Небывальщина

— Что прикажете? спросилъ меня засуетившійся половой, изъ вѣжливости сильно подергивая плечами, а отчасти и ногами, и всѣмъ тѣломъ.

— А что у васъ есть? спросилъ я, садясь за столикъ, который въ туже минуту былъ покрытъ половымъ бѣлой, но не совсѣмъ чистой салфеткой.

— Все что прикажете…

— Что у васъ готово?

— Все что прикажете.

— Какой у васъ супъ?

— Сейчасъ узнаю.

— Узнай, пожалуйста!

Половой побѣжалъ и чрезъ минуту вернулся.

— Супу сегодня не готовили никакова, объявилъ онъ мнѣ.

— Не готовили?

— Не готовили.

— Отчего же не готовили?

— А такъ — но требуется.

— Какъ же ты говорилъ, что все у васъ есть? Я спросилъ супу — какова нибудь, супу-то никакова и не оказалось у васъ.

— Супу точно не оказалось! почти съ удивленіемъ подтвердилъ мой половой.

— Нѣтъ ли котлетъ?

— Сейчасъ узнаю!..

Убѣжалъ опять половой.

— Нѣтъ, такова кушанья у насъ не готовятъ, объявилъ опять мнѣ, возвращаясь, половой.

— Что же у васъ есть?

— Все что прикажете, опять забормоталъ половой. — Все что прикажете: чай есть, водка есть…

— Чѣмъ же закусить?

— Закуска есть всякая…

— Да какая же? спросилъ я, начиная уже терять всякое терпѣніе.

— Какую прикажете… сельди есть… прикажете приготовить? Въ одну минуту…

— У васъ сельди!.. Сжарь пожалуйста селедку, сказалъ я, вспомнивъ, что Переяславль славится своими сельдями.

— Какъ сжарить? спросилъ меня, розиня ротъ отъ удивленія, половой.

— Прикажи пожалуйста сжарить въ сметанѣ.

— Да вѣдь этого нельзя! — замялся половой. — Этого нельзя… это выйдетъ не скусно…

— Въ Москвѣ я ѣдалъ переяславскихъ сельдей, выходило скусно, сказалъ я, не понимая хорошенько причины упорнаго отказа половаго мнѣ въ сельди.

— Вы кушали переяславскія, обрадовавшись, заговорилъ половой, а у насъ вѣдь не переяславскія: у насъ, изволите видѣть, сельди московскія… мы прямо изъ Москвы голландскія селедки получаемъ!

— Какъ изъ Москвы?

— Самыя, что ни на есть лучшія!.. настоящія голландскія, прямо изъ самой Москвы!

— Ты не готовь, а принеси сюда показать твои сельди, сказалъ я половому.

— Для чего не показать!

Подовой пошелъ въ буфетъ, возвратился черезъ нѣсколько секундъ, неся на тарелкѣ ржавую селедку.

— Эта селедка не здѣшняя?

— Никакъ нѣтъ!.. Самая московская!

— Да мнѣ хочется здѣшней, переяславской селедки, все таки настаивалъ я.

— Мы селедки получаемъ изъ самой Москвы, твердилъ мнѣ половой:- изъ самой Москвы…

— А мнѣ нужно свѣжей переяславской!..

— Такой мы не держимъ.

И тогда я понялъ, что въ Москвѣ надо искать Переяславля, а въ Переяславлѣ Москвы.

— Можно селянку сдѣлать, таинственно мнѣ проговорилъ половой полушопотомъ.

— Давай хоть селянку!

— Постную?

— Нѣтъ, давай скоромную!

— Извольте.

Принесъ мнѣ этотъ половой селянку, вычурно вертя руками, поставилъ сковороду на столъ. Хлѣбнулъ разъ, другой — плохо… а какъ голодъ не тетка, то я всю ее съѣлъ.

Въ переяславскомъ уѣздѣ мнѣ дѣлать было нечего, я нанялъ вольныхъ лошадей до Ростова; тогда еще дорога отъ Москвы до Ярославля не была передана въ однѣ руки — содержателя вольныхъ почтъ. По дорогамъ, гдѣ существуютъ вольныя почты, вы не имѣете права, да почти и никакой возможности ѣхать иначе, какъ не на почтовыхъ; а потому вы поневолѣ должны брать вольную почту, и передвигаться съ мѣста на мѣсто съ скоростію 12 верстъ въ 18 часовъ; тогда какъ эти 12 верстъ на вольныхъ лошадяхъ можно было проѣхать минутъ въ 40 и за гораздо меньшіе прогоны.

И такъ, я взялъ вольныхъ лошадей и отправился въ Ростовъ. Не успѣли мы отъѣхать нѣсколькихъ верстъ, какъ я почувствовалъ, что мнѣ мое лакомство въ переяславскомъ трактирѣ не проходитъ даромъ: сильныя спазмы въ желудкѣ заставили меня вспомнить, что я ѣлъ трактирную, да еще въ трактирѣ уѣзднаго города, селянку.

— Остановись на минуту! сказалъ я своему ямщику, который ѣхалъ такъ-себѣ, и не хорошо и не дурно.

— Что тебѣ? спросилъ ямщикъ.

— Да остановись!

Ямщикъ остановился. Я, охая и кряхтя, вылѣзъ изъ своей телѣги.

