Последний платеж

— Ваш батюшка, насколько мне известно, был тыловым интендантом… — пока еще довольно ласково и мягко перебил Эдмон.

— Наполеон ценил и эту должность, — кивнул гость. — Она была выгодна обеим сторонам — и ему, и ее носителю.

— Кстати, — так же мягко продолжал Эдмон, — как будто и более отдаленный ваш предок заметно проявил себя на поприще интенданства… При короле Людовике XV во время требовавшей немало оружия войне, он был искусным и предприимчивым сталеваром в Богезах, умело использовал месторождения железной руды и, кажется, в конце концов заработал дворянское звание?

— Надо сказать, что очень ненадолго, — кивнул полусоглашаясь гость. — Он был еще жив, когда революция решительно и безжалостно отняла у него это эфемерное звание и снова превратила его просто в Дантеса.

— Просто в Дантеса? — приподнял брови Эдмон. — Вы, значит, не очень высоко цените это честное демократическое имя, имя, которым гордился целый ряд поколений добрых тружеников Франции… Имя, кстати, весьма редкостное и имеющее мало ответвлений… Между прочим, известны ли вам еще какие-нибудь семьи Франции, носящие такое имя?

Гость покачал головой.

— Слышал что-то о южной ветви, о моряках Средиземноморья… Но они будто бы ведут свой род от итальянского поэта Данте… Имя это — Дантесы — большая редкость во Франции, и, конечно, можно предполагать наличие хотя бы отдаленного родства между теми, кто его носит…

Эдмон кивнул…

— Во всяком случае, можно считать почти достоверным, что это имя принесено во Францию извне… Отсюда и его редкость, отсюда и вероятность того, что носящие это имя находятся между собою в родстве, хотя бы и отдаленном… А это в свою очередь налагает на людей с таким именем какие-то традиционные обязательства.

Лицо гостя оживилось, озарилось, это еще не был тот огонек жадности, который так ярко вспыхнул в глазах барона де Геккерена неделю тому назад, но для Эдмона уже стало ясно совершенно, что его план не был ошибочен.

Эдмон продолжал:

— Франция, ставшая доброй родиной для Дантесов, имеет ряд неплохих традиций. В частности, одна из таких традиций — это сохранение в роду, носящем одно и то же имя, тех накоплений и приобретений, каких посчастливилось добиться членам этого рода. Иными словами, устойчивая традиция, по которой владелец того или иного существенного состояния должен приложить все силы для отыскания таких родственников, которые имеют право места в завещании на наследство.

Лицо гостя все более оживлялось, прояснялось. Вместе с тем, все яснее становилось и то, что привело его в гостиницу «Судаграхт». Запах миллионов гульденов или франков, или гиней безразлично в какой валюте была бы обозначена его доля в завещании!

А Эдмон продолжал:

— Не удивительно, что и мне, носящему это редкое во Франции имя Дантес, сердце и разум подсказали, что я должен поискать людей, достойных участия в моем наследстве.

— Но, — не особенно задерживаясь, продолжал Эдмон, — эти люди должны быть поистине достойными. И в первую очередь, они должны превыше всего ценить свое редкое имя Дантесов, не запачканное никакими искусственно приклеенными к этому имени фальшивыми титулами… И главное — никакими проступками перед совестью…

Собеседник Эдмона принял нечто вроде обиженного вида.

Глава IV

ДА БУДЕТ ВЫСЛУШАНА И ДРУГАЯ СТОРОНА

В гостиную вошла Гайде.

— Позволь, мой друг, представить тебе моего однофамильца, а возможно и родственника — Жоржа-Шарля Дантеса… — тотчас по всем правилам этикета обратился к ней Эдмон.

— О! — сделала приветственный жест Гайде. — Вы, кажется, участник недавно происшедшей в России кровавой драмы? Было бы очень интересно из первых рук узнать об этом трагическом событии…

Эдмон повернулся к гостю:

— Надеюсь, вы не откажете нам в любезности с такой же обстоятельностью и откровенностью, как почти признанным, установленным родственникам, поведать о том, что заставило вас покинуть Россию?

