Страница 97 из 103
- Хоть ноги развяжите, мерзавцы! Околею тут у вас.
Всем было наплевать на него. Отвязывали его только на привалах, остальное время он тюком лежал на спине лошади, утыкаясь белым от мороза носом в хрусткий потник. А впереди и сзади шагали по сугробам, шумно дыша, волосатые зверолюди с копьями на плечах, и Манессе, дурея от смрада, вжимался лицом в ледяную попону и неистово молился, прося Господа избавить от лютой смерти.
На третий день добрались до селения. На вершине холма у берега широкой реки торчали полуосыпавшиеся стены из обшарпанного красного кирпича, похожие на изломанные зубы в щербатом рту; промежутки меж ними заполняли сосновые частоколы. Вокруг всё было истоптано, изгажено, изрыто; застывшую реку испещрили затянутые ледовой плёнкой проруби. Над холмом густо вились дымы.
Дикари развязали Манессе ноги, посадили, обессиленного, в седло. Сквозь дремотную дымку он видел открывающиеся створы ворот с железными скобами и лезущие к нему со всех сторон белые, словно пухом покрытые, лица; уходящее вдаль нагромождение островерхих жилищ из оленьих шкур и сплетение чёрных дымов над перекрещёнными слегами; шапки снега на плоских крышах коровников и перламутровые отблески наконечников копий, тронутых рыжими лишаями ржавчины.
А затем, словно кусочек родины в этом серо-стальном мире - затрепыхалось что-то ярко-разноцветное, броское, как зелёное дерево среди сплошного сухостоя. Какой-то дикарь заглядывал Манессе в глаза, вертел в руках его винтовку, говорил о чём-то с бородачом, затем ушёл в шатёр, а два дюжих туземца с огромными поясными ножами стащили Манессе с лошади и тоже потащили его в шатёр.
О боже, как там было тепло! Манессе уже и забыл, когда ему было по настоящему тепло. Он повалился в ноги хозяину и, заливаясь слезами, заговорил, что он - не враг северным людям, а совсем наоборот, преданный друг, и готов доказать это словом и делом, пусть только тот не лишает его жизни.
Явившийся откуда-то противный лысеющий старикан, путая времена и падежи, спрашивал его на языке зулу про количество бойцов и следопыта. У жаровни в середине шатра сидело шесть человек: по их известковым лицам гулял румянец, длинные нечёсаные космы свисали как высохшие водоросли. "Всё ясно, - вдруг осенило Манессе - Я умер, а это - демоны загробного мира. Они решают мою судьбу".
Взопревшего, его вывели из шатра, привязали за руки к чёрной в сумерках коновязи с вырезанным на верхушке страшным ликом орущей бабы. Капли пота на лице и шее стремительно застыли, превратившись в солоноватую наледь. Стужа начала стремительно опускаться к груди и ногам. Манессе притоптывал, стараясь согреться, бросал косые взгляды на угрюмых стражников. "И впрямь демоны, - подумал он. - Разве бывает на свете столько волосатых людей?".
Вскорости начали выходить из шатра и допрашивавшие его. Последним вышел тот, что разглядывал винтовку. Поговорил о чём-то с бородачом, затем приказал стражнику отвязать Манессе. Бородач вернулся, неся винтовку и патронташ. Протянул их Манессе.
- Отпускаешь меня, господин? - не поверил тот своим глазами.
Нет, его всего лишь просили показать, как стрелять из винтовки. Рядом выросли три воина с длинными ножами в руках, окружили Манессе, готовые при первой опасности зарезать пленника как поросёнка.
Манессе взял винтовку, поводил стволом, выбирая, куда бы пальнуть. Взгляд его заскользил над клыкастыми верхушками чумов и шатров, над покатыми колпаками сгрудившихся аборигенов, над высокими полуразвалившимися стенами древней постройки, горделиво подпиравшей брусчатой крышей латанный-перелатанный небосвод, потом выхватил в череде клочковатых облаков сизобрюхую птицу и остановился на ней. Манессе вскинул винтовку, прицелился и бабахнул.
Стрелком он был неважным. До сих пор доводилось палить только на стрельбище в Сосновом городке. Тамошний сержант - пузатый краснорожий служака с вечно затуманенным от ката взором, небрежно успокаивал их: "Вы, салаги, главное по своим не бейте. А дикари и так разбегутся, хоть в небо шарашь. Это ж - мыши, а не люди".
