Высотка

Остаток ночи мне снился Гарик. Смеясь, он говорил, что две три трети населения земного шара умирает от болезней сердца, а я крепко держала его за руку, чтобы он не исчез, как эти две трети.

В понедельник мы с Г. Г. слонялись в Сокольниках и я опять расстроила его своей болтовней на тему идеального брака. Больное место у нас. Удивительно — еще никакого брака, а уже больное. Что же дальше-то будет?

Бесчувственная ты, Ася. Сердце у тебя есть? Или только поперечно-полосатая сердечная мышца? Ты сама поперечнополосатая. То да, то нет. Как оса. Ужалила — и улетела.

Нет, мой хороший, я с тобой. А того, черта узкоглазого, я забыла, забыла. Повторять как мантру. Говорят, что если быть настойчивым, получается все. Или почти все.

Учиться?

Учиться было легко, даже слишком. Поначалу я просто не могла понять, чем люди заняты.

Первого сентября к нам на семинар пришел импозантный мужчина по фамилии Воробьев, сел верхом на парту и начал рассуждать о Сократе. Единственное, что было при нем — это пачка сигарет, которую он положил на стол. Его руки заметно дрожали. Говорил он красиво, вдохновенно, в пиковые моменты речи воздевая дрожащий перст к небу. Душа это всадник, а тело — конь. Мы управляем собой, как опытный всадник управляет лошадью. Но что такое душа и как ее изучать? Где, собственно говоря, ее вещество? Бессмертная Психея, легкая субстанция огня, или, быть может, воды? Кто был прав, Фалес или Анаксагор, или, чего доброго, Анаксимандр?.. Вспомните потоки дождя у Тарковского, это один из возможных ответов.

(В аудитории — благоговейное молчание. Экстаз. Аудитория внимает Учителю.)

— Я, кстати, был с ним знаком, — небрежно добавил Воробьев, — и как-то раз решил спросить, отчего в его фильмах столько воды…

— А он? — выдохнули девушки восхищенно.

(Девушек и правда было много, слишком много.)

— Ответил уклончиво, мне кажется, он и сам до конца не осознавал… Я вам сейчас объясню…

И объяснил. Доступно, непротиворечиво и артистично. Поговаривали, что Воробьев когда-то учился в школе-студии МХАТ и до сих пор не пренебрегает уроками актерского мастерства. Половина курса была без ума от Воробьева, вторая половина — от его вечного конкурента по фамилии Пузырей, бородатого методолога-интеллектуала, который слыл любимым учеником Мамардашвили и обращал первокурсников в мамардашвилианство. Мы занимались по учебнику, на котором было написано «психология воробьев [и] пузырей». Это комичное название вполне соответствовало тому, что мы изучали и как. Если у нас семинар, то почему никто не пишет на доске? не решает задач? Если лекция, то почему Воробьев верхом на парте, а девчонки задают глупые вопросы — а вот у меня… а я знаю, был такой случай… а как объяснить, если снится сон, который потом сбывается, и т. д…

Подошла к расписанию, проверила. Действительно — семинар, в самом деле — доцент, канд. психол. наук. Непривычно как-то. На наших химфаковских профессорах и доцентах это было написано крупными буквами, и проверять нечего. А тут либерализм, равенство и братство. Можно позвонить преподавателю домой, не возбраняется; можно пройтись с ним после занятий к метро, никто не осудит; есть множество кружков по интересам, где обсуждаются какие-то, на мой взгляд, чрезвычайно интимные темы; в обязательном порядке мы смотрим кино, одна из первых письменных работ посвящена «Сталкеру»; наши профессора обожают лирические отступления, читают стихи, поют песни и ходят со студентами в походы, кафе и даже в курилку. Закуришь поневоле, если хочется быть ближе.

Из других неожиданностей — анатомия. Вот я разговариваю с человеком, интересуюсь его, так сказать, внутренним миром, и для этого мне надо знать, где у него проходит премоторная извилина, где располагается мозолистое тело и что такое комиссура, иначе я не психолог. При случае я должна уметь приготовить из него препарат.

Логика. Из нее мы узнали, что говорим прозой, т. е. изъясняемся силлогизмами. Их чертова туча — Barbara, Darii, Ferio — и жизнь у нас черно-белая. Истинно или ложно, третьего не дано. Выпустите такую истину в жизнь, да вот хоть в нашу с Гариком, ничего от нее не останется. На что мне такая логика?

