Роман, написанный иглой

Но они пришли. Поздно ночью разведчики увидели тихо двигающиеся по снегу беловатые холмики — гитлеровцы ползли в белых маскировочных костюмах, осторожно ползли. Было их шестеро, но на стороне наших разведчиков — внезапность.

Всё закончилось во мгновение ока. Разведчики буквально в упор расстреляли четверых непрошеных гостей, а двоих, оглушим прикладами автоматов, уволокли в окон. После этого только немцы спохватились, открыли яростный огонь из всех видов орудий, разметали в клочья «портрет» обожаемого фюрера, даже в атаку пытались рвануться, однако их воинственный пыл быстро охладила наша артиллерия.

Разведчики Исаева ходили именинниками. Шутка ли, их остроумной «охотой» восхищались чуть ли не во всей армии. Да и «языков» захватили толковых — лейтенанта и фельдфебеля!

Шакиров радовался вместе с друзьями Но на душе у него кошки скребли. Расстроило его письмо, прибывшее от Фазыла. Из далёкой Пензы сообщал он о том, что лежит в госпитале, потрепало его основательно: обе ноги теперь ни к чёрту не годятся, хотя, если потихоньку и с костылями, то двигаться можно. «Короче говоря, Рустамджан, отвоевался я. До слёз обидно. Не повезло. А за долгое молчание извини. Не только писать — говорить не мог. Завидую тебе и Кате зверски. Здорово бьёте фашистов! Кате я тоже письмо написал. Черкните мне обязательно! И ещё, Рустамджан, очень тебя прошу! Как это поаккуратней выразиться… Я ведь теперь инвалид. Бывалые инвалиды уверяют, что дадут мне вторую группу, никак не меньше…»

Рустам сложил письмо Фазыла, спрятал в нагрудный карман, рядом с нераспечатанным его письмом к Кате. Задумался. Эх, Фазыл! Не знаешь ты ничего. Пропала Катя, без вести. Как тебе всё это написать?

В землянке разведчиков тишина. Кто читает — никак начитаться не может! — только что прибывшие из дому письма; кому писем пет — грустит втихомолку. К Рустаму, пошатываясь, подошёл Карпаков. Рустам подумал сперва, что приятель его выпил. Карпаков, однако, был трезв. А глаза мутные, ненормальные. Молча протянул Рустаму листок.

Размашистые, нервно выписанные строки:

Валентин!

Знаю, будешь проклинать меня, ругать последними словами. Это твоё право. И всё же скажу тебе прямо: я вышла замуж. Мне уже двадцать четыре года. Молодость позади. А войне конца не видать. Да и (прости за откровенность) вернёшься ты с войны — и глядеть на меня не захочешь. Кому тогда я буду нужна? Два года мы встречались, два года тянется эта проклятая война. Итого четыре! Сколько можно! Ещё раз прости, хотя я знаю, что не простишь.

Люба.

Рустам прочитал раз. Не понял. Другой раз прочитал. Уставился в ненормальные глаза товарища, всем существом ощущая бьющееся в судорогах собственное сердце. Рустаму показалось, что это письмо от Мухаббат. Люба… Любовь… Мухаббат! Карпаков криво улыбнулся. Наклонился к Рустаму, шепнул на ухо, по секрету:

— Убить её, а?

Рустам тупо поглядел в одну точку.

— Убью. Подлая… Вот подлая!.. — Карпаков всхлипнул, тяжело опустился рядом с Рустамом, обхватил за плечи, сжал до боли.

— Я здесь… А она…

Тут только у Рустама развязался язык. Торопясь, от волнения глотая концы слов, стал утешать друга, а у самого сердце билось, билось в судорогах.

— Не расстраивайся. Не стоит она твоей любви. Ты ещё встретишь настоящую девушку…

Карпаков сидел, спрятав лицо в ладонях, раскачивался из стороны в сторону. Как ни тихо говорили между собой Рустам и Карпаков, разведчики тут же узнали о постигшем Карпакова несчастье. Открылась целая дискуссия.

— Не горюй, Валёк! На свете баб тыща тыщ.

— Она ещё будет локти кусать…

— Плюнь ты на неё. Коли баба со слабинкой, добра не жди. Рано или поздно…

— Что?.. Что ты сказал?! — вскинулся Карпаков. На него было страшно смотреть. Тот, что говорил насчёт «слабой бабы», добродушный увалень с детскими голубыми глазками, испуганно попятился.

