Дорога в Ауровиль

На следующее утро, войдя в студию, я увидел огромное количество японцев. Это были студенты, молодые ребята лет по двадцать, обучавшиеся музыке в одном из колледжей неподалеку. Все были одеты по-модному, с «кислотными» разнокалиберными прическами. Инструменты у большинства были не дешевые, самые современные и в основном безликие. В общей сложности за весь день на студии их побывало больше ста человек. Они были сгруппированы в ансамбли, перед каждым из которых ставилась задача записать песню «Гордая Мэри» из репертуара группы «Криденс». Их преподаватель, богемного вида американец с серьгой в ухе, сидел на террасе, закинув ноги на стол, жмурился на солнышке и курил марихуану… До позднего вечера меня преследовала «Гордая Мэри». Двадцать пять ансамблей, «одинаковые с лица», сменяя друг друга, играли эту песню в одном и том же темпе, одной и той же аранжировке, с одним и тем же звуком и с одинаковыми ошибками. Мало того, через несколько дней история повторилась, только на этот раз жертвой учебного процесса была выбрана «Изи ливинг» Фила Коллинза. Оказалось, что Коллинз и «Криденс» могут звучать совершенно одинаково. В общем, в японской культуре для меня много непонятного.

Индия

Индия вошла в мою жизнь сама по себе. Я ее об этом никогда не просил. Просто в определенный момент у меня появилось смутное желание оказаться там – и через несколько недель я уже стоял на берегу Аравийского моря, ничего специально для этого не предпринимая. Подозреваю, что подобные вещи происходят и с другими людьми.

Уже позже я понял: все, что связано с этой страной, подчинено какой-то магии. Любые действия, мысли и желания, направленные по отношению к ней, проходят через мерило и суд высших сил, воздающих человеку по его карме. Иначе иногда просто невозможно объяснить происходящее.

Часто говорят: Индия может позвать человека совершенно неожиданно. Она может принять его, как родная мать после долгих скитаний, или отторгнуть, как чужеродный имплантат.

Решив покинуть невозможную Москву, я стал думать о том, в какой стране провести оставшуюся часть жизни. Проблемы патриотизма и любви к родине я к тому времени для себя решил. Честно говоря, чем больше я думал на эти темы, тем меньше понимал значение этого слова – «патриотизм» – пока не перестал понимать его окончательно. Уверен, что этот термин придумали власть имущие, чтобы легче было населением управлять, гнать его на войну и снимать с него мзду. Уберите его из жизни общества, отмените это слово, и сразу же станет бессмысленным существование государства. Мне непонятно, почему, например, человек, считающий себя христианином, должен ставить интересы своей нации выше других. Где-нибудь Христос про это говорил? По-моему, совсем даже наоборот. Мне хочется, чтобы моя жизнь способствовала разрушению границ, любых барьеров, стоящих между людьми: политических, национальных, религиозных. Человечество должно найти способ, как построить единое братство, где к каждому относятся по плодам добрых дел его, а не по вере или языку. Или человечеству наступит конец. Причем, боюсь я, очень скорый.

Итак, требования к месту моего будущего проживания были следующие: хороший климат, недорогая недвижимость, распространенность английского языка среди населения, возможность получения хорошего образования для сына, желательно наличие моря. Ну, в самом деле, не менять же шило на мыло – если уж уезжать насовсем, так найти место получше.

Среди кандидатов, естественно, оказалась Индия. До первой поездки я практически ничего не знал об этой древней земле. Несколько виденных в свое время индийских фильмов создали устойчивое впечатление, что населяющие ее люди с возрастом не выходят из детства, оставаясь до конца своих дней наивными и непосредственными. Мнения мои о культурных и духовных аспектах индийской жизни были достаточно стереотипными: религия сложная и непонятная, музыка красивая, но длинная.

Я стал искать разную информацию по этой стране в интернете. В туристических отчетах прежде всего бросались в глаза упоминания о замусоренности и перенаселенности территории. Я загрустил – жизнь в толпе на помойке меня не прельщала. С другой стороны попадались рассказы про сказочный край под названием Гоа, о котором люди отзывались, чуть ли не как о Рае на Земле…

И тут вдруг в моем доме раздался телефонный звонок. Звонил мой знакомый – успешный бизнесмен, решивший неожиданно в зрелом возрасте научиться петь – я уже некоторое время занимался с ним вокалом.

