Страница 11 из 103
Пустое. Сиян и так не боится греха, его надо брать подарками. А откуда у Головни подарки? Меховик да ходуны - вот и все его вещи.
Он медленно приблизился к Искре, постоял, разглядывая девку. Та улыбнулась ему, потом нагнулась к щенку и, подхватив его обеими руками, небрежно кинула в воду. Зверёк заверещал, забултыхался, с шипением уходя в кипяток. Волны бились о края кадки, выплёскивались на снег, оставляли чёрные проплешины.
А у Головни продолжали складывать в башке непроизнесённые слова:
"Почему ты так неуступчива, Искра? Чем я плох для тебя? Разве я стар или калека? Разве я груб и невежлив? Я буду заботиться о тебе, ухаживать за тобой, дарить тебе подарки. Прилепись ко мне, ненаглядная! Соединись со мной, милая!".
Но куда там! Она даже не смотрела в его сторону. Рассеянный взгляд её уносился вдаль - туда, где над остроконечными верхушками плюгавых сосенок бился, рассекаясь на бледнеющие язычки, чёрный дымный родник. Она следила за этим родником, и ресницы её мечтательно подрагивали.
- Огонь в помощь! - сказал Головня.
- Благодарствую, - улыбнулась Искра, проясняясь взором.
- Свежевать-то сама будешь или кого на подхват возьмёшь? Могу пособить.
- Да уж справлюсь. У тебя небось своих дел хватает, чтоб ещё мне пособлять.
Головня засопел, раздумывая: играет она с ним или вправду отлуп даёт? Лёд их разберёт, крольчих этих. Всё у них шиворот-навыворот. Нет бы прямо сказать: "Гуляй, мол, ненаглядный, не пара ты мне". Нет, вилять будут, хвостом махать, а правды не скажут.
- Я чего пришёл-то... Вещица у меня одна есть. Хотел тебе показать. - Головня помялся, решаясь. - Встретиться бы надо. Чтоб подальше от чужих глаз. Вещь тайная, не всем о ней знать можно.
- Что ж, и встретимся.
- Сегодня вечерком зайду.
- Сегодня? Сегодня мы гадаем. Туда парням нельзя.
- Тогда завтра.
Она вскинула на него глазищи: бедовые, дымчатые, блескучие. Спросила одними губами:
- А не обманешь ли, Головня? Завлечёшь почём зря, да наврёшь с три короба. Вы, парни, такие.
- Огонь свидетель, правду говорю! - побожился загонщик.
- Велика ли вещица-то?
- Маленькая совсем. Редкостная.
Искра посмотрела на бездыханное тело щенка, раскисшей шкурой плававшее в кипятке. Повернулась к Головне, промолвила, сложив пальцы:
- Достанешь его?
Головня толкнул ногой кадку, и кипяток разлился, сожрав снег вокруг. От засеребрившейся земли поднялся пар, мокрое тельце зверька застряло в переплетениях корявых ветвей. Искра взяла из нарт длинную палку и брезгливо вытолкала ею на снег мёртвого щенка, чтобы остудить горячую шкуру.
- Отец-то твой дома, что ли? - спросил загонщик, наблюдая за ней.
- Не, на прорубь ушёл... У него одна забота - в проруби ил гонять. Или по гостям шляться.
Может, прямо сейчас и отдать ей реликвию? - подумал Головня. Нет, слишком светло. Заметят ещё.
Вдруг дверь распахнулась, и на мороз выскочил мальчишка зим четырёх от роду, в наспех накинутом меховичке и больших, не по ноге, рваных ходунах. Колпак на нём сидел криво, закрывал один глаз. Увидев Головню, мальчишка замер и поправил колпак, чтобы разглядеть пришедшего. Из жилища грянул женский голос:
- Дверь прикрой, заполошный.
Мальчишка вздрогнул и бросился закрывать дверь.
- Ну ладно, бывай тогда, - сказал Головня. - Про уговор не забудь.
Искра выпрямилась, с чувством разогнув спину, хитренько глянула на него.
- Не забуду.
Головня вперевалочку двинул к мужскому жилищу. Нынче там было пусто: парни разъехались - кто за дровами, кто в летник за сеном, кто в тайгу на поиски общинного табуна. Головня и сам только вчера пригнал быков из летника, а потому сегодня бездельничал. Думал почесать языком с бабами, но те как назло все были заняты: варили еду, тачали одежду, кормили скотину, выгребали навоз из хлевов. Раньше в такие дни Головня развлекался болтовнёй с Пламяславом, но теперь старика не было, и загонщик изнывал от скуки.
