Страница 9 из 29
Отдавая дань традиционному увлечению Аристотелем, Г. Конисский широко использует его учение о первооснове вещей. Аргументами Аристотеля и своими собственными он разбивает теории Парменида и Мелисса, принимавших за первооснову вещей „сущее“ или „бытие“, Гераклита, Анаксимена, Фалеса, Гесиода и др., считавших первоосновой материального мира один из элементов (огонь, воду, воздух, землю), а также Эмпедокла, объединявшего в первооснове мира все четыре элемента. Решительно отбрасывает он и панспермию Анаксагора, атомы и пустоту Демокрита, Левкиппа и Эпикура. Определение первоматерии, данное Аристотелем, он считает малопонятным для своих современников, и потому более приемлемым ему кажется определение перипатетиков: „Материя есть первый субъект каждой вещи, из которого все с необходимостью возникает как свойство, и в него переходит последнее [проявление] вещи, когда она гибнет“ (там же, 155) Материя в этом определении — пассивное начало, из которого выводится все разнообразие мира. Это та же Аристотелева потенция, возможность, которая становится действительностью благодаря форме: „Материя — это то, из чего может возникнуть любая вещь, однако она не возникает иначе, как посредством формы“ (там же, 157).
Во времена Конисского в отечественной философии было распространено деление форм на субстанциальные и акцидентальные, при помощи них объясняли различные явления и процессы. В философии, как и в специальных науках, особенное распространение получило понятие субстанциальной формы. Посредством этой формы объясняли коренные различия между вещами. Например, дерево отличается от железа, вода — от огня, потому что у них разные субстанциальные формы. Когда тело меняет свое состояние, например вода замерзает, железо плавится, то изменение это является следствием замены одной субстанциальной формы другою. Если же изменение не касается сущности тела, а, скажем, цвета, размера, температуры и т. п., то здесь выступают акцидентальные формы. Из факта, что одни тела, подброшенные вверх, падают на землю, а другие — парят в воздухе, делался вывод, что одним присуща одна субстанциальная форма (тяжесть), а другим — другая (легкость). Явления же, которые не удавалось объяснить таким способом, приписывались „таинственным“ качествам вещей.
Теория форм, которую всячески поддерживали киевские профессора, имела ряд положительных моментов. Во-первых, согласно этой теории, форма признавалась принципом индивидуации вопреки утверждению Фомы Аквинского, считавшего принципом индивидуации количественно конкретную материю (materia signata). Фома основывает свое утверждение на положении Аристотеля о материи как принципе индивидуации тел, однако на первоматерии, которая одинакова во всех материальных вещах, а не на материи оформленной, индивидуальной. Это же положение Аристотеля в трактовке Аверроэса звучит по-другому: для него принцип индивидуации заключен в форме. Такого же мнения придерживался и Дунс Скот. Томистская интерпретация выдвигала количественную основу индивидуации, в то время как аверроистская и скотистская видела эту основу в качественном разнообразии вещей. Во-вторых, теория форм посредством принципа индивидуации связана с очень важной проблемой — принципом единства мира. Если для Фомы и его последователей одна и та же форма соответствует многим предметам, а материя, количественно определенная, принадлежит лишь одному, то такая материя не может быть основанием единства мира. Согласно Фоме, мир един благодаря форме, восходящей к форме форм — богу. Если же причиной индивидуации считать форму, как это делали Аверроэс, Дунс Скот, а вслед за ними и киевские профессора (Конисский об этом прямо говорит: „Разнообразие природы достигается не разнообразием материи, а разнообразием формы, что хорошо известно всякому достаточно образованному [человеку]“ — 5, 240), то материя выступает одинаковой во всех вещах. Благодаря форме она детерминируется в отдельные предметы и вещи. Лишь благодаря материи мир может мыслиться как нечто целостное, единое, только материя может быть основой единства мира.
