Письма Кэмптона — Уэсу

Я был достаточно романтически настроен, чтобы проводить ночи под ее окном. Я мечтал, предаваясь сентиментальничанью, и впал в меланхолию, пока вы и Уэринг не обеспокоились моим состоянием, не обратились к врачу и всяческим фокусам и не заставили меня больше есть и меньше читать. Но она вышла замуж — забыл за кого. Во всяком случае, она вышла замуж, я очень страдал и распрощался с любовью навсегда.

Затем пришла моя юношеская любовь. Мне было двадцать лет, а она была безумным легкомысленным созданием, причудливым и безнравственным. Жизнь била в ней ключом. Моя кровь пылает и посейчас, когда я вызываю перед собой ее образ. Обнаженный зверь, дорогой Дэн, великий, первобытный зверь, мощный производитель, неукротимый в битве, непобедимый в любви! Любовь? Знаю ли я ее? Могу ли я понять, как это великолепное животное Антоний, разделив своим мечом мир, успокоил свою голову на нежной груди Клеопатры Египетской и нежился, пока с таким трудом завоеванный мир разрушался и обращался в развалины?

Как я уже сказал, такова была любовь моей юности; она была сильна, повелительна и мужественна. В ней не было сентиментальничанья и любовных безумств молодости; но не было и холодного спокойного взвешивания, появляющегося с расчетливостью и осмотрительностью зрелых лет. Мужчина и женщина — оба мы были в полном цвету: сильные, простые, элементарные. Жизнь бурлила в нашей крови, все в нас бродило, и Мать-Природа, как всегда, требовала потомства у бьющего через край богатства жизни. Должен сознаться, что с чисто эмоциональной и натуралистической точки зрения это была совершенная форма любви. Но было предопределено, что я должен обратиться в интеллектуальное животное и подняться над бессознательной марионеткой производительных сил. Так голова восторжествовала над сердцем, я силой воли покорил страсть и пошел своим путем.

А затем встретилась жена другого, женщина с гордой грудью, совершенная мать, созданная для рождения и вскармливания детей. Вы знаете этот тип. «Матери мужчин» — называю я их. И пока на земле существуют такие женщины, мы можем быть спокойны за будущее человечества. Та легкомысленная женщина была самкой, а эта была матерью, поднявшейся на высочайшую и святейшую ступень в иерархии жизни. Она казалась в чем-то совершенной, и я, размышляя, понял тогда, что такая именно женщина необходима мне.

Благодаря этой встрече я осознал, что период слепого марионеточного повиновения прошел. Я стал размышляющим фактором в схеме воспроизведения, выбирающим подругу не ради услады взоров, но руководствуясь желанием отцовства. О, Дэн, она была великолепна, но она была женой другого. Если бы я жил не искусственной жизнью, а жизнью природы, я бы размозжил голову ее мужу (это был здоровый, великолепный парень) и бесстыдно уволок бы ее с собой. Если бы ее муж был не мужчиной или всего наполовину мужчиной, я не сомневаюсь, что отбил бы ее у него. Но в данном случае я, соблюдая приличия, молча подчинился условности общественной жизни.

Эти переживания не загрязнили моего сердца. Они послужили школой, подготовкой к тому, что должно совершиться теперь. Я пишу вам о них, чтобы показать, что я не замкнулся в естественные науки и знаю, о чем говорю. Если концом любви, когда уже все сказано и сделано, является потомство, если современная любовь жестка и разрушительна, — я, в качестве изобретателя и выдумщика, беру на себя замену близорукого, ошибочного подбора Матери-Природы предусмотрительным, разумным подбором. Что вы хотите? Старая дама все бы перепутала, если бы я позволил ей делать по-своему! Она изо всех сил старалась соединить меня с той легкомысленной женщиной, ибо в ее привычку не входило предусматривать, не найду ли я в будущем лучшей матери для своего потомства.

Теперь появляется Эстер. Я подхожу к ней не с водянистыми восторгами первой молодости и не со сладострастным любовным безумием возмужалости, но как разумный человек, желающий сочетать зрелую мужественность и женственность. Полная зрелость и законченность являются лишь с рождением детей и их воспитанием. Таким и только таким путем мы вполне проявляем себя и заложенные в нас силы. Мы выскажем себя в самой прекрасной речи на свете, и наши дети, хорошо и разумно рожденные и воспитанные, будут прекраснейшими словами ее. По-моему, совершить это — значит жить.

