Страница 27 из 103
Все были восхищены и преисполнены ликования. И только Сполох злобствовал, не мог забыть поругания своей семьи. Выступив навстречу, крикнул с горькой ухмылкой:
- Да восславим мудрость Отца нашего Огневика, забравшего у нас Большого-И-Старого во имя торжества Огня и посрамления маловерных. Да преклоним головы пред неиссякаемой милостью его, спасшей наши души от скверны...
Припухшие от недосыпа глаза его смотрели на Отца с вызовом, нечёсаные волосы торчали во все стороны. Загонщики повалили дерзкого на снег, заткнули ему глотку, потащили в жилище. Слышно было, как он вырывался из их рук и кричал - бешено, зло: "Чёрные пришельцы... Знак судьбы... проклятье на вас всех...".
Мачеха его припала к ногам Отца Огневика, взмолилась:
- Кто по молодости не безумствовал, Отец? Дай ему срок, и он исправится.
Старик надменно задрал бороду.
- Сегодня прощу - ради счастья внучки. Но видит Огонь, допрыгается он у тебя, засранец.
Потом был обряд Приобщения и праздник - неистовый, бурный, неудержимый. Веселились как в последний раз. Счастье переполняло людей, но счастье это было с горчинкой - весть о страшных пришельцах, виденных Жаром со спутниками по пути к месту обмена, отравила Артамоновым радость. Снова и снова расспрашивали Огонька и Жара-Костореза о необычайной встрече с жуткими созданиями, снова и снова прислушивались к шуму ветра - не приближаются ли отродья Льда? Тревога донимала людей, не позволяла целиком отдаться радости.
Отец Огневик, одетый торжественно - в лисий меховик с колпаком из лап чернобурки, перепоясанный шерстяным кушаком с серебряными нитями, - забрался на крышу своего жилища, громогласно взывал оттуда к Господу, благодарил за милость и просил о защите. Висевшие на его поясе железные и бронзовые фигурки зверей и птиц позвякивали, стукаясь друг о друга. Жених водил пригнанных в подарок кобылиц и коров вокруг дома старика, а тот высекал огнивом искры над каждой скотиной и вёл счёт: "Одна корова, две коровы, три коровы...". Потом объявил, изображая Огонь: "Девицу я дал - пусть станет началом людей. Скот я дал - пусть даст большой приплод. Священный огонь да зажжётся! Приди, о покровитель семейных уз!". Затем бросил огниво в трубу, где его поймал Светозар.
Мужики скакали на лошадях вокруг стойбища, кидали друг другу зашитое в мешок тело собаки, утопленной ради такого случая в проруби; парни прыгали через поставленные торцом сани, перетягивали кожаный ремень; девки водили хоровод вокруг костра, пели песни. Пьяное молоко лилось рекой. Огнеглазка безвылазно сидела в жилище Отца, стерегла своё счастье. Ей не полагалось участвовать в торжестве - она должна была тихо маяться в уголке и ждать своего часа.
Старик рвал сено над коленопреклонённым женихом в знак его покорности, водил молодых поклониться кобыльей голове. Преподнёс старшему Павлуцкому одну лисью и полтора пятка горностаевых шкурок, серебряную упряжку, бронзовое блюдо, железный светильник и медный ларец с вделанными самоцветами (дар гостей из Загорья); Светозар и Огонёк пригнали двух рыжих кобыл (ездили за ними в урочище Рогов, где пасся общинный табун).
Соседей угощали три дня. На последнем пиру, когда уже доедали обёрнутые брюшным жиром сердце и печень быка, Сиян-рыбак вдруг поднялся и возгласил:
- Хочу и я поделиться своей радостью, братья. Сват наш, почтенный Пепел, оказал мне честь и согласился стать кумом: моя Искра пойдёт за второго его сына Теплыша на празднике Огня. Да будет крепнуть дружба меж Артамоновыми и Павлуцкими! Да не исчезнет она вовек!
Это было в мужском жилище, среди чада костра, когда загонщики, уже слегка захмелевшие, позволили себе расстегнуть меховики и снять набрюшники - вольность, которую осуждал Пламяслав и не приветствовал Отец Огневик. Все бросились поздравлять удачливого рыбака, громко дивясь его оборотистости, и только Головня сидел, как громом поражённый - молчал и с изумлением смотрел на Сияна. Страшное известие оглушило его. Он сидел и повторял его про себя, не веря услышанному. Искра пойдёт за Павлуцкого. Как смириться с этим? Как принять?