Самым сложным для Конисского в этой теории является вопрос, откуда берутся формы? Доводы Аристотеля, что формы выводятся из материи и так в ней хранятся, не кажутся ему исчерпывающими:…быть выведенным из материи — это не значит порождать форму вне материи и потом к ней присоединять; это происходит внутри самой материи. С этим легко соглашаюсь, но вопрос этим не исчерпывается» (там же, 160). Да и противоречит такое утверждение тезису о пассивности первоматерии, которая без формы, согласно Аристотелю, не может даже существовать. Неприемлема для профессора и мысль Платона, она для него звучит как «странная сказка»: «…он учит, что формы из идей ее самой (материи. — М. К.), будто из истоков, вливаются в материю, словно в хранилище. Ничто не выливается из ничего, разве пустые грезы, какие суть идеи Платона…» (там же). Сам Конисский не может придумать ничего существенного, проясняющего этот темный и запутанный схоластами вопрос. Он не воспринимает и теорию божественного происхождения форм, поскольку пытается все в природе объяснить естественными причинами. Мысли схоластов о происхождении форм профессор называет «выдумкой, недостойной разумного человека». О себе он говорит: «Я не могу придумать ничего правдоподобного о происхождении форм, и это признание следует считать выводом» (там же, 162). Такое признание еще раз подтверждает, что учение Аристотеля о материи и форме он преподавал, уступая традиционной схеме академических курсов.
Учение о первооснове вещей — материи профессор детально излагает в соответствии с теориями представителей философии Нового времени, в частности Декарта, Гассенди. Опираясь на эти теории, на данные исследований современных ему естествоиспытателей, в том числе и отечественных, Конисский говорит о материи как первооснове мира, обладающей различными свойствами.
Самое важное свойство — сохранение материи в процессе изменений. В постоянном изменении вещей материя сохраняется неизменной как основа всех процессов: «Есть… какой-то субъект, который после разрушения одной вещи не гибнет, а переходит к другой, и, поскольку в нем имеются определенные свойства… некоторые из них он даже несет с собой в новую вещь» (там же, 155). Из наблюдений над естественными процессами, например, горением дерева, бумаги, гниением продуктов и вещей, Конисский делает вывод о непорождаемости и неуничтожимости материи: «О материи установлено точно, что она такая же самая, какой была в старой, переходит в новую вещь, а не рождается и не уничтожается» (там же, 159); «Вообще во всех вещах дается какой-то общий субъект (subiectum quod subicitur), даже если мы и не постигаем его ощущениями» (там же, 155). Этот «общий субъект» он называет «началом», «первоосновой». «Повседневный опыт каждому может показать изменение бытия вещей» (там же, 150), однако изменяются они не целиком, у них есть что-то общее, неизменное, «ибо, когда одни вещи прекращают [существование], другие необходимо начинают его, и то, из чего они начинаются и из чего состоят, то именно и будет началом [первоосновой]» (там же). Такое начало Конисский понимает как внутренний принцип бытия материальной вещи, «физический принцип», раз сотворенный богом и навсегда данный природе.
Профессор не осмеливается прямо провозгласить тезис о вечности материи, однако мысль о неуничтожимости и непорождаемости материи он проводит довольно последовательно: «Материя никогда не может быть ни порождена, ни уничтожена, она сотворена богом в начале мира, и какая, и в каком количестве сотворена, такая и в таком количестве по сей день остается и будет оставаться в будущем» (там же, 156). Здесь налицо и признание постоянного, неизменного количества материи, уже бесспорного для естествоиспытателей того времени.
Конисский утверждает также, что материи присуща собственная сущность и собственное существование, правда обусловленное всемогуществом бога: «Материя, если она является хранилищем форм, по природе упреждает форму. Значит, она имеет собственное существование и может стойко существовать без формы, вследствие наивысшего могущества бога» (там же, 157). Весь окружающий мир — материальные вещи. Самое материю мы не ощущаем, однако ощущаем вещи — проявление и воплощение материи. Материя небесных тел не отличается от материи земных вещей. Наш материальный мир неодинок во Вселенной. Возможность существования других подобных миров тоже вытекает для Конисского из всемогущества бога: «…те авторы пусть знают, когда стремятся доказать единичность мира, что они отрицают всемогущество бога» (там же, 230). Такие мысли очень близко подводят Конисского к признанию вечности материи; логика рассуждений такова: если бог существует испокон веков и нельзя допустить, чтобы он, существуя, не мог творить, — он же всемогущ, а материя им сотворена, — то сам по себе напрашивается вывод о вечности материи.