Письма Кэмптона — Уэсу

Я недоволен тем, что ты хочешь жить той жизнью, которой принуждены жить другие. Тебе следовало бы оставаться избранником, аристократом. Фердинанд Лассаль всегда тщательно одевался, отправляясь на рабочие собрания, в надежде, что это напомнит рабочим о существовании лучшего мира, чем тот, в котором они живут. Ты принадлежишь к избранным, Герберт! На тебе лежит обязанность сделать свою жизнь прекрасной. Я знаю, что ты со мною не согласен. Ты не веришь, что любовь — закон, управляющий свободой и жизнью. Раб своей теории, восставший против закона, ты губишь свою душу и подвергаешь опасности душу другого человека.

«Тише! Тише!» — говорю я себе. Старая боль и обида поднимаются в душе, и я становлюсь резок. Моя вспышка может лишь укрепить тебя в убеждении, что моя точка зрения не основывается на рациональной правоте, которую ты считаешь столь существенной, и что поэтому она нежизненна. Я хочу спокойно установить, что нельзя вступать в брак без любви, «для продолжения рода»… Нечего сказать, это звучит хорошо в твоих устах! Ты отстраняешь от себя вскормившую тебя тысячелетнюю цивилизацию, отдаешь свое преимущество индивидуума, высоко стоящего на лестнице развития, и, подчиняясь инстинкту, выполняешь функцию? Ты говоришь: «Эти мужчины и женщины вступают в брак, и жизнь пойдет тем же порядком, как она шла до того. Перемешайте их всех, и ничто на свете не изменится».

И ты удовлетворен. Ты не чувствуешь потребности в чем-то ином, отличном от этих рамок.

Поверь мне, Герберт, эти миллионы мужчин и женщин не позволят тебе перемешать их. Существуют силы более действенные, чем сила внешнего воздействия, и призраки более реальные, чем окружающая жизнь. Нам известна благодетельная потребность в едином друге, товарище и спутнике жизни. Мы высоко ставим любовь, утверждающую свое право на существование. Прекраснее звезд лицо любящего, когда к нему придет час его счастья. Расе суждено поклоняться идее рода, и любящий, приносящий всю душу на алтарь любви действует заодно с расой и выполняет ее предназначение. Ты не в состоянии объяснить цветения, очарования и улыбки жизни, проливающей солнечный свет в наши сердца, научающей нас мудрости надежды и веры, вручающей нам оружие для борьбы, зажигающей огонь духа и вкладывающей в нас божественную сущность, благодаря чему мы становимся непобедимы. Сравнительная анатомия ничего умалить не может. Тут все дело в чуткости, любви, идее. В сравнении с этим все тускнеет. Луч света в небесах, прикосновение руки, окраска и форма плода, слезы, проливаемые от неведомых печалей, сожаление к беспомощным — все это более значительно, чем все постройки и изобретения, сделанные со времен первого общественного договора.

Прости мне эту скучную материю. Я привел здесь все эти истины, чтобы прогнать твой современный жаргон, звучащий еще большей фальшью, чем преувеличенные формы общежития феодальной Франции. Выставлять за дверь все возвышенное еще не значит быть практичным. Ты не хочешь жить жизнью художника; в твоей жизни слишком много напряжения, мало сердечной теплоты и много самодовольства. Я вижу, что ты на самом деле моложе, чем я думал. Мир никогда не осуждает преступлений духа. Ты в безопасности от мирского осуждения, и в этом-то и кроется опасность, против которой моя дружба хотела бы тебя предостеречь.

Я читал поэмы Эстер и понял, что она вся — порыв, смятение и чуткость. Я читал твои письма, и я думаю, что ее душа не подчинится тебе. Если в тебе нет любви, тебе нечем удержать ее. Это я считал необходимым сказать тебе. Беру на себя странную роль, но я обязан выполнять ее. Я — отец, и мой сын не согласен с моими взглядами на брак. Лучшей мерой наказания является лишение наследства. Но причина нашего разногласия несколько необычна, и я не столь практичен или вульгарен, чтобы идти на приписки в духовном завещании. Любовь не имеет цены для финансистов; для нее не существует банков, и она не может быть передана по завещанию. Она передается из крови в кровь, так, как Барбара передала ее своей малютке. Твоя сестра своей верой в любовь поддерживает мои силы. Да хранит ее Бог! Пять лет назад она пришла ко мне и шепнула: «Эрл». Когда она увидала, что я не разделяю ее радости, она прислонилась головкой к обвитому розами портику и заплакала сильнее, чем следовало бы плакать девушке, только что помолвленной. Эрл был калекой, бедным и беспомощным, но Барбара лучше нас знала, как следует отдавать свою жизнь любимому. Бедная крошка, которую никто не поздравлял! Она посылает привет тебе и Эстер и одинаково горячо и нежно любит вас обоих.

