встал. С виноватой улыбкой он привел себя в порядок, поднял с земли и отдал Елпанову резиновую подушечку. Повернулся к Ниязову:

— Я в порядке, сержант…

— Поехали, — приказал Ниязов. И — Кокорину: — Садись в кабину. Я на крыле.

…Вообще-то рана не болела. Иногда только словно пронзало насквозь, когда, забывшись, поворачивался на бок. Но все время хотелось пить. Горело нутро. А в ушах стоял звон падающих капель: кап-кап-кап… Пить же не давали. Вернее, давали мало и не всякий раз, как он просил.

Во-первых, медсестра говорила, что ему нельзя столько воды. Потом эту вертихвостку нельзя было дозваться — она торчала в соседней палате, где лежали раненые полегче. Ночная санитарка, та добрее: иногда принесет не одну, а сразу две кружки. Вода там была особенная — такой вкусной он еще не пивал. Слегка попахивала дымом — снег же топили в котлах. Снег… Сахаристый белый снег. Он тает во рту…

Вот тоже вкусная вода была в одном родничке в Западной Белоруссии. Они ехали по дороге, и вдруг у большого креста с распятым Иисусом — такие кресты там при въезде в каждую деревню— увидели деревянный сруб с прозрачной водой. На дне кипел песок — это бил родник. От воды той ломило зубы.

…Андрей оттянул ворот гимнастерки и покрутил головой. Он задыхался. Легоньков, Елпанов и Колобов, привалившиеся к стене будки, виделись как бы в тумане. Большим напряжением воли Андрей заставил себя встряхнуться и выпрямиться.

— Ветеринар! — окликнул он Колобова и сам удивился своему хриплому голосу. — Знаешь, какие есть на свете козлы? У них рога по полметра, а в рогах — вода. Живут тут, в Азии. Застрелить бы парочку, а?

— Есть «дерево путешественников», — не открывая глаз, проговорил Елпанов. — Проткнешь кору — пол-литра чистой воды. На другой день ранка затянется — и снова…

— Отставить эти разговорчики! — прикрикнул Легоньков. — Сказками жажду не утолить…

Андрей привстал со скамьи, достал лежавшую на узком столике флягу со спиртом — другую дали в кабину Лесину, на случай, если с Кокориным опять случится обморок, — балансируя, чтобы не упасть, отвинтил пробку и сделал большой глоток. Обожгло. А все-таки жидкость…

— Кто хочет?

Елпанов мотнул головой, Колобов отвернулся. Легоньков, дернув за поясной ремень, посадил Андрея на место:

— Дурак, поможет тебе это?

Качка неожиданно прекратилась. Машина шла ровно. Все, как один, повернули головы в сторону открытой двери. Из-под колес убегало что-то похожее на запущенную колею.

— Неужто дорога? — изумленно произнес вполголоса Елпанов.

— Вода! — прошептал Кречетников. — Есть дорога — есть и вода!

10

 — Сержант, вон туда еще свернем!

— Нет, — жестко ответил Ниязов. Его коричневое, словно вырезанное из старой кости, лицо напоминало маску. Все оно было исчерчено вертикальными полосками: это пот, стекая, запекался глазурными узорами. Обожженные солнцем глаза слезились. Всегда промытые, составлявшие предмет особой заботы сержанта волосы теперь свисали из-под пилотки пыльными клочьями. Автомат за спиной, бинокль на груди и полевая сумка на боку казались слишком большим грузом на этом солнцепеке.

— Видать, бесполезно…

Это Кокорин. Пожилой солдат на глазах постарел еще на несколько лет. На щеках и подбородке обозначилась щетина цвета алюминия, под глазами набухли старческие мешочки, а все лицо покрылось сетью склеротических жилок.

Впрочем и Колобов, и Кречетников, и Легоньков выглядели сейчас не намного лучше.

Едва заметная колея привела не к воде, а к полю желтых маков. Большая часть растений отцвела и держала на прямых стеблях крупные, почти с кулак, бледно-оливковые коробочки… Желтый мак! Кто и зачем его тут посеял?

— Опий! — вдруг догадался Елпанов, и Ниязов кивком подтвердил его догадку.

Кто-то выращивал мак в этой безлюдной местности, чтобы приготавливать из него страшный наркотик. Вряд ли японцы: наверное, хитрый, богатый китаец, снаряжавший в эти места целую экспедицию. За опиум он потом покупал дешевую рабочую силу, может быть, даже жизни несчастных курильщиков.

— Вот гад! — процедил сквозь зубы Кречетников, имея в виду хозяина тайной плантации. — Попался бы мне!

— Капитализм, — коротко определил Колобов.

Они объехали большой участок, надеясь встретить по соседству с полем родник или колодец. Но и воду для своих сообщников или батраков хозяин поля доставлял, должно быть, издалека.

Ниязов не хотел больше терять времени.

Утром, при проверке связи, ротный пост дал указание переместиться несколько севернее. Очевидно, корпус двигался не совсем тем маршрутом, который был определен сначала. Могло получиться так, что пост ВНОС останется если и не в тылу у него, то где-то на фланге.

Неожиданно Ниязов приказал солдатам построиться. Команда вызвала недоумение. Однако приказ есть приказ.

Первым, застегнув воротник и расправив под ремнем складки гимнастерки, в двух шагах от машины по стойке «смирно» встал Легоньков. Рядом — Кокорин. Помедлив, к ним шагнули Колобов и Елпанов. Возмущенный Кречетников и чувствовавший себя на особом положении Лесин сделали вид, что не слыхали команды. Сержант выжидающе смотрел на них, пока оба не заняли в строю свое место.

Ниязов встал перед шеренгой, опустив руки по швам. Видно было, как он пытается смочить слюной рот, чтобы начать говорить.

На минуту перед глазами Кречетникова возникла другая картина: невысокий обрывистый берег узкой реченки Шешупы; взорванный мост; на одном берегу — дымящиеся развалины литовского местечка Наумистис, среди которых закопченная громада белого костела, на другом — острокрышие дома немецкого городка, с высокой рыжей кирхой посредине. Шпиль ее сбит снарядом: там сидел корректировщик… Граница! На узких улицах городка еще шел бой, а у моста команда заградотряда — бывшие пограничники — с взволнованными лицами вкапывала в землю полосатый столб с Государственным гербом СССР. Ниязов приказал выйти из машины и построил своих солдат. «Запомните!» — сказал он тогда…

Сержант обвел взглядом солдат.

— Вчера правительство Японии заявило, что готово рассмотреть Декларацию великих держав от 26 июля. По радио передали. Военный министр Японии, однако, призывает продолжать войну. Вот пока все.