Так он промаялся до вечера. Надвигающиеся сумерки принесли оживление в общину: приехал Сполох, привезший на собачьей упряжке сено; вернулся из тайги Жар-Косторез, пригнавший сани с дровами; прискакал вождь, так и не разыскавший табун; притопал Сиян со связкой мороженых рыбин за спиной. Плавильщик тоже закончил свои труды и уже вещал что-то собравшимся девкам - его низкий голос далеко разносился над стойбищем.
Головня сунулся было послушать его, но увидал Искру и шарахнулся прочь, точно демон от оберега. Сам не ожидал от себя такого. С чего вдруг? Вроде и не ссорились они с Искромётом, не задирал он его, как, бывало, мужики задирали чужаков, а всё же не мог рядом с ним находиться. Сразу в горле что-то вспухало, будто ком подкатывал, и зверски хотелось сплюнуть.
Ноги сами понесли его к жилищу Отца Огневика. Головня остановился в замешательстве, созерцая добротную дверь из лиственничных отломов, украшенную треугольными резами. Отступил на шаг назад, снова остановился. Протянул руку к дверце, но спохватился: "Что же я творю? Как в глаза родичам смотреть буду?". А потом ему вспомнился мечтательный взор Искры, устремлённый в сторону плавильни, и он отбросил сомнения. "Моя правда, - подумал Головня. - Видит Огонь, не хотел я этого".
В памяти отчего-то зазвучал сипловатый голос Пламяслава: "Воистину, Отец велик! Его речи - что петли загонщика: всегда попадают в цель; его поступки - это мудрость веков: заставляют слушаться тебя; его обряды - как редкое угощение: облекают желанием приобщиться их. Он гласит волю Огня, он умеряет Его гнев, он веселит Его сердце. Отец не лучший из нас, он - единственный, ибо стоит меж людьми и Богами, всеведущий и смертный. В нём, избранном, течёт кровь старых Отцов, он избавлен от земных забот, он - яркий факел, светящий в глухой пещере. Он - наша гордость и наша слава".
Старик будто знал, что он придёт. Не удивился, когда Головня бочком протиснулся в жилище, путаясь в складках медвежьего полога, висевшего с внутренней стороны. Лишь поднял на загонщика взгляд огромных бельмастых глаз и ободряюще мигнул. Отец был не один: возле жарко пылающего очага сидели его дочь Ярка и зять Светозар. Увидев Головню, Светозар прищурился, и шрам на его щеке побелел, словно покрылся инеем.
- Чг тб?
Загонщик взглянул на его тёмный лик с отметиной от медвежьих когтей во всю щёку, перевёл взор на Отца. Тот не говорил ничего, лишь смотрел на него, плотно стиснув губы. И Головня заговорил, опуская взор:
- Тут это... такое дело...
- А? Чего? Говори, поторапливайся, - закаркал старик противным голосом.
- Я про чужака... про плавильщика.
Слова опять застряли в горле. Удивительно даже: ещё не нарушил ничего, не преступил заповеди, а чувство такое, будто подличать прибежал. С чего бы? "Не бывает благодатной лжи, как не бывает порочной истины". Именно! Но отчего же так тяжело на сердце?
Отец Огневик тяжело поднялся, подошёл к Головне, прошил остреньким взором - снизу вверх. Тот поразился, насколько молодым казалось его лицо в свете костра - куда моложе, чем у Светозара. Он крючковатыми пальцами ухватил загонщика за локоть и зашипел, извергая смрад из глотки:
- Ну, выкладывай, Головня. Что там про плавильщика? Да об Огне не забывай. Он, Огонь-то, всё видит!
Глаза у него были - как две дыры в истлевшей шкуре: неровные, чёрные, не глаза даже, а пробоины от кольев. Такие глаза не щупают - обволакивают холодом. А внутри, на страшной глубине, - льдинки зрачков словно камешки на дне глинистого ручья.
Головня вздохнул. Нет, не мог он предать человека. Не мог отдать его на расправу. Пусть даже негодяя - не мог.
Но сказать что-то надо было, и он забормотал, пряча глаза:
- Я к тому, что присмотрел бы ты, Отче, за внучкой. Сам знаешь, как оно выходит... Ходят всякие, с панталыку девок сбивают, а те потом на сносях...
- А тебе что за печаль?
- Да мне-то никакой печали... А всё ж таки, приглядеть бы надобно. Внучка Отца как-никак. Если осрамится, позор на всю общину...