Анархия и Порядок

Она рассматривает Государство как божественное учреждение в том смысле, что оно было основано и последовательно развивалось с начала истории благодаря божественному объективному разуму, который присущ человечеству, рассматриваемому как одно целое, исторические индивиды коего, содействовавшие его основанию или его развитию, были лишь божественно вдохновенными истолкователями этого божественного разума. Она рассматривает Государство как неизбежную, постоянную, единственную, безусловную форму коллективного существования людей, то есть общества; как высшее условие всякой цивилизации, всякого человеческого прогресса, справедливости, свободы, общего благополучия – одним словом, как единственное возможное осуществление человечности. (И, однако, очевидно, как я это докажу позже, что Государство есть вопиющее отрицание человечности.)

Представляя общественный разум, общественное благо и всеобщее право, высший орган как материального, так и интеллектуального и морального коллективного развития общества, Государство должно быть вооружено по отношению ко всем индивидам большим авторитетом и чудовищной силой. Но из самого принципа Государства вытекает, что этот авторитет, эта сила не могут стремиться к разрушению естественного права людей без того, чтобы не разрушить свой объект и свою основу. Если Государство видоизменяет и ограничивает отчасти естественную свободу каждого индивида, так это лишь для того, чтобы еще больше ее усилить гарантией того коллективного могущества, единственным законным представителем которого оно является, а также лишь для того, чтобы санкционировать ее, цивилизовать – одним словом, превратить ее в юридическую свободу. Естественная свобода – свобода диких; юридическая свобода одна достойна цивилизованных людей. Государство, следовательно, есть в некотором роде церковь современной цивилизации, и адвокаты – ее священники. Откуда следует с очевидностью, что лучшее правительство есть правительство адвокатов.

В политической и юридической свободе, организация которой составляет собственно цель Государства, объединяются два основных принципа всякого человеческого общества – принципы, которые кажутся абсолютно противоположными вплоть до взаимного исключения друг друга и которые, однако, настолько неотделимы один от другого, что один не мог бы существовать без другого: принцип власти и принцип свободы. (Да, они так хорошо объединены в государстве, что первый всегда разрушает второй, и что там, где он оставляет его существовать частично в пользу какого-либо меньшинства, это уже больше не свобода, а привилегия. Государство, следовательно, превращает то, что принято называть естественной свободой людей, в рабство для всех и в привилегию для некоторых.)

С самого начала истории на протяжении долгих веков принцип власти господствовал почти исключительно так, что принцип свободы в течение очень долгого времени не мог проявиться иначе, чем в виде бунта, а этот бунт в конце восемнадцатого века был доведен до полного отрицания принципа власти, что имело своим последствием, как известно, воскрешение этого последнего, его снова исключительное господство при Империи и более умеренное при реставрированной легитимной монархии, пока он не был снова побежден последним бунтом принципа свободы. Но на этот раз свобода, сделавшись сама более умеренной и более благоразумной (то есть буржуазной и только буржуазной), не пыталась больше произвести невозможного разрушения спасительной и столь необходимой власти Европы. Напротив того, она объединилась с ней, чтобы основать Июльскую монархию, Хартию – истину.[142]

Государство, как божественное установление, существует милостью Бога. Но монархия не является таковой же. Это именно и было крупной ошибкой Реставрации – желание безусловно отождествить монархическую форму и личность монарха с Государством. Июльская монархия была не божественным установлением, но утилитарным; она была предпочтена Республике, потому что она была найдена более соответствующей нравам Франции и потому что она стала необходимой главным образом благодаря страшному невежеству французского народа. Поэтому самый прекрасный титул славы, на который мог претендовать выдвинутый революцией 1830 года король Луи-Филипп, был: «Лучшая из Республик», титул, равноценный почти титулу «Король-Джентльмен» (король – галантный человек), данный позднее королю Виктору Эманнуилу в Италии.

Божественное право, коллективное право существует, значит, в Государстве, какова бы ни была его форма, монархическая или республиканская. Его два составных принципа – принцип власти и принцип свободы, каждый, имея отдельную организацию и взаимно пополняя друг друга, образуют в государстве одно органическое целое.

Власть и сила Государства, сила, столь необходимая как для поддержания права и общественного порядка внутри, так и для защиты страны против внешних врагов, представлены «этой великолепной централизацией» (подлинные слова г. Тьера, осуществленные ныне г. Гамбеттой; они выражают интимнейшее убеждение, чтобы не сказать культ – всех доктринерных, авторитарных либералов и громадного большинства республиканцев Франции), этой прекрасной политической, военной, административной, юридической, финансовой, полицейской, университетской и даже религиозной машиной государства, бюрократически организованной, основанной революцией на развалинах прежнего партикуляризма провинций и образующей всю силу современной власти.

Политическая свобода представлена в Государстве законодательным собранием, избранным свободным голосованием страны и регулярно созываемым. То собрание имеет своей задачей не только регулировать расходы и участвовать, как единственный законный представитель национального суверенитета, в законодательстве, но оно постоянно контролирует еще во имя этого самого суверенитета все действия правительства и оказывает общее положительное влияние на все дела и решения власти как во внутренней, так и внешней политике страны. Различные способы организации этого права зависят меньше от принципа, чем от характера местных и преходящих обстоятельств, нравов, степени образования, политических условий и обычаев страны. Логически говоря, в унитарной и централизованной стране, какова, напр., Франция, должна бы существовать лишь одна палата. Первая палата, или Верхняя палата, имеет основание существовать лишь в стране, где, как в Англии, дворянская аристократия составляет еще юридически и социально отдельный класс, или же в странах, как Соединенные Штаты и Швейцария, где провинции (кантоны, штаты) сохранили в самых недрах политических единиц автономное существование; но не в такой стране, как Франция, где все граждане объявлены равными перед законом и где все провинциальные автономии растворились в централизации, не допускающей ни малейшей тени независимости и различий, ни коллективных, ни индивидуальных. Создание Палаты пэров, назначаемых пожизненно королем, объясняется, следовательно, в конституции 1830 г. лишь как мера предосторожности, которую нация сочла нужным принять против себя самое, как благоразумно поставленную ею преграду ее собственному, слишком революционному темпераменту. (Из этого, во всяком случае, следует то, что эта Верхняя палата – Палата пэров, Сенат, – не имея никакого органического основания для своего существования, никаких корней в стране, которую она никаким образом не представляет; не имея, следовательно, никакой силы, ни материальной, ни моральной, которая была бы свойственна ей, существует всегда лишь ради удовольствия исполнительной власти и лишь как отделение ее. Это очень полезное орудие для того, чтобы парализовать, часто чтобы уничтожить силу собственно народной Палаты, уничтожить так называемое представительство национальной свободы; чтобы осуществить деспотизм в конституционных формах, как мы это видели в Пруссии и как мы еще долго будем видеть в Германии. Но она может оказать правительству эту услугу лишь постольку, поскольку это последнее сильно само по себе: она ничего не прибавляет к его силе, будучи сама сильна лишь властью, как бюрократия. Поэтому всякий раз, как вспыхивает революция, она исчезает, как тень.)

142

Намек на слова Луи-Филиппа при его восшествии на престол: «Хартией отныне будет Истина». – Дж. Г.