— Ты что?.. Что ты! Да я… Ты же сам…

— Заткнись, гад! — Карпаков по-медвежьи поднялся, шагнул вперёд. Все отшатнулись от него. Карпаков сел и снова спрятал лицо в ладонях.

И вновь — тишина, гнетущая, мрачная. Откровенная подлость безвестной Любы, о которой, как это ни странно, Карпаков никогда не рассказывал, сразила всех. Разведчики вспоминали жён, любимых, и омерзительный червь сомнения точил их души: «А вдруг!..»

Дня через три разведчики получили новое задание. Как сообщил перебежчик, гитлеровцы подготовили специальную диверсионную группу по захвату в нашем ближнем тылу «языка» покрупнее. Они хорошо разведали расположения полковых и дивизионного штабов, пути движения из глубины обороны в батальоны. Знали гитлеровцы и о том, что наши штабные офицеры часто выезжают на передовую, чтобы скоординировать выработанные в штабах планы с положением дел на местах. Этим обстоятельством фашисты и решили попользоваться, разрабатывая свою смелую, дерзкую операцию.

Дерзости надо было противопоставить дерзость. Лейтенант Исаев вернулся из штаба дивизии в приподнятом настроении.

— Ну, разведчики, гордитесь! Нам выпала большая честь. Ребята из других полковых и дивизионной разведок горючими слезами плачут от зависти, Нам повезло. Дело в том, что перебежчик сообщил, где именно «охотники» пожалуют к нам в гости. Оказалось — в расположении нашего полка.

— Можно ли верить перебежчику? — угрюмо спросил Рустам. Он всё ещё находится под впечатлением письма, полученного Карпаковым.

— Можно. Он прямо сказал: «Узнал я о готовящемся поиске случайно. От писаря. Но это точно. Можете расстрелять меня, если я ввожу в заблуждение». И вообще… довольно симпатичный фриц. Да-да, не улыбайтесь. Хитрый, дьявол. Повар он. Кухню его разбило прямым попаданием тяжёлого снаряда, напарника в клочья, а наш фриц в это время куда-то отлучался. Вот он и решил воспользоваться удобным случаем, перебежал к нам — пусть его начальство думает, что повара разнесло в дым. Он нам и место, где фрицы сделали проход в колючей проволоке, указал.

— А вдруг перебежчик всё врёт? — не унимался Рустам.

— А вдруг… А вдруг! — конечно, риск есть и немалый, — лейтенант рассердился. Рассердился потому, что Рустам задавал дельные вопросы. Однако план операции уже был утверждён. Чего уж тут дискутировать? — Не думаю, чтобы у фрицев нашёлся новоявленный Сусанин. Если перебежчик обманул — его кокнут.

— Вот хорошо придумали! — долговязый Туманов состроил па лице глубокомысленную мину. Разведчики расхохотались. Не удержался от смеха и лейтенант. Но тут же сделался серьёзным.

— Шутить будем после проведения операции. Идут только добровольцы. Требуется полдюжины сорвиголов.

План операции отличался тремя достоинствами: он был отработан до мелочей, тщательно согласован с артиллеристами и… нахален. Казалось бы, проще всего брать диверсантов в своём тылу. Однако в тыл шли матёрые волки, их так, нахрапом, не возьмёшь. В крайнем случае возьмёшь трупы. А зачем брать трупы? Надо живых.

… Рустам с товарищами лежал в пятидесяти шагах от немецких окопов, возле колючей проволоке, в которой аккуратные фрицы заблаговременно проделали проход.

Коли есть проход, стало быть, надо ждать «гостей». И всё же… А вдруг перебежчик наврал? Не может быть…

Сколько трудов стоило доползти сюда! Хотя расстояние между нашими и немецкими окопами небольшое, метров двести — сердце бьётся так, словно километров тридцать пробежал.

В пятидесяти шагах от разведчиков притаился чужой мир. Фашисты спрятались от мороза в блиндажи «лисьи норы». В окопах торчали лишь наблюдатели. Они изредка постреливали из автоматов, освещали передний край ракетами, и тогда разведчики, полузасыпанные снегом, сжимались, моля судьбу, чтобы их миловала она. Белые маскировочные рубахи с капюшонами, белые маскировочные брюки поверх ватных штанов, обмотанные бинтами автоматы вселяли надежду: «Пронесёт!». Но едва вспыхивала осветительная ракета, леденящая душу мысль кричала: «А вдруг!..»