XXIX

ДЭН КЭМПТОН — ГЕРБЕРТУ УЭСУ

Лондон.

3-а Куинс Роод. Челси.

26 августа 19… г.

Ты настаиваешь на том, что вопрос не в ценности любви, но в значении искусственности. Пусть так. Для меня любовь неотделима от Жизни, и говорить об изгнании любви цивилизацией, по-моему, столь же нелепо и неправильно, как стремиться к постановке «Гамлета» без Гамлета. Ты забываешь, что, развиваясь, ты увлекаешь себя вдаль и меняешься, оставаясь верным расе и природе. Иначе в твоих построениях недоставало бы слишком многих звеньев. Мы читаем Гомера, доказывая этим, что нить симпатии тянется, не прерываясь, через эпохи изобретений, открытий и революций. Пусть это общее место, но оно проявляется на этой ступени с особенной силой.

В чем же суть? Мы подвергаемся опасности преувеличить значение этих шумных современных мыслей. Вопрос о естественности, противополагаемой искусственности, не связан тесно с темой нашего спора, как не связан с ней и вопрос о пессимизме и оптимизме или биологическая идея переживания наиболее приспособленных видов. Нам следовало бы приглядеться к путям любви в жизни других людей и стать историками метода и проводниками силы. Тогда происходило бы меньше недоразумений. Итак, я пишу: «Будь, что будет» и возвращаюсь к более важным соображениям. И все же мы были недалеки от истины. Маленький цветок, выросший в трещине стены, мог бы рассказать, что такое Бог и человек. Из всех мыслей эта наиболее правдива. Если я пойму одно из твоих заключений и узнаю его корни, то единство ветвей и листьев со всем прекрасным и стройным переплетением приведет меня и к наименованию дерева. Если бы я мог проследить до конца твою извилистую тропу, она привела бы меня к широкой дороге твоей мысли и каждый шаг говорил бы о цели пути. Но скоро я буду у тебя (пятого числа следующего месяца, все уже устроено). Тогда мы начнем узнавать друг друга и прекратятся мучения этой переписки. Поэтому отложу обсуждение подробностей до более благоприятных времен и перейду прямо к сути дела.

Твои любовные дела — как ты вырос из них и как тонко критикуешь их! Они не выдержали испытания времени, ибо ты изменил им. Детским увлечением, причудой отроческих лет называешь ты их. Ты не высказываешь ни малейшего уважения, вызывая их в памяти! Поэтому твои примеры теряют всякую цену. Они всецело относятся к прошлому; это призраки забытых волнений, и они не могут облечь тебя знанием любви. Раз ты холоден, какое значение имеет огонь в прошлом? Безвозвратно ушедшее ничему научить не может.

Я надеюсь, что ты уловил мое намерение, ибо я собираюсь высказать очень многое. Поставь на место идеализируемой девушки какую-либо высокую мысль, какой-нибудь проект реформы, заставлявший тебя пылать со всей страстью юношеской надежды и мечты и сплотивший все твое существо в едином порыве. Созрев, ты увидел, что твой идеал нелеп и узок. Он не может теперь удовлетворять твоим отважным стремлениям и широкому кругозору. Но ты смеешься над своим прошлым. Если ты искренно боролся, — безразлично когда, — ты не станешь осмеивать эту борьбу. Потому что, полюбив однажды, ты навеки остаешься носителем познания сущности любимого. Ты не можешь покинуть того, что было твоим всецело. В тебе ничего не осталось от твоих любовных переживаний, поэтому твой рассказ о них лишен содержания. Если бы ты был влюблен сегодня и твоя философия принудила бы тебя вступить в борьбу с чувством, твой опыт имел бы больше значения.

Ты знал любовь и, познав ее, отверг. Теперь ты стремишься к рассудочному браку. «Какое возражение вы можете сделать?» — спрашиваешь ты. Прежде всего, такое, что я себе подобного союза не представляю. Брак, чтобы стать браком, должен пройти через любовь, через пылающую романтику любви и пылающий дух, даже через детское телячье обожание. Иначе это не брак, а издевательство. Где та женщина с характером, которая отдаст полноту и всю будущность своего существования за ловко составленный перечень возможных выгод? Где тот мужчина, который, честно и не приукрашивая, осмелится предложить ей его? Ты указываешь на себя. Но ты никогда не высказывался Эстер и даже в письмах ко мне приукрашивал истину всей мощью твоего убедительного пера.