— Что съ тобой?

— Ничего, отвѣчалъ я.

— Какъ ничего? какъ-то не совсѣмъ привѣтливо отнесся ко мнѣ ямщикъ:- на тебѣ лица человѣческаго нѣтъ!

— Такъ, что-то понездоровилось…

— Понездоровилось?!..

— Ну, да!..

— Ахъ, дуй-те горой! съ большимъ уже озлобленіемъ крикнулъ на меня мой ямщикъ.

— За что-же ты сердишься?

— Чего не сказалъ, что болѣнъ?…

— Я былъ здоровъ.

— То-то здоровъ!.. теперь мнѣ что дѣлать прикажешь?

— Везти на станцію, а тамъ сдашь другому…

— Кто же тебя со станціи повезетъ?

— Отчего-же?

— А какъ издохнешь! Кому охота за тебя передъ судомъ въ отвѣтъ идти? кто захочетъ отвѣчать?

— За что же отвѣчать?

— Какъ не отвѣчать?.. затягаютъ по судамъ!

— Ну, пріѣдешь на станцію, я останусь на той станціи, сказалъ я, чувствуя всю справедливость доводовъ ямщика.

— На какой станціи?

— На которую пріѣдемъ.

— Да развѣ мы ѣдемъ на казенную станцію? Самъ знаешь: мы ѣдемъ не на казенную, ѣдемъ на свою, гнѣвно пояснялъ мнѣ ямщикъ. — А онъ говоритъ — на станцію!..

— Это все равно: какая бы ни была станція, на какую станцію пріѣдемъ, я тамъ и остановлюсь.

— Такъ тебя и пустятъ!..

— Отчего же?

— А издохнешь! крикнулъ на меня ямщикъ. — Мнѣ не охота за тебя отвѣчать, а другой пойдетъ подъ судъ! уже не такъ грозно, какъ насмѣшливо наставлялъ меня ямщикъ.

— Что-же дѣлать? спросилъ я ямщика.

— Что дѣлать! сказалъ ямщикъ и замолчалъ, сердито посматривая на меня.

— Вотъ что я придумалъ, сказалъ я ямщику, немного помолчавъ:- я вотъ что вздумалъ…

— Что вздумалъ?

— Тебѣ отвѣчать за меня не слѣдъ, продолжалъ я, — другому то же; такъ оставь меня здѣсь, а самъ ступай домой: я какъ нибудь перебьюсь до завтра, а завтра, ежели не полегчаетъ, какъ нибудь доплетусь назадъ до Переяславля…

— Долго думалъ, хорошо и выдумалъ!! съ пренебреженіемъ сказалъ ямщикъ.

— Почему же не дѣло?

— Дѣло!.. какъ есть дѣло!

— Да вѣдь ты получилъ за станцію прогоны; мнѣ они не нужны, я ихъ не возьму назадъ: оставлю у тебя.

— Дѣло!.. Садись!..

— Все равно, я здѣсь останусь! сказалъ я, не влѣзая въ свою телѣгу.

— Что ты толкуешь!.. Гдѣ видано, чтобы христіанскую душу, при смерти, да еще глядя на ночь, покинуть въ чистомъ полѣ?!..

При помощи ямщика я влѣзъ въ телѣгу, мой ямщикъ тронулъ лошадей и мы буквально понеслись: вѣроятно не всякому курьеру удавалось такъ быстро ѣздить!

— Эхъ, вы, миленькія!.. крикнетъ ямщикъ и махнетъ на лошадей кнутомъ, — и лошади еще быстрѣй помчатся.

— Издохнешь!.. Какъ есть, издохнешь, скажетъ онъ, глядя на меня, и опять:- Эхъ, вы миленькія!

Мы мчались, не разбирая ни рвовъ, ни овраговъ, толчки были страшные, и эта ѣзда была въ то время для меня не совсѣмъ пріятна. При каждомъ толчкѣ я чувствовалъ страшныя боли; но остановить ямщика я не хотѣлъ: ему, видно, хотѣлось меня сбыть съ рукъ — боялся суда, а оставить на дорогѣ — тоже нельзя: христіанская душа въ чистомъ полѣ ночью погибнетъ.

— Издохнешь! Какъ есть издохнешь! скажетъ онъ, оглядываясь на меня, когда уже я сильно начну стонать.

— Да мнѣ теперь лучше…

— Видно!!..

— Мнѣ же лучше знать…

— Лучше!.. А посмотри-ко на себя!..

И опять:- «эхъ вы, миленькія!» Опять мы мчались, что было силы у лошадей…

— Что я тебѣ скажу, хозяинъ! ласково заговорилъ ямщикъ, немного пріостанавливая свою тройку. — Послушай меня, пожалуйста, хозяинъ.

— Изволь говорить; буду слушать.

— Можешь ты на самое малое времячко, хозяинъ, можешь ты помолчать, да не охать?

— Я не понимаю, о чемъ ты говоришь? отвѣчалъ я ямщику я въ тоже время охнулъ.

— Здѣсь охай, хозяинъ, здѣсь ничего…

— Гдѣ же не охать?

— А такъ на селѣ… на самой той станціи-то, хозяинъ, не охать… вотъ что, хозяинъ…