Жорж-Шарль замялся:

— Но ведь это как будто уже довольно широко известно…

— О нет! — возразила Гайде. — Печать Европы весьма скудно осведомляла своих читателей о гибели великого русского поэта… И еще меньше, скучнее о вашей роли в этом мрачном происшествии.

Жорж Дантес пожал плечами:

— Сказать по правде, мне кажется, что я сыграл в этой драме почти что пассивную роль «орудия Рока»… санкт-петербургский Отелло, между прочим, и крови той же, что шекспировский Отелло — африканской, страдал некоторой маниакальностью… У него было, по-моему, две мании, нередко соответствующие одна другой: с одной стороны — мания величия, мания грандиоза; а с другой — сколь не странно на первый взгляд, мания инфериора, то есть самонедооценки… У людей смешанной крови это, слышал я, довольно частое явление.

— Так он действительно был африканского происхождения? — переспросила Гайде. — Очень отдаленного, быть может?

— Не думаю, — опять, пожав плечами, ответил Жорж-Шарль. — Но во всяком случае в одном из своих стихотворений он даже не без гордости писал, что его дед, заметьте дед, по имени Ганибал, имя почетное у карфагенян, был продан российскому императору Петру Великому и достиг на службе высоких степеней. В самом деле — генерал Ганибал, любимец Петра, был даже начальником российской артиллерии. А предки по отцу — Пушкины, были не раз в родстве с царями Руси. Все это вместе взятое оказалось вполне понятным источником невероятного, необъятно огромного самолюбия, гордости, ревности и обидчивости…

— Ревность мужчины никогда не считалась пороком, — как всегда афористично уронила Гайде. — Ревность высмеивалась только у женщин, и даже каралась и преследовалась порой…

— Ревность порой сама карала мужчин, — не без находчивости сказал на это Жорж-Шарль. — Так было с шекспировским Отелло, так случилось, увы, с Отелло санкт-петербургским…

— Вы склонны высмеивать вашу жертву? — сдвинув брови, вмешался Эдмон. — Рыцарям не было свойственно шутить над поверженным, а тем более над убитым противником.

Жорж Дантес снова пожал плечами:

— Вообразите, я никогда не ощущал Пушкина, как противника… Никогда не мог представить его себе в таком качестве… Для меня это было бы подобно конфликту между орлом и соловьем. Орлы на наших кавалергардских шлемах, кстати сказать, все время напоминали нам, их носителям, о величайшем различии между нами и статскими, как у нас в гвардии было принято именовать не военных… И в первую очередь здесь идет речь о крайней недопустимости опасных для взаимной чести ссор.

— Но как же все-таки подобная ссора произошла? — с чисто женским настойчивым любопытством, неукротимым и неумолимым, задала новый вопрос Гайде. — Что привело вас к роковому конфликту?

Жорж Дантес немного помолчал, а затем ответил:

— Жена Пушкина в самом деле считалась одной из первейших красавиц российского царского двора… Сам император оказывал ей подчеркнутое, всеми замеченное внимание… Танцевал с ней неоднократно. Можно ли удивляться, что и офицеры его гвардии мы наперебой считали за честь удостоиться ее согласия на танец. Сам Пушкин, значительно меньше ростом, чем она, — избегал танцевать с ней, чтобы не вызвать насмешек и улыбок у зрителей. Но, судя по всему, бурно ревновал ее к каждому партнеру по танцам. Исключение, возможно, могло быть лишь для императора, с которым у него были очень своеобразные отношения.

— А в чем было это своеобразие? — с нетерпеливым любопытством перебила его Гайде.

— Чувствовалось, что оба они не любят друг друга, и в то же время стараются быть приятными один другому… О чем бы не попросил Пушкин царя, все тотчас же осуществлялось. Просьбы царя Пушкин тоже по возможности старался выполнить. И одной из таких просьб императора к своему подданному-поэту было, чтобы он и его жена не пропускали ни одного дворцового бала… Я сам не слышал этого, но будто бы царь сказал: «Без твоей жены тускнеют свечи зала… Когда она появляется, свечи гаснут совсем».

Гайде одобрительно захлопала в свои маленькие ладошки: