Роман женщины

Что Мари не была безнравственна — это очевидно. Иначе она не задумалась бы поступить смелее и вместо того, чтобы рыдать и плакать, просто приказала бы своей горничной отказывать де Грижу, если б он вздумал явиться. А в случае встречи с ним, когда бы он осмелился напомнить ей о былом, могла ответить: «Я, кажется, не имею удовольствия вас знать». Действуя таким образом, она сохранила бы и свой покой, и свое счастье, и свою красоту.

Но, увы! Подобная мысль и не приходила ей на ум. Невинная сердцем, она, вися над пропастью, вырытой ею же самой, с ужасом измеряла глубину ее и взывала к сожалению, когда надо было употреблять только наглость. Бедная, она не знала людей и не понимала, что две главные причины побуждали Леона желать продолжения их отношений: первая, возможная, — это любовь его к ней; вторая, непременная, — его тщеславие. А потому-то, вместо того чтоб обезоружить де Грижа, она сама давала ему оружие против себя.

Итак, страдания, которые вынесла Мари в этот вечер, были ужасны; но среди своих мучений она остановилась, однако, на одной мысли и, казалось, успокоилась. Женщины, надо отдать им справедливость, умеют легко исправлять самые тяжкие проступки. Конечно, проступок Мари, особенно в глазах ее самой, был преступлением; но ведь она не любила своего обольстителя. На этом-то ложном основании — основании, подтверждаемом даже самими мужчинами, которые имели глупость постановить, что позор тела не считается бесславием без участия сердца, — Мари создала себе утешение.

Итак, Мари успокоилась при мысли, что завтра же она напишет Леону, прося его забыть, во имя любви к ней, то, что было между ними вчера, и объяснит ему, что от этого забвения зависит в будущем ее покой, ее счастье и что она считает его достаточно благородным, чтоб он мог решиться разбить существование женщины, которая не сделала ему никакого зла.

Бедная Мари! Да и могло ли быть иначе? Этот случай с нею казался ей до того невероятным, что мало-помалу успокоенный ум молодой женщины решительно отказывался признать его за действительность. После горьких слез мозг ее остыл немного, а присутствие Эмануила, который не отходил от ее изголовья, который улыбался ей, как и прежде, и которого она так пламенно любила, убедило ее окончательно, что она находилась под влиянием расстроенного воображения, которое, наконец, успокоилось. К тому же Леона не было: он один мог ей напомнить действительность.

«Да, — думала она, — он благороден, добр, он поймет мои страдания; он уедет, он расстанется навсегда с Парижем и со мною, и этот день исчезнет мало-помалу из моей жизни, и все пойдет по-прежнему. Небо простит мне мою ошибку, за которую нельзя обвинять меня, а следовательно, нельзя и наказывать — и я могу еще быть счастливой».

Но такие мысли не совсем избавляли Мари от содрогания и ужаса, когда возможность обратного представлялась ее воображению. Тогда холодный пот выступал у нее на лбу, и кровь застывала в ее жилах.

Между тем, наступило завтра. Мари, проснувшись в объятиях Эмануила, почти забыла вчерашнее, и, когда память ей напомнила его, она побледнела, и сердце ее сжалось.

Де Брион, полагая, что здоровье ее поправилось, был весел и счастлив. Погода тоже изменилась. Дождь перестал, сквозь тучи проглядывало солнце, природа как будто улыбалась ей. Будь такой день вчера, она поехала бы навестить отца, и тогда, разумеется, не было бы ничего из случившегося. И вот от таких пустяков иногда зависит судьба человека! Мари встала, поцеловала дочь, и этот поцелуй был теплее и дольше обыкновенного, теперь она видела в своем ребенке не одну надежду, но и прощение.

До двух часов Мари была довольно покойна. В два часа Эмануил уехал, но обещая скоро воротиться. Она опять осталась одна, т. е. с мыслью о вчерашнем; эта мысль, как тень в Макбете, не давала ей покоя. Двадцать раз она принималась писать Леону; но из того письма, которое она сочинила вчера во время лихорадки и которое казалось ей таким трогательным, она не могла припомнить ни одного слова; к тому же у нее возникли сомнения, с кем отослать это письмо, не возбуждая подозрения, что если оно не дойдет по адресу и попадет в другие руки? Что тогда делать?

Прошел час. Мари прислушивалась к малейшему шуму; пробило три — Леон не являлся.

«О, если бы он не пришел совсем! — думала она. — Если б этот день прошел и обошелся без его посещения». Прошло еще полчаса; вдруг позвонил кто-то. Она вздрогнула: предчувствие не обмануло, ей доложили о приезде маркиза.

Мари разорвала целый десяток начатых писем и бросила лоскутки в камин в ту самую минуту, когда фигура Леона показалась в дверях ее будуара. Она хотела приподняться, но силы ей изменили. Леон, казалось, был еще бледнее ее. Положение было равно затруднительно для обоих.

— Я боялся не быть принятым, когда мне сказали, что вы были нездоровы вчера, — начал Леон, — вот почему я именно и хотел вас видеть; но если присутствие мое тяжело или неприятно вам, я готов удалиться сию же минуту.

— Нет, напротив, останьтесь; я должна переговорить с вами.

— Кажется, вы сердитесь на меня, Мари, — возразил Леон, — и говорите со мною таким тоном, который трогает меня не на шутку; неужели вы уже имеете причины быть мною недовольной? В таком случае, скажите мне прямо, за что, и я на коленях буду молить вас о прощении.

— Маркиз де Гриж, вы любите меня? — сказала Мари.

— Больше всего на свете.

— И вы принесете мне все жертвы, какие я от вас потребую?

— Все.

— Без исключения?

— Разумеется.

— Клянитесь!

— Честное слово!

— Ну, так мы не должны более видеться.

— Обдумали ли вы ваши слова? И понимаете ли, что вы требуете?

— Вы клялись мне.

— Но ведь это измена.

— Так вы отказываете в моей просьбе?

— Лучше требуйте жизни!

— Но если я говорю вам, что это необходимо.

— Я отвечу вам, что люблю вас!

— Да ведь эта любовь — ваше преступление и мое несчастье.

— Что за дело! Сегодня вы требуете, чтоб я согласился не видеть вас более… знаете ли вы, что такое требование может свести с ума?

— Я вас считала и благороднее и великодушнее. Вы не знаете, что я выстрадала в эту ночь! Вы забыли, кажется, что есть в мире другой человек, который имеет право потребовать от меня отчета, и это право дано ему самим Богом. Вы забыли, что у меня есть дочь, которая должна будет краснеть за свою мать, если последняя будет продолжать свое заблуждение? Итак, ради всего святого для вас, ради вашей матери, которую вы любили, ради моего счастья, которое вы потрясли в самом основании, я на коленях умоляю вас — не губите меня! Быть может, еще есть время; я буду молиться за себя и за вас — и Бог простит нас. Всюду, где бы вы ни были, моя молитва будет с вами; я буду вас всегда считать моим другом… но забудьте только этот роковой день… в противном случае, клянусь вам, я умру от вечной муки.

Леон ходил большими шагами по комнате и, приложив руку ко лбу, повторял про себя: «Она не любит меня, решительно не любит!»

— Леон! — продолжала бедная женщина, вставая перед ним на колени. — Не губите меня, умоляю вас! Что значит для вас одна пощаженная жертва? Вы встретите в жизни лучше меня и более способных любить вас. Вы молоды и добры, вы можете найти женщину, которая полюбит вас, которая сделает вас счастливым — тогда как я не в состоянии дать вам ни того, ни другого. Кто бы ни была она, я буду молиться и за нее, и дочь моя будет лепетать ее, ваше и мое имя в своих невинных молитвах. Согласны ли, Леон, не так ли? Вам понятны мои слова? Вы уедете? Вы забудете меня?..

— Но для чего? Зачем? — повторял расстроенный и огорченный Леон.

— Зачем? Для чего? — отвечала Мари, стоя на коленях. — Зачем? Я и сама не знаю, как не знала вчера, что я делала. О, если бы вы могли знать, что происходило во мне, — вы бы сжалились надо мною. Когда я очнулась от этого страшного забытья, в которое мы впали оба, — я обезумела. Я хотела умереть, потому что мне казалось невозможным мое падение, как невозможно продолжение нашей связи. Я утешала себя, думая, что вас тронут мои слезы, мое отчаяние, вы поймете мои мучения и оставите меня. Да, вы уедете, уедете завтра, сегодня, сейчас!