В общем, я быстро поняла, что достаточно соблюдать осторожность, вовремя попадаться на глаза преподавателям, демонстративно не прогуливать — и все будет тип-топ. А свободное от занятий время посвятить личной жизни, ибо она тут есть. И сосредоточена она в ДАСе.

Татьяна

На заселение в ДАС я приехала с ордером, вещами и Нинкой. Не успели мы войти внутрь, как уже испытали первое острое ощущение. Из окон двух параллельных крыльев ДАСа торчали люди, правый корпус слаженно орал «Туда!», левый не сдавался — «Сюда!». Смысла в этой перепалке не было ни на грамм, зато какой азарт! Игра в «туда-сюда» продолжалась до тех пор, пока не приехала милиция, но финала мы с Нинкой дожидаться не стали, двинули оформляться. Я нервничала, хотелось побыстрее разделаться с бумагами. Трудно было поверить, что на мое счастье никто не посягнет. Нинку я прихватила с собой в качестве свидетеля, чтобы зафиксировать несправедливость, если она будет иметь место.

Нинка шла по коридорам с горящими глазами. Ей, очевидно, вспомнилось что-то свое. Разглядывая вздутый линолеум, стены с облупившейся масляной краской и консервные банки с окурками, выставленные на полу возле каждой двери, она мечтательно сказала: «Как же я тебе завидую, ты будешь здесь жить!..» Из перекошенных рам дул ветер перемен. Я подумала и согласилась. Да.

В моей комнате уже обитали две девицы-старшекурсницы. Встретили без особой радости, представиться не захотели. Перед сном долго шептались, я невольно прислушивалась, улавливая обрывки разговора: «безнадежный нарцисс», «это твоя проекция», «а чего же ты хотела, милочка, когда он такой астеничный» и т. д. Речь точно шла о мужчинах, но «проекция» как будто относилась к геометрии, а «астеник» напоминал астматика и симпатий не вызывал. Нет, милочке не надо было клеиться к астенику, факт. Я подумала — выучусь и буду как они, но внутри что-то запротестовало без видимых причин.

Наутро я оклеила свой угол фотографиями битлов и уехала домой, за вещами. По возвращении обнаружила в своей комнате пятерых юношей, которые сидели на пяти кроватях и лучезарно улыбались. Со стены столь же лучезарно улыбался Пол Маккартни, третьего дня посаженный мною на клей «Момент». Я извинилась и вышла за дверь, чтобы проверить номер комнаты. Он был правильный, то есть мой. Недоумевая еще больше, вернулась обратно. На вопрос «кого ищешь?» ответила невпопад, что, мол, живу здесь, недавно въехала и вот что-то не въезжаю…

— А, понятно!.. Ты пострадавшая, — сказал парень, сидевший на кровати у окна. — Сейчас объясню.

Оказывается, мои соседки решили сменить обстановку и воссоединиться с двумя другими знакомыми ДАСовками. Составив сложную обменную цепь, на последнем этапе махнулись жилплощадью с юношами, вынесли мои вещи в коридор и там их бросили. Чудное антикварное одеяло, выданное при заселении, пропало. Кое-какие вещи сберег Шурик, тот самый, который теперь сидел под битлами.

Это катастрофа, вздохнул юноша, возлежащий на кровати у окна. Все комнаты заняты, тебя не пустят. Никто не собирается жить впятером, мы одни такие дефективные. У прочих есть в запасе мертвые души, справки и так далее. А на входе — баррикады. Приготовься.

Ерунда, сказал Шурик. Мир не без добрых людей. Будем искать.

Для начала он попытался поднять мой боевой дух. «А я похож на Гальперина, все говорят. Похож, правда?» Наверное, я отреагировала недостаточно живо. «Как! Ты не знаешь?! Это же наш великий психолог! Сейчас расскажу, но для начала познакомлю тебя с…» Конца фразы я не расслышала — Шурик убежал, и возможно, за Гальпериным. Юноша у окна достал из тумбочки хрестоматию и показал мне портрет видного советского психолога (и правда — похож), а также сообщил, что Шурик известен в узких кругах под именем Велосипед. Во-первых, благодаря своим джон-ленноновских очечкам в круглой оправе. Во-вторых, потому что он все делает быстро — говорит, ест, перемещается. Жди, скоро вернется.