Роман женщины

И после этого он с грустью уселся у окна в своей комнате.

Какие странные и различные результаты имеет любовь, после того как женщина уступает влечению этого чувства.

Вот перед нами четыре различных экземпляра прекрасной половины рода человеческого.

Первый из них — графиня д’Ерми, для которой любовь служила только развлечением, не оставляя ни в ней, ни на ней никаких следов. И свет знал ее страсти, но не требовал у нее отчета за них, хотя она имела и мужа, и дочь, и громкое имя.

Второй — Юлия Ловели. Для нее любовь была занятием, расчетом, профессией, и люди дали ей взамен богатство, известность и даже некоторое влияние. Любовь для нее была средством существования, как труд работнику, с тою только разницей, что она была далеко счастливее каждого из них.

Третий — Клементина Дюбоа, в любви к мужу которой мы видим только братскую привязанность, одно чувство дружбы без восторженности, без измены, без опасностей; она уверена в своем сердце, потому что в нем нет страсти. Из всех четырех она самая счастливая, потому что уделом ее будет то душевное спокойствие, которое называют чистою совестью — как следствие добродетели.

Наконец — Мари; она одна из них испытала на себе всю силу настоящей любви, любви, которая гнетет ее еще и теперь и которая сгубила ее; ибо до того сильно запала в ее душу, что возбудила даже ревность к внушившему ей это чувство. Ревнуя мужа, она обманула его. И за этот единственный проступок она будет несчастнее Юлии и более наказанною светом, чем графиня; потому что не будет иметь ни бесстыдства первой, ни беспечности характера своей матери.

Мари однажды в жизни отдалась человеку, не имевшему над ней прав мужа, и эта минута забвения разбила все ее существование, опозорила ее имя, разрушила счастье отца и будущность любимого ею человека, которого, несмотря на то, что она уже принадлежит другому, все еще любит более всего на свете.

Да, она будет наказана, потому что увлеклась и не умела лгать. Сделавшись жертвою игры роковой страсти, она, запятнанная только одним мгновением, послужит ступенью к благосостоянию женщины, вся жизнь которой была неразрывной цепью злых деяний и которая, не успев сделать вовремя единственного, может быть, доброго дела, успела очернить до конца даже память о своем благом намерении.

Отчего же это? Отчего существо, едва достигшее 20 лет, существо неопытное и слабое, за минутное увлечение осуждается на вечное раскаяние и осуждается обществом, которое само по себе, может быть, не нравственнее того, кого оно осуждает? Неужели притворство должно служить стражем жизни? И только потому, что проступок или преступление покрыты мраком тайны, можно рассчитывать на извинение? Разве общество, зараженное пороками, взяв на себя право осуждать проступки, может только карать за них, как будто налагаемое им наказание может служить оправданием его собственной испорченности?

Итак, значит, прегрешившей нет отпущения, если она не обретет его в лоне милосердного Бога или пострадавшие в силу ее проступка не простят ее? Свет же, которому не должно было бы принимать в этом прямого участия, не простит ее ни за что и, мало того, еще будет выставлять напоказ ее пятно, которое сумеет превратить в глубокую язву. Да, все зло общества заключается в том, что оно само подает повод ко злу и не исправляет его, когда оно уже сделано. Женщина не жалеет падшую сестру свою, но отталкивает ее от себя, приготовляя себе таким образом репутацию, которая могла бы оградить ее от нареканий, когда с ней случится то же самое. Встречаются, однако, и такие, которые, хотя и приобрели себе репутацию добродетельных, но принимают у себя сбившихся с этого пути, но только тогда, когда падения последних не сделались предметом общественного порицания. И это делают они с тем намерением, чтоб еще яснее высказать свою добродетель и чтоб иметь право взять кого-нибудь под свою защиту и покровительство. И уверяю вас, на десять тысяч таких защитниц падших не будет и одной, которая могла бы откровенно сказать: «Я принимаю у себя эту женщину, потому что она прощена своим мужем, потому что, будучи на ее месте, я поступила бы, быть может, точно так же; потому что только безгрешный может бросить камень в грешника; потому что не знаю, что готовит для меня будущее».

На каком же основании люди прощают ребенка, совершившего убийство, говоря, что он не ведал что творил, и не прощают сердцу, этому вечному ребенку, которое не всегда знает, что делает? И то же общество, поднимая бурю, говорит, что ведет путем прогресса свое существование, а между тем, оставляет без внимания важный вопрос нравственного своего усовершенствования: утопая в грязи порока — увлекает за собою туда же и честь супругов, и счастье жен, и спокойствие семейств, и будущность потомства! Природа же, не имеющая иной цели, кроме вечного воспроизведения существ, сама соединяет молодые страсти, которые помогают ей в достижении этой цели; но свет же следует ее законам и, живя по указанию своих прихотей, интересов и предрассудков, клеймит позором детей за проступок матери, бесчестит мужа за проступок жены и возлагает ответственность на целое семейство за ошибку одного из его членов; он, как судья, строго требует отчета в действиях каждого, и если исключает виновного из среды своей, то на каждом шагу старается дать почувствовать ему, что он всегда вправе это сделать. Неужели так будет всегда? Неужели общество удовольствуется, сказав своим членам: «Вот добро, с одной стороны, вот зло, с другой, — выбирайте любое; но, делая первое, ждите себе вознаграждения; за второе же вас ожидает наше презрение, особенно в том случае, когда вы, преступив законы приличия, не сумеете скрыть это. Составьте о себе доброе мнение — и мы не станем под него подкапываться»?

О, если бы женщины знали, каким беспредельным уважением пользуются те из них, которые считаются добродетельными, то, наверное, каждая возымела бы желание попасть в это число, чтобы только заслужить это уважение. Кстати, продолжим наше отступление и скажем несколько слов по поводу несовершенной организации того же общества, которое не могло избежать зла даже в учреждениях, созданных им с целью чисто благотворительной.

Так, например, в Париже существуют два института для воспитания девиц: Сен-Дениский дом и Сен-Жерменские ложи, в которых небогатые молодые девушки вместе с дочерьми лучших и богатейших фамилий Франции получают действительно превосходное образование. Но, дав им это образование, общество считает свою задачу совершенно оконченною, основываясь на том, что наука есть источник всякого благосостояния. Парадокс, к несчастью, общепринятый, потому что в действительности многие истинно ученые умерли голодной смертью.

Какая же судьба ожидает тех молодых девушек, которые не имеют никакого состояния; но, достигнув 17- или 18-летнего возраста, принуждены оставить заведение?

Увы! Многие из них слишком образованны, слишком воспитанны, слишком насмотрелись на роскошь и счастье других, чтобы решиться выйти замуж за честного ремесленника, который далеко не подходит им ни по образованию, ни по образу жизни и труд которого никогда не будет в состоянии удовлетворить всей взыскательности, привитой им воспитанием. С другой стороны, они не имеют достаточного состояния, чтоб сделаться женою человека, которого звание и общественное положение соответствовали бы этому образованию, данному им как залог их будущего обеспечения.

По этим двум причинам, соединенным также с леностью, гордостью и жаждой наслаждений, словом, со всеми страстями, волнующими женщину, получается так, что эти молодые девушки делаются известными женщинами, число которых каждодневно увеличивается, но среди которых, к удивлению, встречаются одаренные и умом, и талантами. Будь эта поддержка со стороны общества несколько продолжительнее, и эти падшие могли бы быть его полезными деятелями; но без нее — они осуждены на далеко не почетный конец своей жизни. Можно было бы написать преинтересную и прелюбопытную книгу о роковых следствиях воспитания не по состоянию.