Но эти дикари почему-то не разбежались. Хозяин шатра, сморщившись, поковырял пальцем в правом ухе. Бородач что-то возбуждённо заговорил, тыкая пальцем в птицу, которая продолжала свой полёт, превращаясь в чёрную точку.
Зато на звук выстрела начал сбегаться народ. Неуклюже семеня в пушистых одеждах, дикари стекались к шатру грязно-белыми ручейками, сливаясь в колышущееся мохнатое озеро. Многие несли топоры и копья, у некоторых в руках были луки. Вооружённая толпа мужиков прорежалась круглолицыми длинноволосыми женщинами и пузатыми, неповоротливыми в тяжёлой одежде, детьми. Сгрудившись, люди уставились на пленного со смесью отвращения и боязни. Над лисьими колпаками плыл пар, выдыхаемый десятками глоток. "Дикари, а в мехах ходят, - машинально отметил Манессе. - В Лесото каждая такая шуба по тысяче монет шла бы".
Страх покинул его. Видя уродливые, полные трепета, лица дикарей, чувствуя в руках тяжёлое цевьё винтовки, он вдруг ощутил себя хозяином жизни и смерти. Что могут сделать эти несчастные полуобезьяны? Пара выстрелов - и они разбегутся, сверкая пятками. При желании он и сам может стать их предводителем - достаточно уложить вот этого типа с кожаным кулончиком на шее. Ха-ха, прекрасная мысль! Он убьёт его и сам станет вождём, а дикари будут приносить ему меха. Кажется, судьба и впрямь улыбается ему, сыну портового грузчика из Доннибрука.
Но мечтал он не долго. Один из воинов вдруг вырвал у него винтовку, а хозяин шатра, подступив к Манессе, обхватил его сзади за грудь и приставил нож к горлу. Холод металла обжёг небритый подбородок, острие задело дёрнувшийся кадык. Над ухом, окутав его тёплым дыханием, знакомый голос пролаял несколько слов. Манессе дёрнулся, пытаясь освободиться от захватов, но дикарь держал крепко. Отчаянная мысль заколотилась в сознании: "Может, шутка? Может, просто пугают?". А уже в следующее мгновение нестерпимая боль пронзила горло, затопив грудь и голову.
- Ахрр, - вместо крика захрипел Манессе.
В мозгу вспыхнуло отчётливо-яркое, как афиша, вспоминание: дочка хозяина - большеглазая, стройная, в голубом приталенном платье выше колен и жёлтых босоножках - простучала каблучками по кирпичному полу, заглянув с улицы в пекарню, и остановившись возле Манессе, с улыбкой спросила:
- Привет! Папу моего не видел?
Манессе оторопело покачнул головой, раскрыв рот от изумления. Усыпанные мукой работяги, хмыкая, уставились на неё, заулыбались. Она же, поджав чудные губки, расстроенно сказала:
- Жаль.
И выпорхнула на улицу.
Видение дрогнуло и исчезло, сменившись образом щербато хохочущего старика из Соснового городка:
- Новое мясцо прибыло, ха-ха!
А затем он услышал ликующий вопль толпы, и боль ушла, застлав глаза липкой багровой пеленой.
- Вот она - кровь пришельцев! - кричал Головня, потрясая ножом, с которого летели алые брызги. - Видите? Такая же красная, как наша. И подыхают они так же. Ничего в них нет колдовского. Огонь и Лёд наделили их чёрными рылами, думая испугать нас. Но мы не боимся их, потому что за нами - истина и справедливость. За нами - великая Наука. Готовьтесь к бою, братья! Готовьтесь к бою!
Глава третья
"У них - громовые палки, а у нас - копья да стрелы. У них - испытанные бойцы, а у нас - новички. У них - лошади, а у нас - одни коровы. Но зато с нами Наука, а с ними? Богиня не даст проиграть, подставит плечо. Иначе ради чего всё?".
Так размышлял Головня, наблюдая со стены за вьющейся меж холмов цепочкой вражеского отряда. Издали ещё заметил, что впереди, покачиваясь на сугробах, мчится собачья упряжка. Вглядываясь в прикрытое колпаком лицо ездока, он чувствовал нарастающую ненависть. Это был он, несомненно - беглый внук Отца Огневика, которую зиму ускользавший от карающей длани Науки. Старый недруг, ради мести предавший свой край. Спустя столько времени они опять встретились: богоизбранный пророк и неприкаянный загонщик из проклятой семьи. Вот он несётся мимо чахлой лиственничной рощицы, держа подмышкой длинный остол. Кажется, Головня даже слышит его окрики собакам.