Израненный факелами сумрак дрожал над стойбищем, распадался на опалённые куски. Головне было душно. Он хотел скрыться от благого Бога, но где? В тайге? Или у Павлуцких? Мир не принимал его. От безнадёги щемило сердце. Он кружил по общине как слепой, лихорадочно припоминая все события последних дней, искал выход, но не находил. Думал броситься к Сияну, умолить его подождать с помолвкой. Потом решил пойти к Отцу Огневику, потолковать с ним - авось снизойдёт к смиренной просьбе загонщика. С отчаяния хотел даже ринуться к Жару - пусть созовёт собрание, а уж там посмотрим. Мысли вспыхивали одна за другой - горячие, яркие - и немедленно тухли, словно раскалённый кусок железа в холодной воде. Всё было тщетно, надежда умерла.
А потом в памяти всплыл голос Сполоха: "Хоть к колдуну в зубы".
Что за странное проклятье! С чего вдруг к колдуну? Мог ведь сказать: "Иди ты ко Льду" или "Провалиться тебе на этом месте", но сказал: "К колдуну". Это - знак, как и тогда, у проруби. Пламяслав говорил: "Когда мы жили у большой воды, Лёд держался от нас в отдалении, а про колдуна мы и не слыхали. Последние времена грядут, оттого и сыпятся на нас несчастья: голод, чёрные пришельцы и колдун".
Воплощённое зло, смертельный яд. Откуда явился этот колдун? Из какой общины пришёл? Отрыжка мрака, смрадная гниль, тлетворный искус. Так говорил Отец Огневик.
Почему бы и впрямь не пойти к колдуну?
Нечто отвратительное и склизкое рисовалось воображению: черви в навозе, разложившиеся трупы, личинки в гнилом мясе. Душа Головни коробилась, что-то злое, лютое нарастало в нём.
Огонь мигал и скалился, не желая отпускать Головню. Чада благого бога носились по стойбищу с факелами, орали свадебные песни, но загонщик понимал: каждый факел - это Его око, выслеживающее нестойких. Вождь сделал ошибку, когда вёл беседы с Искромётом при горящем очаге. Огонь услышал его и внушил Головне затею подарить реликвию дочери Сияна, чтобы он разболтала всё Огнеглазке. Головня поступит иначе: он не возьмёт с собой факел. Он уйдёт в полумрак - пусть господин холода примет его и защитит от всевидящих глаз Огня.
Так он решил. И ушёл, злорадствуя: "О Огонь, Ты следил за мной, но я ускользнул от Тебя. Твои чада опьянели от сытости. Даже Говорящий с Тобой не заметил моего ухода".
Дождался, пока мужики начнут дремать, набрал варёного мяса из горшков, взял в мужском жилище котелок для воды, прихватил топорик, чтобы рубить ветки, не забыл также плетёные снегоступы, и пошёл в загон. Там оседлал лошадь-трёхзимку - хорошего, крепкого зверя.
В последний раз оглянулся на стойбище: веселье уже затихало, факелы гасли, гул распадался на отдельные голоса и звуки. Вспыхнула ликующая мысль: "Я обманул Тебя, Огонь!". Но радости не было - был страх. Всё тело содрогалось, а душа вопила, извиваясь как полураздавленный червяк: "Одумайся, куда идёшь! Возврата не будет! Кем ты станешь там? Приспешником Льда, отродьем мрака. Позором своих предков. Задумайся над этим!". Но Головня отвечал, садясь в седло: "Предкам уже всё равно - я отрёкся от Огня".
Он не уходил навсегда. Он уходил, чтобы вернуться. Но вернуться не таким, каким был, а совсем иным - свободным, могучим, познавшим колдовскую силу. И пусть все дрожат: Отец Огневик, Ярка, Сиян, все! Скоро им станет тошно!
Глава шестая
На четвёртый день тайга осталась позади, и начались ледяные поля - скованные морозом бескрайние болота, усеянные хилыми тонкими деревцами и рощами ломкого колючего лозняка. Идти напролом нечего было и думать - приходилось то и дело объезжать заметённые снегом заросли, выискивая речушку или озерцо, шарахаться по бугристыми топям, сбивая копыта усталой лошадке.
В детстве мать говорила ему: "Будешь себя плохо вести, отдам колдуну". Он замирал от страха, сражённый этой угрозой, и спрашивал мать: "Кто такой колдун?". Она отвечала: "Приспешник Льда, злой чародей. Он живёт за большой водой, за Каменной лощиной, в ледяных полях, в студёных горах, в красной скале на берегу великой реки". И Головня ужасался ещё больше, потому что не мог представить себе, как можно жить за большой водой. Он спрашивал мать: "Зачем колдуну столько воды?", и мать отвечала: "Огонь разлил её, чтобы колдун не ходил в тайгу".