Страница 80 из 103
- Вот, великий вождь, эта она самая, бросалка, и есть.
Подмышкой он держал деревянный короб, в котором что-то громыхало и перекатывалось. Тетива лука наискось перетягивала меховик.
Копейщик принял из рук стрелка ремень, передал вождю. Тот помял его так и этак, помотал в воздухе.
- Ну давай, показывай своё искусство.
Сверкан поставил короб на снег, снял крышку, извлёк небольшой камешек с гладкими краями. Вложил камешек в срединную, широкую часть ремня, раскрутил правой рукой и резким движением вытянул руку вперёд. Камень чёрной точкой пролетел по дуге и вонзился в сугроб шагах в двух от тюфяка. Стрелки разочарованно загудели. Лучина хмыкнул.
- Не приноровился ещё, - смущаясь, пояснил Сверкан. - Разреши ещё раз кинуть, великий вождь.
- Давай.
Второй бросок оказался не лучше прежнего - камень вообще улетел куда-то за тюфяк. Лучина беззвучно потешался. Сверкан, сцепив зубы, снова нагнулся к коробу. Пятна на его лице потемнели - вот-вот брызнут кровью. Он даже снял рукавицы, чтобы половчее взяться. Головня, скрестив руки, неотрывно следил за ним.
- Ещё раз позволь, великий вождь. Уж с третьего-то раза точно попаду.
- Кидай.
На этот раз Сверкан долго примеривался, топтался на месте, вытягивая руку с ремнём вперёд и в сторону, наклонял голову, скинув колпак для верности, и наконец, швырнул. Камень с коротким глухим всплеском вонзился в тюфяк, из рваной дыры посыпался снег. Ликующий вопль стрелков заглушил досадливый возглас Лучины:
- Попал таки.
Сверкан, сияя, повернулся к Головне. Тяжёлые, как заболонь, волосы его стекли по испятнанному лбу на глаза, упали на длинный вздёрнутый нос. Он ждал поощрения, похвалы или хотя бы признания, но Головня лишь почесал подбородок и, развернувшись, побрёл к становищу. Лучина торжествующе усмехнулся.
- Не впечатлил, видать, ты вождя. - Потом рявкнул на остальных лучников: - Ну что застыли? За дело, живо-живо!
Головня уже наполовину поднялся по склону, скользя кожаными подмётками по узкой тропинке в снегу, но потом повернулся и зычно подозвал к себе Лучину. Тот неспешно потрусил к нему, беззаботно улыбаясь в щетинистые усы. Остановился в пяти шагах, опираясь на отставленную назад левую ногу, устремил на Головню открытый взгляд серых, как чистое серебро, глаз. Зрачки мерцали сквозь опушённые инеем ресницы, словно подмёрзшая лиловая голубика сквозь заснеженный лозняк.
- Выбери десяток парней - пусть поучатся у этого Сверкана. Через пяток дней хочу поглядеть на них.
И пошёл дальше, сопровождаемый как тенями тремя копейщиками. А Лучина так и остался стоять с открытым ртом.
Головня поднялся в становище и неспешно двинулся в свою избу. Перед ним волной плыла тишина. Общинники, завидев вождя, умолкали, провожали его почтительными взглядами, дети переставали носиться как угорелые, замирали, словно видели перед собой опасного зверя, а гости по своему обычаю снимали колпаки и кланялись; коверкая слова, желали долгих зим и крепкого здоровья.
В хлевах бабы вычищали лопатами навоз, мужики развозили по дворам сено в санях, невольники гнали с пастбищ лошадей, катали бочки, таскали на спинах мешки, на самом краю площадки для собраний толстобрюхие псы жадно лизали раскиданные вперемешку с навозом рыбьи очистки.
Внезапно Головню нагнал Чадник. Пересыпая свою речь славословиями, принялся сулить горы железа и меди, если вождь запретит прочим гостям привозить металлы. "Недруги порчу наводят, злобствуют. Как с такими бороться? Клык-Зубоскал твоих людей за нос водит: сверху хорошую крицу кладёт, а снизу - дрянь. А у меня-то металл завсегда чистый, без шлака. Я ж слитками меняю, а он - кусками. Прохиндей каких мало, всему нашему делу позор. Да и Пещерник такой же: говорит, рудное железо, а я точно знаю - из мёртвого места, переплавленное, оттого и ломается, к морозу нестойкое. Уж такие ловкачи, прости богиня... Да вот ещё у меня тебе подарочек имеется, великий вождь: целая бочка отменной соли. У пришельцев такой нет. У горных людей выменянная, из глубины добытая...".