– Привет! Мы тут на Гоа собрались. Поедешь с нами, чтобы занятия не прерывать?

Все произошло так быстро, что поначалу у меня не возникло никаких новых ощущений – несмотря даже на перелет из морозной зимы в солнечное лето.

Мы поселились в небольшой деревеньке под названием Морджим. Три недели я практически безвылазно просидел там. Да мне особенно и не хотелось никуда вылезать. Я подсознательно ждал от этой страны каких-то новых откровений, духовного опыта и сакральных знаний – ведь люди, побывавшие здесь, говорили о том, что Индия многое меняет в собственном мировоззрении. Но ничего этого не произошло – мне просто было хорошо. Так хорошо, как было, наверное, только в детстве, когда мы жили в Коктебеле, и я все лето напролет лазил по горам, исследовал сливовые сады в поселке и купался в море.

Первое время я никак не мог сформулировать для себя причины этого комфортного состояния. В отличие от того же Коктебеля, здесь, кроме потрясающих закатов, нет каких-то особенных красот. Море не поражает синевой, песок на пляже не сияет белизной, вместо гор – только редкие холмы, а растительность в основном представлена однообразными пальмами. Здесь нет древних достопримечательностей, коими так богата Индия, за исключением малоинтересных развалин старых португальских фортов. Нет здесь и цивильных развлечений в виде аквапарков, теннисных кортов и дискотек. Но есть здесь что-то, чего я не встречал больше нигде.

Я стал понимать людей, с восторгом описывающих свое пребывание в Гоа, но при этом не способных объяснить причины своего восторга. И теперь сам точно так же мучаюсь в поиске определений и эпитетов, словно пытаюсь поймать неуловимое. Словно хочу рассказать человеку, ни разу не видевшему южного моря, что чувствуешь, когда теплая ласковая волна принимает тебя в свои объятия, и ты забываешь обо всем, что оставил на берегу.

Индию вообще очень сложно описать. Она не фиксируется адекватно никакими доступными способами. Сколько, например, я ни делал фотографий, находясь там, ничего похожего на действительность у меня не получалось. Смотришь на снимки – вроде то же море и то же небо, те же дороги и коровы, только куда-то исчезают полутона, превращавшие обычный пейзаж в сказочный, – а с ними и ощущения теплоты и уюта. Может быть, поэтому чернобелые фотографии Индии зачастую выглядят более похожими на реальность, нежели цветные.

Прошло уже два года, а я вижу эту картину так, будто происходит все здесь и сейчас.

Пять часов утра. Еще совсем темно. Я поднимаюсь на крышу. Над головой – россыпь ярких звезд в черном бездонном небе. Огромным темно-оранжевым баскетбольным мячом в море опускается луна. Я провожаю ее взглядом и, когда последний мандариновый кусочек исчезает в темноте, поворачиваюсь в другую сторону. Там, за силуэтами разлапистых пальм, широко раскинулась темная, блестящая, как зеркало, гладь реки Чапоры. На противоположном берегу светятся редкие огни, бледно отражаясь в воде. Все замерло перед рассветом, и кажется, будто время остановилось… И вдруг за рекой из-за горизонта появляется что-то яркое – как свет маяка, как прожектор заходящего на посадку самолета. Это восходит Венера. Она настолько великолепна, что все, даже самые яркие звезды кажутся совершенно незначительными по сравнению с ней. Сначала она слегка дрожит и переливается – будто не звезда это, а мыльный радужный пузырь, – но, поднимаясь выше, светит все ровнее и ярче. А в черной глубине реки я вижу еще одну Венеру – отражение настоящей. И между ними – тоненький серебристый лучик световой дорожки, пытающийся связать стальной струной две ярчайшие точки. Но век его короток – он быстро бледнеет. И сразу же над горизонтом медленно начинает меняться цвет неба – на черной бездне проявляется серо-голубая кайма. Она, словно занавес, поднимается выше и выше, уступая место красно-розовому свечению. Вокруг ничто не шелохнется. Ни один шорох не нарушает величественный покой. И кажется, будто все это предназначается лишь мне одному…