VI

ТОТ ЖЕ — ТОМУ ЖЕ

Лондон.

13 ноября 19… г.

Метафизика заразительна. Мне она передалась от Барбары, и я не могу удержаться от желания передать свои мысли тебе.

Такое настроение овладело Барбарой после прочтения повести Толстого «Катя». По-моему, это печальная повесть о любящих, переживших свою любовь и убивающих ее собственными руками, но автор считает окончание романа счастливым. Толстой пытается показать, что мужчина и женщина могут быть счастливы, только перестав искать счастья друг в друге. Они могут сохранить воспоминание о счастливом прошлом, но должны прогнать надежду на будущее. «С этих пор ты должна думать обо мне только как об отце твоих детей», и женщина, жадно стремившаяся воскресить чувство, жившее в них в начале их брака, тихо плачет и соглашается. Толстой называет это душевным спокойствием, но для Барбары и меня такое приобретение равняется потере, — это действительно конец всего, и конец трагический.

Сегодня я застал Барбару за последними страницами повести Толстого. Она была очень взволнована. «Дорогой мой, я видела гибель духа», — сказала она. Я подождал, но, видя, что она не продолжает, спросил: «Чьего духа?» — «Духа трех четвертей человечества, — отвечала она. — Призрак мечты заполнил жизнь — я видела, как дух погиб, и я и Эрл исчезли во мраке. Мы и наша любовь рассеялись в воздухе». — «Твои мечты, Барбара, не могут быть прекраснее твоей жизни».

Мы долго смотрели друг на друга. Она считала себя счастливой женщиной, но появился призрак, ее глаза были открыты и увидели его. Даже ее жизнь не приближалась к идеалу, ее надежды оказались ничтожными, и ее любовь была недостаточна. Такие минуты прозрения выпадают на долю счастливых мужчин и женщин. Барбара знакомилась с мнениями света и, не приемля их, теряла веру в себя. Или и она лишь фарисей среди фарисеев?

«Среди общей гибели, что могу я знать о себе?» — спрашивает она. «Любовь не изменяет», — подсказал я, положив руку на ее лоб. «Эрл и я держимся крепко, дорогой! — тихо засмеялась она, но в ее смехе слышалось рыдание. — Мы не сомневаемся в себе, но по временам, вот как, например, сегодня, чувствуешь, что в тебя впились когти мира и по жилам течет отчаяние, ослепляя тебе глаза. Затем среди мук и боли является тебе великое видение». Я слушал ее и понял ее мысль. Сердце мое забилось так, как не билось уже давно. Подумай об этом, Герберт! Мне пятьдесят три года, но сердце все еще молодо. Когда мое сердце в последний раз трепетало от счастья? Ах да! Это было летом, в лесу, и для счастья было достаточно нескольких слов, произнесенных одним мальчиком. Величие Барбары состоит в том, что она в гибели духа нашла стимул для радости.

Затем среди мук и боли является тебе великое видение. Когда боль благодетельна и вызывает благодарность, — как хороша тогда жизнь! По этому одному можно узнать ценность существования. Три четверти мира погибли духовно, но из их гибели поднимается новая мысль, — и все оправдано. Видение владеет нами, и то, что нам казалось полным, оказывается недостаточным, и то, что казалось цельным, является лишь вспышкой. И это хорошо, ибо мечта вызывает надежду и сердце закаляется надеждой и мечтой.

Такова Барбара.

А ты? Эти вопросы не тревожат тебя? Великий Мужик может провозглашать тысячу ересей, и три четверти мира могут принять его учение и жить по нему, и ты не будешь считать погибшими духовно этих потерявших стремление к высокому идеалу людей. Наоборот, ты будешь приветствовать их практичность. Если бы ты верил во что-нибудь так же твердо, как твоя сестра верит в любовь, и если бы ты увидел, что один поклоняешься своему идеалу, ты бы отказался от него и поклонился бы богам большинства. Ты не способен на фанатизм твоей сестры, беззаветно отдающей себя на служение идеалу и сомневающейся в собственной верности. Ее преданность доходит до того, что она боится помимо своей воли оказаться холодной. Ты не способен на видения, повергающие в смущение лучшую часть твоего «я». Тебя не волнует мысль о просветленном облике твоего «я», если бы ты и мир сделались чище и лучше. Ты удовлетворен собою, ты уверен в себе, и я от души жалею тебя.