- За соль благодарю, - на ходу ответил Головня, не оборачиваясь к нему. - Пришлю тебе слугу, он возьмёт. А про металлы подумаю.
- Подумай, великий вождь, подумай. Я без обмана, только из уважения к тебе.
И отстал.
Перед частоколом двора, у калитки, уже толпились люди. При виде вождя заволновались, сунулись к нему, оттирая друг друга - копейщики растолкали нетерпеливых, Головня шагнул во двор и выругался, чуть не споткнувшись о шмыгнувшую под ноги собаку.
До позднего вечера творил суд и выслушивал просьбы. Сидел на скамье, буравил жалобщиков зелёными зрачками, почёсывался и грыз корень черноголовника. Общинники шли непрерывным потоком - плакались на гостей и соседей, обвиняли друг друга в разных пакостях, просили поженить детей. Вождь терпеливо вникал в их заботы, думая с тоской, что вместо великих дел занимается разрешением мелких дрязг.
Последними перед ним предстали два Рычаговских охотника. Один - юный, белобрысый, с покатым бычьим лбом - неторопливо разъяснял суть дела, показывая на соперника - объёмистого, коротконогого, с глазами навыкате:
- Закон Науки не чтит и тебя, великий вождь, тоже. Как Наука велит? Что моё - то моё, а что твоё - то твоё.
- Так и есть, - важно кивнул Головня, благосклонно принимая из рук слуги туесок с сушёной ягодой.
- Ну вот. Так чего он возбухает? Разве я не по закону?
- Какому закону! - воскликнул старший неожиданно высоким голосом. - Где это видано... Мы ж делиться должны... ну, по-соседски, по-родственному... То есть, я что хочу сказать - не по-божески это. Разве не так, великий вождь?
- А ну стойте, - Головня утомлённо потёр нос. - Давайте сначала.
- Дело, значит, такое, - с готовностью кивнул младший. - Был у меня большой двузуб - рукоять сосновая, а острия железные, с насечками - у Краснощёка-гостя выменял на пять пятков лисьих шкурок да два рыбьих клыка. Было это, дай бог памяти, зиму назад. Мы тогда ходили по ту сторону Тихой реки, на буграх. Хороший такой двузуб, завсегда у меня в сеннике стоял. Хотел с ним на медведя пойти, да всё недосуг. Сам понимаешь, великий вождь - это дело основательное, подготовиться надо, с мужиками идти, а у нас то покос, то рыбалка, то дрова привезть... Я ж в семье один труженик, рабов нет, а на шее - жена да три сопляка! А тут приглянулся этот двузуб соседу. Ну, приглянулся - и ладно. Разве ж я без понимания? Ты попроси - я дам. Правильно?..
- Неправильно! - встрял старший. - Где это видано...
- Тихо! - рявкнул Головня. - Пусть он закончит.
- Ну вот, значит, - продолжил младший. - Взял он его без спроса и пошёл на медведя. Я прихожу - а двузуба нет...
- А чего мне просить? - опять не выдержал старший. - Вроде из одной общины... Да и без надобности он тебе. Что я, не видел разве? Стоял и ржавью покрывался, всё равно как брошенный...
- Это уж не твоего ума дело...
- Как же не моего!
- Цыц! - грянул Головня, ударил ладонью по скамье. - Разошлись... Медведя-то завалил?
- А то как же! - самодовольно ответил старший. - У меня рука набита, всякого спроси. Ежели на медведя собираются, всегда меня зовут. Свой-то двузуб, как на грех, сломался, а тут егонный стоит, глаза мозолит...
Головня поднял ладонь, приказывая обоим молчать. Поразмыслив, сказал:
- Великая Наука карает того, кто берёт чужое. Взявший должен вернуть забранное или отдать то, что захочет обобранный им. Так велит Наука! А потому ты, взявший без спросу двузуб, виновен и отдашь ему отнятое, а вдобавок ещё и поделишься добычей. Чей двузуб, того и добыча.
Старший изумился:
- Это как же? Мы разве не одной общины люди? Ты же говорил... И потом - бездельник он! Срамно смотреть! Разве ж по правде это?
- Что моё - то моё, - повторил Головня. - А что твоё - то твоё. Таков закон Науки. - Он хлопнул по коленке, подзывая слугу: - Кто там ещё? Много?
- Слава великому вождю! - весело крикнул младший, пятясь к выходу и мелко кланяясь. - Завсегда богиню молю, чтоб продлила твои зимы, великий вождь. И дочек к тому же понуждаю. Уж они у меня такие хорошие, такие умные! Заглянул бы к нам, великий вождь! У меня жена болтанку делает - пальчики оближешь. Это тебе каждый подтвердит. Крепкого здоровья и долгих зим, великий вождь!